Парень с девушкой, что кричали и подбадривали их в самом начале, куда-то затерялись, но и без них недостатка в похвалах и овациях не было.
— Молодцы!
— Здорово придумали!
— Как самолично везде побывал!
— Ну, арти-и-и-и-исты!..
К помосту, оскальзываясь на утоптанной дороге и расталкивая зрителей, подбежал посыльный и сунул в руки глашатаю свернутую пополам бумажку.
Диктор важно развернул ее, пробежал глазами по строчкам, откашлялся и, ухмыляясь в пушистые, убеленные изморозью усы, почти — но не совсем — перекрывая выкрики зрителей и музыку на площади, провозгласил:
— И последнее срочное извещение министерства исследований и открытий. Прошлонедельное сообщение о том, что Нень Чупецкая была исследована и открыта знаменитым путешественником Никитой Афанасьевым, а также об установлении с ней теплых дружественных дипломатических отношений, было названо не полностью соответствующим истине, потому что по сути своей оно брехня, ложь и чушь собачья. Спасибо, что были с нами. С Новым Годом, дорогие друзья, и до новых встреч!..
Счастливые гастролеры в предвкушении того количества жареной, вареной, печеной и копченой еды, которую они смогут купить на честно заработанный гонорар, победителями выступали вдоль оказавшихся внезапно такими близкими и доступными ларьков с угощениями.
— Рубль… рубль десять… рубль пятьдесят… два рубля… да рубль пятьдесят… — погрузился в сладкие вычисления Бруно Багинотский, общепризнанный казначей труппы, на ходу сортируя медь и серебро, — три пятьдесят… да еще пятак… три пятьдесят пять… да серебряный десятирублевик…
— Это, наверное, тот купчина в медвежьей шубе кинул! — радостно предположил дрожащим от восторга неожиданного успеха тенором Энрико.
— Тринадцать пятьдесят…
— Тринадцать пятьдесят пять.
— Да еще семь рублей сорок три ко…
Склоненная голова Бруно Степаныча вдруг ударилась обо что-то не слишком твердое, но и не очень податливое.
— Смотри глазами, куда… — сердито начал было он, рассеянно скользнув затуманенным кулинарными прожектами взором по возникшей на его пути грузной бородатой фигуре в красном тулупе.
Продолжить ему не дали.
— Ну, что, сколько насшибали? — неприязненно поинтересовалась другая фигура в мохнатой пегой шубе и ушасто-зубастой маске ей в тон.
— Не ваше собачье дело, — вежливо сообщила Мэри.
— А вот и ошибаешься, девица, — откуда ни возьмись, материализовалась из безликой толпы гуляк и прогудела прокуренным басом третья персона — в костюме белочки. — Наше это дело. И деньги это наши.
— Нет, наши! — отважно вскинулся голодный Моцикетти.
— Ха, — дружелюбно усомнился новый неслучайный прохожий, тоже в красном тулупе и бороде из беленого льна. — Вы за место на площади лиге артистов, музыкантов и скоморохов платили? В распределении мест участвовали?
— Мы поздно приехали!..
— Но мы заплатим!..
— А вот это — другой разговор, — улыбнулся старый жилистый жонглер в пестром трико и подал знак своей группе поддержки. — Отойдем в сторонку. Чего на пути добрым горожанам мешаться, настроение портить?..
— …Но это было всё, что мы заработали с глашатаем!!!.. — горестно провыла Мэри и воздела руки к равнодушно моргающим в иссиня-черном небосводе холодным светящимся точкам.
— Зато послезавтра мы сможем честно начать выступать в… э… где?.. — беспомощно оглянулся на товарищей Степаныч в поисках подсказки.
— На Выносках?..
— Вывозках?..
— Вытасках?..
— Выпасках?..
— Выселках, — мрачно подытожил попытки труппы справиться с незнакомой географией Алеха Репиньяк, и беспощадно добил цитатой их боевой дух, и без того готовый испустить дух. — Где, по словам Ивана Шишака, главы гильдии Дедов-Морозов Лукоморска, даже еще совершенно точно есть пара десятков не заброшенных домов.
— Но ведь есть же! — попробовал увидеть золотую рыбку в стае пираний Одеялкин. — Если денег не дадут, так хоть покормят!..
— Покормят… — под бурный аккомпанемент загрустившего желудка мечтательно повторила за ним очень старательным и очень голодным эхом Матрена Берклиширская.
— Совсем скоро, — кисло поддакнул Ярема. — Только день простоять, да ночь продержаться.
Степаныч втянул лопоухую голову в плечи, обнял себя руками, словно пытаясь свернуться как еж и оставить снаружи мороз, голод, обиды и уныние, и горько вздохнул.
— Нет всё-таки в жизни справедливости… Подумать только, прямо в сию волшебную неповторимую секунду где-то во дворце какой-нибудь пресыщенный посол какого-нибудь Караканского ханства с миной томного отвращения смотрит на фурляля из абрикосов с олениной, которое ему предлагает обкушавшийся до икоты перепелиными яйцами, икрой фаршированными, атташе Нени Чупецкой, а тут…
— Нень Чупецкую еще не открыли… — меланхолично поправил его Ярема.
— Разве не открыли? — недоуменно нахмурился Одеялкин.
— Нет. Глашатай же в самом конце объявил, что все слухи, мол, диффамация и художественный свист, — убежденно подтвердил Алёха.
— А послушайте, ребята… и, конечно, девчата… — загадочно произнес Афанасий, и глаза его вдруг вспыхнули лукаво. — Если спокойно сесть и разобраться, то открыли ли, не открыли ли — какая к бабаю якорному разница?..
Основательно запыхавшийся и еще более ошарашенный стражник с парадных ворот царского дворца стрелой летел к караулке, где десятник Дружина Егорович весь вечер со звучным хлюпом потягивал сладкий ароматный чай с надтреснутого оранжевого блюдечка и степенно беседовал с ключником.
— …а решетниковская сбруя супротив глуховской тем хороша, что… — только собирался поделиться он старым секретом со старым приятелем, как дверь с грохотом распахнулась, и на пороге, в клубах морозного пара, предстал стражник Данилка Длинный.
— Вашбродь!.. Там… там… там… Это! То есть, эти!.. — исчерпав весь запас слов, юный стражник отчаянно вытаращил голубые очи и ткнул себе за спину зажатой в кулаке рукавицей.
— Враги? — десятник моментально отставил к самовару блюдечко и потянулся за мечом.
— Хуже, вашбродь!.. — хлопнул себя по бокам рукавами казенного тулупа цвета хаки новобранец. — Послы!
Позабыв про меч, рука Дружины Егоровича изменила направление и приземлилась на столе, где, аккуратно сложенный вчетверо, лежал список приглашенных на празднование Нового Года иноземных посланцев.
— А разве не все еще приехали? — искренне удивился десятник, лично отмечавший огрызком грифеля каждую явившуюся на бал и пир державу, и совершенно точно помнящий, что грифель его кончился одновременно с перечнем.
— Так то-то и оно, что все! — развел руками Данилка. — Но эти — лишние!..
— Как — лишние?
— Откуда?
— Так из этой… Из Чени… Пупецкой… то есть, из Чичи… Ненецкой…
— Нени Чупецкой? — вытаращили глаза оба старика.
— Вот-вот, оттуда!..
— Так чего же ты тут мне стоишь, зубы заговариваешь!!! — подскочил Дружина, сгреб шапку с лавки и, едва не снеся Данилку вместе с не вовремя задумавшей закрыться дверью, выскочил во двор.
— Дружина Егорович, вы поосторожней там, уж шибко они серчают, шибко не по-нашему ругаются!.. — Длинный вприпрыжку бросился за командиром, довольный, что сумел сбыть с рук щекотливое дипломатическое дело, быстро перерастающее в международный скандал.
Дружина сделал несколько шагов по хрусткому морозному снежку, и ошалелому взору его предстало чудо невиданное, дело неслыханное.
В воротах, нетерпеливо притопывая фасонистым красным сапожком на высоченных каблуках, стоял здоровый бородатый мужик в запахнутом полосатом халате с горностаевой пелериной, подпоясанном широким ремнем с опасно торчащими заклепками. На голове его был нахлобучен по самые глаза медный солдатский шлем, украшенный хвостами конским, лисьим, рысьим, павлиньим, бобровым, и еще Боже милостивый знает запчастями каких животных. Из-под шлема до пояса свисала толстая — в руку — русая коса, перевязанная обрывком цепи. На руках были шубенки с обрезанными большими пальцами. На пальцах — килограммы колец. Нижнюю часть лица закрывала розовая вуаль.
За ним, высокомерно пофыркивая и гортанно переговариваясь промеж себя, в позе надменного ожидания стояли еще четверо, одетых похожим макаром. Один из них держал штандарт посла — треугольное желтое полотнище с изображением скрещенных мечей на фоне оскаленной морды чуда невиданного. Другой был женщиной. Третий — носильщиком. Четвертый — лицом без определенного занятия.
Но не это повергло поочередно в ступор, изумление и заикание бедного служаку.
Добило и заставило поверить в открытие пресловутой Нени Чупецкой то, что кожа всех пятерых была переливчатого, с перламутровым блеском, мандаринового цвета.
