– Едак, едак, – кивнул Овинник. – Лучше б я в загон саамских оленеводов устроился. Жил бы себе в Лапландии, рыбку б трескал и в ус б не дул.
– Да ить у саамов усов–то нет! – Дворцовый хлопнул ладошками по коленкам, а Домовик хохотнул:
– Зато рыбы воз и маленька тележка, ибо места рыбные знают!
– Ага, а за редькой да репкой с морковкой в редкие отпуска ко мне б в гости отлучался, ибо рыба не хуже киселя надоесть может.
– Да ить у саамских людей нет никаких понятий о правилах санитарных, и рыбку ту они сырую лопают, что для организьмы сплошное вредительство! – Воскликнул Дворцовый. – От ить ты, брат Овинник, умный, а всё едино дурак!!!
Домовые испокон века дружно жили, за своих горой стояли, связи родственные чтили и помогали друг другу всем, чем возможно. Хотя и в их дружной семье не обошлось без оригинала: чудным слыл Дворцовый. Не было в нём ничего от степенности и рассудительности, какими домашние хозяева славятся. Дёрганый, заполошный, суетливый – шимела, да и только! И одет странно, совсем не по чину. Домовому – ему как? Ему рубаха положена с пояском и порты, на ногах лапти, либо босиком. А у этого вместо лаптей ботинки из синей материи, на мягкой белой подошве, чтоб бегать удобнее было: Дворцовый, он же не ходил, он носился по хрустальному замку, будто его в неудобное место петух клюнул! Как он при этом умудрялся не падать – непонятно, а только шнурки на тряпичных ботинках всегда развязаны были. Порты тоже синие на нём, по швам жёлтой ниткой простроченные, а рубаха в клетку, на пуговицах. Вот зачем, спрашивается, пуговки нужны? Если то одна оторвана, то другая на ниточке висит, вслед за товарками потеряться готовится? Аккуратности никакой, порядку и того меньше, и кто ж его домовым–то назначил? Видно, оттого в замке хрустальном оказался, что других желающих в холодном доме жить не сыскалось, да и Кощей, пока не умер, а после снова не воскрес, как домовладелец не в чести у домовых был.
Посмотрел царь на Дворцового, хмыкнул: тот даже беседуя, сидеть спокойно не мог, ёрзал, бородёнку чесал, то и дело вскакивал, бурно жестикулируя. Вспомнилось Вавиле, как тот змея Горыныча растил, сыночкой называл трёхголового. Вздохнул царь и подумал: «А вот ежели у меня сын будет, да на манер сложной ситуации домового из хрустального дворца – нестандартный? И тогда пожалею, что богов утомлял просьбами, что смирение в вопросе наследования царского трона не проявил?» Но царь тут же спохватился, себя одёрнул: «Вот думаю всяку гадость, и придёт же такое в голову?»
– Так что волхв–то сказал? – повторил вопрос Домовик.
– Что?... А… Сын. Конечно, сын!!! – И царь–батюшка, проскочив мимо домовых, рванул на себя дверь. Уже занёс ногу, чтоб через порог переступить, да передумал.
– Ты, вот что, Дворцовый, сбегай в замок хрустальный, да передай Горынычу приглашение на завтрак. Дело у меня к нему есть.
– А какое дело? – Дворцовый, подозрительно прищурившись, наклонил головёнку к плечу. – Не чижолае? А то ить боюсь, как бы сыночка мой не надорвался!
– На сыночке твоём пахать можно, ибо он у тебя быка заглотит и не подавится! – усмехнулся Домовик, достав из потайной щели подушку. Положил на ступеньку и осторожно опустил на неё осоловевшего Овинника. – Ишь, разморило сродственника. Наелся, болезный. Вот уж у кого с животом проблемы–то будут однозначные, ибо сто лет молочко пить, а потом столько огурцов за один присест умять, да прочими овощами закусить – вредительство натуральное, ибо желудок не выдержит. А ты говоришь – сыночка…
– Да ить не ест он быков, ить он у меня на треть вегетарьянцем сделался. Да и что ты несёшь, сродственник? Кто ж ему позволит быка заглатывать? У быка ж копыта грязные, да и рога не спилены, и вообще для желудку горынычеву нежного быки – вредительство однозначное! Я для него котлеточки готовлю, всё больше морковные да свекольные.
– Ну–ну, а он потом, после твоих котлеток заячьих, царю батюшке злата–серебра принесёт, либо сундук каменьев драгоценных выставит, полстада оптом купит, и кажон день раз – и по быку, раз – и по быку. Ибо жрать охота, а на витаминах, какими ты его с малолетства пичкаешь, далеко не улетишь, и вообще крылья таскать не будешь, ибо ослабнешь.
– От ить што! Да пошто ты мне сразу не сказал, что сыночки моего к антисанитарной пище склонность обозначилась? И скажи на милость, какой ты мне опосля этого сродственник? А?
– Да вроде кровный, ибо брат ты мне десятиюродный, – посмеиваясь, ответил Домовик.
– Да ты знаешь, кто тебе опосля такой вредности брат? Знаешь?
– Ну, кто, кто?
– Да ить с тобой даже тля последняя брататься не будет, ибо ты её тоже вот так под муравейник подведёшь и не почешешься!
– Ишь ты, тля!.. – Гулко захохотал Домовик, хлопнув собрата по плечику. – Давай–ка иди Дворцовый, иди, ибо тебе царь поручение дал. Да и сыночку своего трёхголового спасай – от всяких инфузориев!
– От микробов, – поправил Дворцовый и, зло зыркнув на друга, юркнул под крыльцо – в подземный ход. Хотелось быстрее добраться до хрустального дворца, убедиться, что Домовик снова подшутил над ним. Но, пока бежал, маленький хозяин хрустального дворца невольно воображал страшные картины, о том, что со змеем случиться может после поедания быков.
А Вавила, быстро, насколько позволяло царское достоинство и солидный живот, взбежал по лестнице в царицыну горницу. Кровать перинами да одеялами устелена, покрывала и кружевные, и бархатные, и шёлковые, но царицы нет на них. Кызыма тюфячок на полу расстелила и спит, после утренней бешеной скачки отдыхает. Вавила с кровати одеяло из лебяжъего пуха сдёрнул, укрыл жену, и тихо, чтобы не разбудить, попенял:
– Вот ты, Кызымушка, уж почитай столько годов в роскоши живёшь, а ведёшь себя так, будто в условиях, шибко приближённых к боевым находишься... Ну, когда будешь на кроватке спать?..
– Дырбаган казан ишак… – Пробормотала во сне Кызыма – и дальше спит.
– Ишак, Кызымушка, ишак, – ласково согласился царь и тихонечко, на цыпочках, вышел из горницы. – Уж скорее бы ты народился на свет, сыночка, – бормотал он, спускаясь вниз, – сил никаких нет ждать!..
Глава 3
– И–эх, вот ведь правду люди говорят, что хуже нет – ждать да догонять! – Посетовал седобородый старец, вздыхая. – Где ж вы, сынки мои непослушные? Когда ж вы домой воротитесь с выполненным поручением?
Сколько старцу лет, сразу и не определишь, но, видать, не сильно древний, раз о сыновьях вздыхает. Плечистый, сухой, жилистый – такой в любом возрасте молодцом смотрится. Волосы белые, до плеч, на лбу ремешком перехвачены. Лицо морщинистое, цветом кору древесную напоминает, а глаза синие–синие, насквозь прожигают. Но прямо старец редко смотрел, всё больше взгляд ресницами занавешивал, либо бороду рассматривал. Борода ниже пояса, гладкая, волосок к волоску расчесана. Рубаха белизной слепит, складки из–под пояса волнами топорщатся, будто накрахмаленные. Штаны тоже из белого льна, тонкие, от малейшего дуновения ветра развеваются.
– С сыновьями всегда так, – говорил он вслух, ни к кому конкретно не обращаясь, – вот без них, как без помойного ведра: и плохо, и скучно, и сердце изболелось. А когда рядом, так же, шельмецы, утомят да в раздражение ввергнут, что сам бы головы пооткрутил! И–эх, извечный конфликт поколений, так сказать, отцы и дети… Вот как у меня с отцом, – задрав голову, он внимательно посмотрел на родительское облако:
– Цвет вроде обычный, облако светлое, а вот испереживался так, что мнится, будто темнеет да морщится складками кучевыми. Того гляди прольётся гнев Рода Великого, а на чью, спрашивается, голову? На мою, Сварогову. И всё из–за книги Голубиной, чтоб ей сквозь землю провалиться – что она, собственно, и сделала!.. А ведь как утро замечательно начиналось: небосвод лазурный, розовым да золотым расцветал, деревья листьями шелестели, новому дню радуясь… – посетовал он.
Этим утром Сварог, как обычно, вышел на ветвь широкую, потянулся, полную грудь воздуха набрал, руки в стороны раскинул, и воскликнул:
