Материалы для их наложения — все и сразу, на всякий случай — студиозус нагреб в опустевших перед праздником лабораториях и притащил в сарай уже через полчаса. Вместе с ними он вытащил из мешка одеяло и протянул так и не вышедшей послушно из септограммы девушке.
— Сп-п-пасибо, — жалкая улыбка скользнула по ледяным губам Мари. — К-какой ты з-заботливый!
Агафон прикусил на языке раздраженное слово и хмуро буркнул:
— Это для заклинания надо. Накинь на себя и держи обеими руками за верхние углы.
— Х-хорошо, — ледяные ресницы разочарованно опустились с легким звоном.
Агафон быстро подновил септограмму, расставил ключевые артефакты, сверился с инструкцией, переставил, сверился еще раз, поменял местами второй и третий, прочитал снова, подвинул шестой, связал их, запитал по мере сил, прочитал нужные слова — почти не запинаясь…
Ничего.
— К-кабуча… — растерянно моргнул чародей.
Морально он был готов к клубам дыма, световому шоу, искрам и брызгам, даже если заклинанием они не подразумевались, но вот так вот — молчаливое ничего, словно плевок в лицо?..
— Т-ты уже з-закончил? — грустно вопросила из септограммы Мари.
— Только начал, — раздраженно рыкнул чародей и принялся расчищать поле деятельности для следующего заклинания.
— Т-ты не т-торопись… н-не в-волнуйся… Н-наверное, эт-то очень с-сложные заклятья… д-для самых м-могучих волшебников… которые уже т-триста лет в-волшебничают… н-не меньше… и с-сами кучу к-книжек п-понаписали… Иначе у т-тебя б-б-бы все п-п-получилось д-давно!.. — выстукивая зубами чечетку и рискуя откусить себе язык, подбадривала она его.
После четвертого у Агафона не осталось сил на нее злиться. После пятого стало интересно, чего еще такого она может придумать, чтобы оправдать его беспомощность и неумение в своих глазах. После шестого всякая блажь стала лезть ему в голову, вроде того, что она не оправдывает его, а на самом деле верит в то, что говорит, и снова горячая досада и гнев — но уже не на нее, а на себя — вспыхнули в его душе, а еще упрямое желание непременно доказать и показать. После седьмого — что оправдывает его не перед собой, а перед ним самим, что, конечно, было еще большей ерундой. После восьмого…
После восьмого книга выпала у него из рук, потому что на том месте, где еще мгновение назад отважно пыталась не дрожать ледяная фигурка, теперь стояла Мари.
И молчала.
И только теперь Агафон припомнил, как с последними словами заклинания чем-то нехорошим повеяло в холодном пыльном воздухе сарая, чем-то леденящим, жутью пробирающей до мозга костей…
Не раздумывая больше и не мешкая, он бросился к девушке, коснулся ее пальцев — и захолодел. Потому что прикосновение его встретила теплая — хоть не очень — человеческая кожа, а под ней всеми его магическими чувствами ощущался твердый безжизненный лед.
Иллюзия поменялась местами с реальностью.
Вернее, ее заставили поменяться.
Он.
— К-кабуча… кабучакабучакабучакабуча… — не зная, что делать и не находя других слов, студент попятился, белый, как снег, но споткнулся об уроненный том и хлопнулся на пол, поднимая грязное облако пыли. — Кабуча…
Первым порывом его было бросить всё и бежать. Пусть кто-нибудь другой расхлебывает заваренную им кашу, если сможет, а у него не получилось, хотя он пытался, да еще как, и вообще! Чего ради он должен переживать из-за какой-то бестолковой девчонки, которая сама напросилась практически, и вообще — надо было глазами смотреть и ушами слушать, в кого втюривалась! А если она этого до сих пор не поняла, то он не виноват, что она сама себе что попало напридумывала, ну и пень с ней, значит, сама виновата! Пусть теперь до весны постоит, может, тогда хоть дойдет до нее, а у него праздник на носу, и наши в трактире ждать будут, если уже не ждут! И так сколько он с ней провозился! Хватит! Всё! Он пошел!..
Еще этим утром он, может быть, так и поступил бы, но теперь словно невидимая рука удерживала его здесь, рядом с неподвижно застывшей девушкой.
Девушкой, которая в него верила.
Единственная из сотен тысяч, если не миллионов человек, проживающих на Белом Свете. Включая его самого.
Это — и что-то еще, непонятное, но настойчивое, словно муха, пытающаяся вылететь на улицу сквозь стекло, не давало ему даже сдвинуться с места. Что-то, что на несколько мгновений было, вроде бы, здесь, совсем рядом, и даже теперь далеко не ушло, просто спряталось, притихло, но только ухвати его — и…
Агафон поставил локти на коленки, обхватил руками голову, зажмурился и попытался сфокусироваться на неуловимой, но не дающей покоя мысли.
Это было что-то, связанное с противозаклятьями.
Что-то, что мелькнуло у него в голове, когда он накладывал то ли пятое, то ли шестое… Или между шестым и седьмым? Там надо было еще применить «разворот Риалти»… в обоих… но в одном сопровождающие пассы следовали сразу за ним… а в другом требовалось переключиться на вспомогательные материалы… и он еще подумал… что общая точка, но разные трактовки последующих действий — это интересно… или даже не подумал… и что отчего бы не существовать третьему пути… или четвертому… тем более, что в конце оба заклинания снова почти сходятся… и еще два или три из предыдущих были очень близки… разница только в… только… только надо…
Не в силах додумать ускользающую мысль, он вскочил, схватил мелок и быстро заползал на коленях по грязному полу, вычерчивая диаграммы и схемы, записывая и стирая формулы, заглядывая в хрестоматию, затирая рукавом написанное, и снова лихорадочно рисуя, чертя, набрасывая…
Спустя минут сорок Агафон в изнеможении остановился, выронил мел и дрожащей рукой вытер со лба внезапно выступивший пот.
Значит, так…
Значит, других путей не было…
Кроме этого…
Он снова пробежал взглядом по записям, перевел взгляд на Мари, потом на свои руки, колени, светящиеся в полутьме сарая призрачно-синим, и упрямо сжал губы.
Если другого пути не было — значит, так.
Быстро переписав схему заклинания на поля фолианта, он взял метлу из кучи садового инвентаря у стены и старательно замел все вычисления и следы старых септограмм. Потом тщательно собрал и свалил в кучу все ненужное, принесенное ранее из лабораторий. Немного подумав и перечитав заметки на полях, он переписал их на ладонь и вслед за банками, склянками, травами и прочими черепами отправил в мешок и книгу, не заботясь, что при этом разгерметизировалось, помялось или разбилось, хотя некоторые компоненты в здравом уме и твердой памяти[11] было лучше не смешивать. Достав из кармана кошелек, он наспех пересчитал деньги, пожал плечами, вдохнул, написал короткую записку, засунул к печально звякнувшим монетам, добавил школьное кольцо и тоже бросил в мешок.
Вот теперь точно всё.
Теперь расстояние.
Отмерив на метловище полтора метра, Агафон окинул взглядом сарай и остановился в нерешительности: до боковых стен, почти не видных из-под бесчисленных грабель, лопат, метел, леек и прочих обитателей летнего парка и сада, было слишком близко. До задней стены — еще ближе. Если до двери окажется меньше, чем необходимо, Мари придется двигать, но при одной мысли о том, чтобы прикоснуться к ней сейчас, его начинала бить мелкая дрожь. Только бы хватило места… только бы хватило…
Когда он закончил откладывать расстояние, до двери осталось ровно полтора метра, и Агафон с облегчением выдохнул, мазнул пол перепачканными мелом пальцами, отмечая точку, и отбросил метлу.
Можно было начинать.
— Не боись, Маш, — с деревянной веселостью подмигнул он недвижимой фигуре в конце сарая и, сконфузившись, понурился и честно добавил: — Хуже не будет. Тебе, по крайней мере.
Первые слова заклинания сами прыгнули на язык, и воздух вокруг него и Мари отозвался, слабо засветившись бирюзой.
Короткие слоги и врезавшиеся в память пассы следовали одни за другими — простые, неуклюжие, часто лишние, Агафон сам понимал как никто другой — но это было первое составленное им заклинание, а принцип начинающего исследователя «лучше заложить запас прочности, чем, погнавшись за простотой и изящностью, получить пшик» он ощущал интуицией[12].
«Первое и последнее», — тоскливо мелькнуло в мозгу студента, когда он почувствовал робкое прикосновение льда к своим костям, но параллельно страху, непрошенная, хоть и понятная, вспыхнула радость. Значит, все работало!
И теперь оставалось только стоять и ждать, когда заклинание обмена вступит в полную силу.
Вспышка света резанула привыкшие к полумраку глаза словно ножом, заставляя зажмуриться и вскинуть руки к лицу.
— Ах, вот ты где, звезда наша! — под скрип открывающейся двери прозвучал за спиной до боли[13] знакомый голос.
