Голову красавице отсекли, а после передумали, приставили к телу…
Круглое личико, обильно напудренное.
Нарисованный румянец.
Алые губы.
Мушка на щеке… этаких красавиц Себастьяну случалось видеть на придворных портретах двухсотлетней давности. Они вот так же забривали лоб, носили пышные парики, которые щедро украшали что перьями, что драгоценными камнями.
— Эмилия. — Мина представила дочь, и та присела в реверансе.
Кукольный поклон. И сама она — куколка, сломанная, но наспех починенная. Оттого и движется неловко, рывками. И тянет приглядеться к рукам, не осталось ли на них следов от веревочек.
— А это — Генриетта…
— Прошу прощения, папа, мама…
Голос тихий.
Взгляд в пол.
Платье черное, строгое, такое пристало носить вдове средних лет, но уж никак не молодой девушке. И странным образом платье это лишь подчеркивает юный возраст Генриетты.
Бледность кожи.
Печаль в синих очах. И Себастьян вдруг понимает, что не способен отвести взгляд от этих очей…
— Прекрати, дорогая, — произнес Гарольд. — Это наши гости…
— Конечно.
Темные губы. Черные почти, будто измазанные не то в варенье вишневом, не то в крови, которая успела застыть.
— Нет, дорогая, ты не поняла. Это именно гости, а не… извините, князь, сюда действительно гости заглядывают нечасто. Но присаживайтесь… Где ваш братец?
— В городе. — Эмилия дернула плечиком. — Третий день уже… почему все время он? Или вот она…
Она указала на Генриетту, которая уже заняла место по правую руку Гарольда.
— Я тоже хочу поехать! И мама…
— Мама не может никуда поехать, дорогая. — Гарольд указал на свободные стулья. — И давай поговорим обо всем позже…
— Отчего? — Себастьян помог Евдокии, которая явно не была настроена на тихий семейный вечер. Яслава и вовсе закаменела. — Прошу вас, не стоит стесняться…
— Действительно. — Эмилия потянула себя за накрахмаленный локон. — Их ведь все равно убьют…
— Эмилия!
— Что, папа? — Невинный взгляд, и томный взмах ресниц. — Ты же сам говорил, что она своего не упустит, а значит, их убьют. Тогда к чему все эти игры…
— К тому, что пока они живы. — Гарольд подчеркнул это слово — «пока».
Что ж… не то чтобы у Себастьяна имелись иные варианты развития событий, но все же ныне был редкий случай, когда собственная прозорливость не доставляла радости.
— Кстати, рекомендую вино… триста двадцать лет выдержки… и девочек не слушайте. Они здесь несколько…
— Одичали, — с милой улыбкой завершила фразу Эмилия. — А вы и вправду князь?
— Да.
— Как мило… послушайте… — Она наклонилась, почти легла на стол, и глубокий вырез ее платья стал еще глубже, а грудь почти обнажилась. Но вид ее, аккуратной, совершенной даже, почему-то не вызывал у Себастьяна никаких эмоций. — Зачем вам умирать?
— Совершенно незачем…
Гарольд более дочь не одергивал. Он самолично разлил вино по бокалам. Евдокии поднес:
— Прошу вас, не стоит опасаться. У меня нет намерения вас отравить… или каким-то иным образом воздействовать на ваши разум и волю… она бы не одобрила.
— А вам нужно ее одобрение?
Прозвучало почти оскорбительно, но Гарольд склонил голову:
— Жизненно необходимо…
— Видите ли, деточка, — Мина вино пила из бутылки, пыль с которой отерла подолом черного своего платья, — жизненно — это в данном случае не эвфемизм…
— Мама, давай хотя бы сегодня…
— Брось, Генри, чем сегодняшний день отличается от вчерашнего? Или позавчерашнего… ото всех этих клятых дней. Ваше здоровье, милочка. — Мина подняла бутылку. — Пейте. Не стесняйтесь. Он и вправду не станет вас травить… а в остальном… в остальном здесь можно жить, если притерпеться.
— У мамы расстроены нервы, — сказала Генриетта, она вино лишь понюхала, и Евдокии показалось, что запах пришелся Генриетте не по вкусу.
— Не только у мамы. — Эмилия дотянулась до Себастьяновой руки, которую поглаживала ныне нежно, с явным намеком. — В этом захолустье, князь, такая тоска нечеловеческая… но все лучше так, чем смерть… а я могу замолвить за вас словечко… женитесь на мне.
— Прямо сейчас?
— Можно после ужина, — милостиво дозволила Эмилия. — В конце концов, это будет справедливо… нас осталось так мало…
— Простите, но…
— Оставьте. — Черные коготки царапнули столешницу. — Хотите сказать, что не готовы сочетаться браком?
— Именно.
— Она вас убьет. Или изменит… она сильна… папочка вон на что храбр, а все равно ее боится…
— Эмилия!
— И сестрица… правда, она наивно полагает, что сможет стать такою же… не знаю… она у нас умница. Талантливая. И колдовка первостатейная… только вот, — коготки в столешницу впились, а глаза Эмилии полыхнули чернотой, — только разве ей конкурентки нужны?
— Лина! — Генриетта вскочила, но быстро совладала с собой. — Не слушайте мою сестру. Она такая фантазерка… и вовсе я не колдовка. Во мне силы — капля…
— Капля за каплей… — Мина перевернула бутылку.
Красные капли вина на черном столе почти и не видны.
И странный ужин.
Безумный.
— Колдовка, — осклабилась Эмилия. — Как есть колдовка… и она тоже… позволяет помогать, но как у Генри сил станет слишком много, так ей и конец придет…
— Всем нам рано или поздно придет конец, — философски заметила Мина. Она сидела, закинув ногу на ногу, в позе вальяжной, бесстыдной даже. И опустевшую бутылку вина, взявши за горлышко, покачивала.
— Но ведь лучше поздно, чем рано…
— Эмилия, — Гарольд вино пил медленно, растягивая сомнительное удовольствие семейного ужина, — князю твое предложение неинтересно.
— Отчего же, папа?
— Оттого, что он, как мне представляется, из тех, которые предпочтут героическую смерть тихому угасанию в нашей глуши.
— Правда? — В глазах Эмилии, вновь сменивших цвет — белолицым блондинкам к лицу голубой, — читалось удивление. И недоверие.
— Правда, — заверил ее Себастьян и руку убрал.
— Это глупо…
Эмилия прикусила губу и задумалась, впрочем, думала она недолго.
— А смерть бывает разной.
— Как и жизнь. — Мина щелкнула пальцами, и в руке ее появилась очередная бутылка.
Если она так пьет, то либо подвалы местные бездонны, либо особняк этот не столь уж отрезан от мира.
— У меня был жених… раньше… давно…
— Очень давно, — не удержалась от замечания Генри, которая с нескрываемым любопытством разглядывала Яславу. — Настолько давно, что…
— Прекрати! Папа, скажи, чтобы она прекратила…
— Эмилия, князь не настолько глуп, чтобы решить, что тебе и вправду восемнадцать…
Эмилия надулась.
— Не слушайте их… они здесь совсем отвыкли от приличного общества…
— Ей давно уже перевалило за три сотни. — Генри обошла стол, остановившись за спиной Евдокии. И та чувствовала присутствие этой женщины, несомненно опасной, куда более опасной, чем все разбойники разом, как чувствовала искреннее ее любопытство. — И мне… но если брать во внимание физическую компонетну, то Эми и вправду не больше восемнадцати… а по уму и меньше. Любопытно…
Она отступила.
И оказалась за спиной у Яславы.
— Обыкновенная… самая обыкновенная девка… у нас в деревне таких было множество… скучные создания. Ни внешности, ни ума… все мечты — о новой корове.
Она тронула рыжие волосы Яславы.
— И что он в тебе нашел?
— Уйди.
Генриетта не услышала. Или не захотела слышать.
— Я ведь предлагала ему помощь. Трижды. А он упрямился… но, если бы не ты, мы бы договорились.
Белый палец скользнул по шее.
— Или еще договоримся? Если тебя не станет… точнее, правильнее было бы сказать, когда тебя не станет… обычные люди столь недолговечны.
— Не обращайте внимания. — Эмилия скривилась. — Генри у нас любит попугать… ничего она вам не сделает. Не посмеет.
— И все-таки… что в тебе такого, чего нет во мне?
— Совесть? — предположил Себастьян, которому местное представление начало надоедать.
— Совесть? — Эмилия хихикнула. — Надо же, сестрица… а ты помнишь, что это означает?
— Нет. Как и ты… ты же хотела рассказать о своем женихе… он у нее и вправду имелся… наша Эмилия всегда умела кружить головы. И если прочих мне было не жаль, то Зигфрид… очень перспективный юноша… представлялся перспективным. Вы знакомы с Зигфридом, Яслава?
— Не имела чести…
— Надо же, какие вы знаете слова! Не имела чести. — Генриетта повторила это медленно, с откровенной издевкой. — Все же, матушка, прежде девки были попроще… а эта нахваталась слов и теперь думает, будто бы ровнею стала…
Евдокия сдержалась, чтобы не ответить.
Резко.
Грубо.
И сдержалась лишь потому, что грубости и резкости как раз от них и ждали. Нет, Евдокия подобного удовольствия им не доставит.
