– Размечтался! А вот тебе на сей раз примочки уже явно не помогут. Молись! – Капитан потянулся к кобуре.
– Невежливо. В чужой монастырь со своим уставом не лезут! – раздался за его спиной голос.
Капитан повернулся и от увиденного потерял дар речи. Из темноты в коридор, важно ступая, вышел большой чёрный Ворон. Офицер шагнул назад, но, столкнувшись со шкафом, отступил в комнату.
За ним в наполненный светом зал вошёл и Казимир. Пристально оглядев Звездочёта, он деловито произнёс:
– Какие проблемы, герой?
– Никакой я не герой! Я всего лишь кукла в чужих руках, – попробовал оправдаться капитан.
– Вот ответь мне на вопрос, брат Кузьмич, – Ворон одним взмахом крыла оказался на столе, – нам когда-нибудь дадут спокойно закончить трапезу? – спросил он, цепляя трезубцем вилки кусок сочного бекона.
– Думаю, вряд ли, это тебе не Франция, это, брат Казик, почти Азия, – ответил с тоской в глазах слесарь. Он встал и вразвалочку подошёл к столу.
– Как насчёт бокала благородного напитка? Не желаете ли на посошок? – спросил Кузьмич у капитана.
– Не пью! – ответил офицер. – Печень, давление, да и геморрой, знаете ли, покоя не дают.
– Это настораживает. Трезвенник в наше время – это почти враг народа или засланный лазутчик. – Слесарь кивнул головой в сторону балкона, который выходил на запад.
– Товарищ с утра не бражничает, месье явно не из Парижу, – вмешался в беседу Ворон. – Париж – это устрицы, мидии, лангусты и прочие изыски! Так что они-с ошиблись дверью. Я прожил насыщенную, яркую жизнь, и могу поделиться богатым опытом. Да-с! Мы занимаемся героями, вам же нужен проктолог, – обратился Казимир к офицеру. – Трезвый образ жизни – это шаг к здоровью, а бег – к долголетию. Правда, есть ещё и другие способы дожить до глубокой старости. Какой же из них выбрать – решать вам самому. – С этими словами Ворон достал из-под одного крыла и выложил на стол пару гранат, из-под другого крыла он вынул «маузер».
Кузьмич, также вооружившись револьвером революции, приобщил к аргументам Казимира и свой арсенал, что сделало его весомей в два раза.
– Папа и мама у тебя есть? – спросил Ангел у Звездочёта.
– И мама есть, и папа есть, – ответил тот, косясь на гранаты.
– Тогда забудь дорогу в этот дом. Не огорчай их, не делай сиротами.
Капитан выскочил на лестничную площадку, скомандовал отделению: «За мной!» – и, не разбирая ступеней, бросился бежать вниз. За ним, подталкивая в спину, неслись скорбные мысли. Вылетев из подъезда на улицу, он, срывая голос, крикнул: «Все в машину!» – сам вскочил на водительское место. Как только последний солдат захлопнул за собой дверцу грузового фургона, офицер дал по газам, и машина, рванув с места, исчезла за поворотом.
– Теперь его галифе не то что в прачечную не примут – на ветошь вряд ли сгодиться, – обмахивая свой нос ладонью, как-то задумчиво прокомментировал события Кузьмич. Он грустным взглядом обвёл комнату, стянул с себя тельняшку и протянул её Ангелу: – Вот, кажется, и всё. Это тебе на память, брат Альберт, как обещал. Будет что на досуге вспомнить, а старый тельник из боевой юности я уж себе оставлю.
– Ты – как? – спросил у слесаря Ворон.
– Поклонюсь в ноги Никитичне – может, примет под крыло.
– Примет, – сказал Казимир. – Она в тебе души не чает, будем все вместе вечерами Моцарта слушать и в картишки перекидываться.
– Какой из меня картёжник, я всё больше по домино…Тройка, семёрка, туз – это всё для графьёв, а мы в «козла» лучше забьём, – вздохнул Кузьмич. – Интересно, во что Ильич любил играть, забыл у него спросить.
– Не суетись, в шахматы он любил играть, – сказал Ангел и вытащил из-за пазухи сложенную игровую доску с фигурами. – Это тебе!
– Откуда? – Слесарь расплылся в улыбке.
– Бонч-Бруевич презентовал, – сказал Ангел. – Им сейчас не до гамбитов и дебютов, Ильич там пожар мировой революции раздувает. Хотя, дуй не дуй, а всё зыбко как болото, одну ногу вынимаешь – другая вензеля выписывает, куда бы ступить, чтобы по уши не увязнуть, а шахматы – это вечно.
– Тогда, может, на прощание партейку затеем? – сказал Ворон.
– Не стоит начинать игру, если не будет времени её закончить, – сказал Кузьмич.
– Это почему же, нам никто не мешает? – удивился Казимир.
– Потому, что каждая хорошая пьянка, она, брат, как последняя, – в один голос дружно ответили Кузьмич и Альберт.
– Ну, что ж, – вздохнул Ворон, – командуй последнее построение, командир!
– Эскадрилья, смирно! – крикнул бравым голосом Кузьмич и тут же поперхнулся от внезапно нахлынувших чувств. Сделав глубокий вдох, он собрался, встал на стул и начал говорить: – Дорогие мои братья, мы с честью выдержали выпавшие на наши плечи испытания и достойно приняли первое боевое крещение. Отстояли плацдарм и дали сокрушительный отпор всякого рода оккупантам, обратили их в бегство. Поэтому предлагаю в честь нашей победы устроить праздничный парад.
Закончив пламенную речь, слесарь низко поклонился своим собратьям по оружию. Затем он выпрямился и замер, выдержав несколько торжественных секунд, скомандовал:
– Эскадрилья, вольно! – и с душой запел «Марш авиаторов»:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца пламенный мотор.
Всё выше, и выше и выше,
Стремим мы полёт наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
Продолжая петь, Кузьмич соскочил со стула и, расставив руки, изображая самолёт, побежал по кругу. Ангел и Ворон переглянулись и, не раздумывая, последовали его примеру.
Теперь просторы комнаты бороздила вся тройка. Возглавлял парад Кузьмич. Вслед ему, размахивая руками и издавая пламенное урчание мотора, бежал Альберт. За ними, не отставая ни на шаг, растопырив крылья, прыгал Казимир.
Закончив исполнение марша, слесарь остановился и поднял руку.
– Благодарю за службу, соколы вы мои! – сказал он, едва сдерживая слезу.
Комнату огласило троекратное «Ура!».
– Ну а теперь, согласно традиции, выпьем на посошок, – объявил Кузьмич, знаками приглашая всех к столу.
– Дай нам всем Бог здоровья и долгих лет жизни, чтобы мы вот так, как сегодня, когда-нибудь собрались и отметили нашу очередную победу, – сказал Казимир, поднимая рюмку.
– Обязательно встретимся, – поддержал тост Альберт. – Может быть, через десять или двадцать лет, как мушкетёры в романе Александра Дюма.
– За будущие победы! – заключил Кузьмич.
И вновь сотрясая комнату криками «Ура!», они выпили и по-братски обнялись.
Елена и Погодин стояли на мощёной гранитной брусчаткой площади, тускло освещённой газовыми фонарями. Посреди неё, как именинный торт на праздничном столе, находился круглый фонтан с изящными бронзовыми скульптурами в виде крылатого дракона, окружённого резвящимися дельфинами. Здесь их ждала поистине царская карета, украшенная резьбой и позолотой. Запряжённая в неё попарно четвёрка гнедых лошадей доброжелательно зафыркала и закивала головами. Учтивый кучер в ливрее, вооружённый тонким длинным хлыстом, с поклоном распахнул дверцу экипажа, отбросил подножку и помог влюблённой паре шагнуть в салон.
Расположившись на мягком обитом бордовым бархатом диване, они прижались друг к другу.
– Мы словно в сказке о Золушке, – сказала Елена. – Даже как-то страшно. Кажется, что с минуты на минуту часы пробьют полночь, и всё исчезнет.
– И карета непременно превратиться в тыкву, – Погодин улыбнулся. – А что же тогда будет с принцем, он тоже исчезнет?
– Нет, он нет! Пусть всё исчезнет, но принц останется, – ответила Елена, крепко удерживая Семёна за руку. – Никуда не отпущу!
– О-о-о! Это звучит, как угроза, – рассмеялся художник. – Конечно же, он никуда не денется. Ему без Золушки белый свет не мил, и никакое, даже самое распрекрасное и богатое королевство никогда не заменит её.
– Меня что-то знобит, – сказала она и, сбросив туфли, подобрала под себя ноги.
– Это от волнения. Поверь, всё скоро пройдёт, – сказал Погодин и, взяв приготовленный плед, заботливо укрыл им Елену.
Четвёрка лошадей разом ударила по брусчатке серебряными подковами, высекая искры. Фонтан ожил. Рассеивая сумерки, из него забили хрустальные струи воды, окрашенные магией света. Экипаж сделал круг по площади и взмыл в звёздное небо.
– Интересно, куда мы летим? – спросила Елена, разглядывая в окошко спящую Землю.
– К самому загадочному человеку на этом свете, к графу Сен-Жермену, – ответил Погодин.
Под ними, как весенние проталины, появлялись и исчезали города. Полная луна заглядывала к ним в карету то справа, то слева, то бросала холодный взгляд им в спину.
Рассвет не заставил себя ждать. Он поднимался из-за горизонта багровым гребнем и вскоре накрыл собой землю, как огромная приливная волна. В лёгкой дымке тумана, одетые в молодую листву, зачастили перелески, изрезанные излучинами реки… Карета понеслась к земле.
