Он выложил на стол две бумаги и пододвинул Сударому перо с чернильницей.
– Что это?
– Как лицо, несущее гражданскую ответственность, вы должны засвидетельствовать, во-первых, что задержание вашего подопечного совершено на законных основаниях и, во-вторых, что условия содержания под стражей соответствуют установленным нормам.
– Могу я сначала повидаться с Персефонием? – спросил Сударый, отдернув руку от пера.
Мытий Катаевич невесело усмехнулся.
– А вы, никак, обман подозреваете? – сухо поинтересовался второй полицейский.
– Нет, нисколько. Просто я пришел не ради подписей, а ради Персефония и хотел бы сначала повидаться с ним. Вы проводите меня?
– Что ж, разумное требование, – согласился Неваляев и вынул из стола ключи. – Идемте.
В конце глухого коридора имелись три окованные сталью двери с зарешеченными окошками, обрамленными литыми серебряными полосками, с щедрой россыпью магических печатей вокруг замков. За одной из них слышались голоса, но Неваляев шагнул к дальней.
– Камера занята, – пояснил он. – Содержать господина упыря вместе со студентами, разумеется, невозможно, поэтому пришлось разместить его в карцере.
Загремели ключи, тяжелая дверь открылась, и Сударый шагнул в тесную каморку с голыми стенами, где единственным предметом мебели был топчан. Остро пахло дезинфекцией.
Увидев Сударого, Персефоний резко сел на топчане и почему-то потупился.
– Здравствуйте, Непеняй Зазеркальевич, – сказал он, медленно поднимаясь.
– Персефоний, что случилось?
– То, чего и следовало ожидать, – проворчал упырь, искоса глянув на Неваляева. – Извините, что так подвел вас, да, видно, не судьба от бродяжьей жизни избавиться…
– Ты мне это брось, – посуровел Сударый. – Лучше расскажи все по порядку.
– Я уже пять раз рассказывал, – вскипая, махнул рукой Персефоний. – Ну что, иду из подотдела, слышу крик: «Люди-нелюди, помогите!» Бегу. Там в подворотне кикимора какая-то бьется, ах, мол, загрызли, а сама за ухо держится. Я ее успокаиваю, и тут появляется толпа юнцов и давай меня мутузить! Ну что мне, столбом было стоять? Еще ухогрызом обозвали… Понятно, и я пару носов расквасил.
– Так за что именно арестован мой подопечный? – спросил Сударый у Неваляева.
– Я уже говорил, что господин Персефоний задержан за участие в беспорядках, – терпеливо объяснил тот. – Никаких обвинений ему пока что не предъявлено и, насколько я могу судить, предъявлено не будет.
– Тогда зачем ему находиться здесь?
– Таковы правила. Существует определенная процедура дознания, мы обязаны ее придерживаться. Если все действительно происходило так, как свидетельствуют ваш упырь и господа студиозусы, а также пострадавшая кикимора, завтра-послезавтра мы всех отпустим.
– Буква закона? – хмуро осведомился Персефоний.
– Именно. А как же вы думали? – не без вызова ответил Мытий Катаевич и скрестил руки на груди. – Дух и буква закона важны в равной мере. Если бы мы руководствовались только духом, вообразите, к чему бы это привело?
– К тому, что всем пришлось бы тратить меньше времени, – сказал Персефоний, однако глаза отвел, и Сударый понял, что упырь сам не верит в свои слова, а спорит единственно из упрямства.
Понял это, кажется, и Неваляев.
– Это приведет к тому, что закон будет толковаться каждым его служителем в соответствии с личными вкусами. И что бы стало тогда с законом? Если мы, полицейские, не будем строго его соблюдать, нас перестанут уважать, а можете вы себе представить общество, в котором слуги закона не пользуются уважением? По-моему, такое возможно только в фантастической литературе.
– Тут нечего возразить, – сказал Сударый. – Что ж, неприятно, но, кажется, ничего страшного. Ведь это не скажется на дальнейшей судьбе Персефония?
– Повторяю, если все действительно происходило именно так, тогда, естественно, никаких последствий для отпущенного на поруки не будет.
– Значит, ничего страшного не случилось. Что ж, мне нужно возвращаться в ателье, а ты наберись терпения, Персефоний.
Когда они с Неваляевым возвращались, из-за дверей общей камеры грянуло: «Вот стою, держу весло». Студенты пели кто в лес, кто по дрова, но весело и с чувством. Надзиратель покачал головой.
В тусклом свете пригашенных кристаллов, освещающих коридор, Сударый заметил, что один глаз у надзирателя поблескивает сильнее, и догадался, что это эффект небольшого косметического заклинания.
– По крайней мере, вы верите, что Персефоний ни в чем не виновен? – спросил он.
– Разве вы еще не поняли, что мое личное мнение на этот счет не имеет никакого значения? Эмоциям нет места в полицейской работе. Только факты и улики. Остальное – удел детективных рассказов.
– А интуиция разве не играет никакой роли?
– Почему же, играет, – усмехнулся Неваляев. – Только ее к делу не пришьешь и в суде не представишь. Интуиция указывает только направление поисков, а существо дела составляют факты.
– А что подсказывает ваша интуиция в деле Ухокусая?
– Как-как вы его назвали? Ухокусай? Забавное словечко. Интуиция подсказывает мне, что, пока не будут обнаружены достоверные факты, дело с мертвой точки не сдвинется.
– А что вы думаете о причастности призрака Свинтудоева?
– Боже мой, ну зачем вам это нужно, Непеняй Зазеркальевич? Вы ведь ученый, чародей с дипломом, что вас-то могло заинтересовать в этих досужих сплетнях? Неужели так сладок запашок скандала?
Сударый не стал отвечать. Говорить о том, что призрак обосновался в его доме, не имело смысла, по крайней мере, до тех пор, пока не найден способ убедительно доказать его присутствие. Прав полицейский, нужны факты и улики! А пока интерес оптографа и правда очень похож на обывательское любопытство.
Впрочем, Свинтудоев занимал его теперь гораздо меньше Персефония, так что Сударый даже удивился в первое мгновение, когда, дойдя до дома, увидел перед крыльцом сани. Потом чуть не хлопнул себя по лбу: ну конечно, упырь вчера заказал извозчика, чтобы ехать на ковролетку! Он подошел к недовольному вознице, кутавшемуся в овчинный тулуп до пят.
– Надеюсь, вы не очень долго ждете?
– Да так, того… – последовал ответ, несмотря на видимую неопределенность, вполне определенный.
– Уж извините за простой, возникли непредвиденные обстоятельства. Обождите еще пару минут, – попросил Сударый.
– Отчего ж… – проговорил извозчик тоном, полным самого фальшивого смирения.
Вереда и Переплет встретили Сударого встревоженными расспросами.
– Бояться нечего, – успокоил он и, не раздеваясь, только поставив трость на подставку, коротко пересказал случившееся. – Жаль, конечно, но поездку придется отложить. Я сейчас съезжу на ковролетку, скажу, что заказ отменяется…
– То есть как так – отменяется? – спросил домовой.
– Один я не справлюсь. Можно, конечно, нанять носильщика, но мне бы очень не хотелось доверять оборудование постороннему разумному. Опять же съемку следует производить как можно быстрее, а значит, мой ассистент должен знать, что делает…
– Да как же… Это ведь нельзя отменять! – воскликнул Переплет. – С этим Ухокусаем нужно кончать как можно скорее! Да вы понимаете ли, что это такое, если мне, домовому, в своем собственном доме страшно находиться? Нет, говорите что угодно, а так нельзя…
Сударый в задумчивости потер подбородок. Случай с Персефонием он принял гораздо ближе к сердцу, чем проделки Ухокусая. С одной стороны, потому что успел привязаться к упырю, а привод в полицию мог обернуться для отпущенного на поруки серьезными последствиями. Но была, наверное, и вторая причина: призрак пока что не дотянулся до ушей Сударого и в какой-то мере оставался для него понятием отвлеченным. Остальные уже пережили ужас встречи со сверхъестественным.
С испугом Переплета нельзя не считаться. Действительно – каково это для домового? Должно быть, то же самое, что для человека обнаружить, что он боится собственного тела…
– Нечего думать, я поеду с вами, – сказала Вереда и принялась наматывать шарф. – Переплет, ты ведь присмотришь за ателье?
– Со мной – в Храпов? – поразился Сударый. – Помилуй, Вереда, мыслимо ли барышне отправляться в дальнюю дорогу с посторонним мужчиной? Как это будет выглядеть?
– Это будет выглядеть так, что барышня помогает тому, кто нуждается в помощи. А если кто-то увидит что-то неприличное, так, значит, он сам неприличный…
– Нет, погоди, Вереда, – сказал Переплет. – Тебе все равно тяжело будет таскать вещи. Лучше я сам поеду.
– Ты? Домовой?
– А чем домовой хуже барышни?
– Это что значит «хуже»? – насторожилась Вереда.
Чтобы не дать разрастись двусмысленности, Сударый быстро сказал:
– Переплет прав.
Пожалуй, даже излишне быстро сказал.
– В чем? В том, что хуже меня уже некуда?
– Боже мой, о чем ты? Просто кто-то должен подготовить растворы к тому времени, как мы вернемся. Ты отлично справишься в лаборатории, я оставил подробное описание процесса.
