Беликов Александр
КАБЕЛЬДЮК
Плотник Севка Ерофеев маленький, плюгавенький и вечно запуганный мужичонка закончил свой трудовой день. Он уже убрал рабочее место, выпил политуры и теперь сидел и ждал — когда прозвонит долгожданный звонок. Вокруг него, за такими же верстаками, сидели его коллеги, такие же плотники-политурщики, и тоже ждали сигнала. В глаза Севки привычно полезла полиэтиленовая плёнка — она вовсе не мешалась, только делала всё мутным и нерезким, от чего фигуры коллег становились нечёткими и размазанными, словно у призраков. Зато, в уши забрались два забавных Шуршунчика, вот их-то Севка очень любил, они всегда нашёптывали ему такие похабные матершиночки, от которых сердце радостно побрякивало.
И всё было бы хорошо, если бы не пятница. Именно в эти дни в Севкином цеху возникали проблемы ухода с работы: до сигнала никак нельзя — оштрафуют, а после звонка двери цеха почти сразу закрывались, и те, кто не успел выбежать, оставались куковать до понедельника. В другие дни такого безобразия не наблюдалось — задерживайся сколько хочешь, а вот в пятницу возникал нездоровый ажиотаж: попробуй вовремя выйти, когда в семнадцать звучит звонок, а в девятнадцать цех уже запирают! И сколько рабочие не просили отменить эти драконовские законы — цеховое начальство оставалось неумолимым.
Звонок подкрался незаметно и впился в самую сердцевину мозга — в этом и состояла вся подлость его натуры, ждешь его — не звонит, а чуть расслабишься — как врежет! Теперь самое главное — успеть! Севка бросился напролом, но столкнулся с Асюем, кувыркнулся, перелетел через голову, вскочил и снова побежал! Пространство цеха исказилось и теперь напоминало внутренности летающей тарелки. Главное — не останавливаться, а то, только одна мысль, что придётся до понедельника коротать время с зелёными инопланетянами, приводила в дрожь — ведь они такие зануды! Хуже их — только Кабельдюк, но о нём лучше не вспоминать, а то он лёгок на помине!
Навстречу Севке неслась обезумевшая толпа плотников-политурщиков, они его безжалостно задевали, отпихивали, а то и пинали ногами. Когда он ударился головой об огнетушитель, то понял, что бежит не в ту сторону, наверное, от столкновения с Асюйкой потерял направление. Севка развернулся и побежал в другую сторону, но часть коллег уже видела его бегущим навстречу и тоже развернулась. То ли они подумали, что открыли пожарный выход и Севка узнал про это первый, то ли они тоже падали — сложно сказать, только одна половина цеха бежала в одну сторону, а другая им навстречу.
Причём, то один, то другой плотник-политурщик разворачивался и с удвоенной силой бросался в сторону противоположную той, куда бежал только что.
Из-за полиэтиленовой плёнки, застелившей глаза всем, понять, где на самом деле находится выход — не представлялось возможным, оставалось только надеяться на чудо, и когда часовая стрелка почти подошла к девятнадцати, оно внезапно свершилось: «Мать вашу растак, — прогремел громовой голос начальника цеха, — дверь здесь»! Вся толпа развернулась и кинулась в указанном направлении.
Уже на выходе притолока извернулась и больно ударила Севку в плечо, перила гнулись словно лианы и пытались вырваться из рук, а железобетонные ступеньки убегали из-под ног, сил на борьбу почти не оставалось — сказывалась усталость от бестолковой беготни по цеху. А вот хрен вам, — шептал Севка, — не удержите меня здесь!
На проходной ни с того ни с сего к нему придолбалась охранница Зинка:
— Ты что такое в штаны напихал? Вынести что-то решил, а ну показывай!
Шуршунчики в ушах оживились и стали наперебой советовать:
«Скажи, скажи ей про ядерную кочергу»! Севка улыбнулся (они всегда ему советовали только хорошее).
— У меня в штанах, к твоему сведению, спрятана ядрёна кочерыжка!
И ты, Зинка, станешь первой женщиной, которой я позволю за неё подержаться!
— Да пошёл ты отсюда со своей кочерыжкой! — окрысилась Зинка, Севка и пошёл.
Уже за проходными он пощупал — и правда, под портками что-то сильно оттопыривается, руку засунул — а там табуретка, их цех как раз такие и стругачит, вот только как она в штаны попала — просочилась, небось? К Севке подбежал Асюй и радостно закричал:
— Пошли пиво пить, мы всем цехом в пивнушку намылились — пятница!
— Не, пиво после политуры нельзя, — буркнул Севка, — тогда точно Кабельдюк придёт!
В автобусе толпа навалилась, надавила и впечатала маленького Севку мордой прямо в декольте какой-то высокой, грудастой дамы.
Хозяйка бюста не возражала, а Севка тем более: и мягко, и ехать удобно: голова надёжно зафиксирована и из стороны в сторону не болтается! Когда Севка всё-таки решился вынуть голову из грудей, то с удивлением обнаружил, что дама в совершенно голом виде лежит на кровати и спит, а он на ней, сверху. Вот это да, — подумал Севка, — надо же, как меня присосало, прямо как присоской какой, хорошо ещё, что я маленький и она меня не заметила, а то бы и по морде мог схлопотать! Он аккуратно сполз с кровати и покрался к выходу, пока всё шло хорошо, вот только одежда куда-то запропастилась, и ковёр длинным ворсом цеплялся за ноги, словно хотел остановить.
— Что ты, гад, прицепился, — прошептал Севка ковру, — не видишь, что в сортир иду, вот нассу прямо на тебя — будешь знать!
Ковёр оказался понятливым и сразу прекратил обвивать босые ступни. В коридоре, возле входной двери обнаружились ботинки, но одежды так нигде и не наблюдалось. Когда Севка зашёл в туалет и сел на стульчак, то почему-то на него сразу нахлынули приятные воспоминания про детство, как мать хватала его за волосы, кунала головой в унитаз и приговаривала: «Сколько раз тебе, гадёныш, повторять, чтобы писал сидя»! С тех пор Севка так всегда и писал — сидя, даже когда и сесть-то было некуда.
Он ещё походил на цыпочках по квартире, но свою одежду так и не обнаружил, пришлось надеть махровый халат хозяйки, благо он оказался длинным и тёплым. Выйдя во двор, Севка понял, что уже ночь, автобусы не ходят, на такси денег нет, да и куда идти — не понятно, район-то совершенно незнакомый! Сел на самодельную скамейку и вдруг услышал едва различимый писк: плакали маленькие гвоздики, жаловались, как их беспощадно лупили молотками по головам и загоняли в тесные доски.
Севка достал гвоздодёр и освободил их всех до единого! Скамейка рассыпалась по досточкам, да и ладно — так даже прикольнее — лежать на развалившейся скамейке, зато ребяткам помог! Гвоздики благодарно защебетали, собрались в стайку и улетели, а тут шнурки стали выползать из ботинок, обвивать ноги и ползти вверх, поближе к паху.
Севке всегда нравилось, как шнурки с ним играют, особенно в автобусе, когда стоишь в давке, да и на работе тоже — это не отвлекало, а только радовало. Но тут вдруг шнурки отпрянули, спрятались и затаились! Севка огляделся и икнул от ужаса: что-то большое, бесформенное вылезло из кустов и двинулось в его сторону большими шагами.
— Кабельдюк, зараза, ты опять нашёл меня? Уходи, я тебя не хочу!
Тёмное пятно подошло, село на детские качели и зашептало ледянящим душу голосом:
— Ну, что, Севка, ты знаешь, что надо делать: бей себя по морде и повторяй: я поганая пьянь подзаборная!
— Не буду повторять, и вовсе я не пьянь, а плотник!
— Бей себя и повторяй!
Сопротивляться не было никаких сил, липкий мрак окутал тело, проник во внутренности и сжал сердце. Севка стукнул себя ладонью по щеке и заплетающимся языком произнёс:
— Я поганая пьянь подзаборная.
— Сильнее бей и громче кричи!
— Я вонючий подонок.
— Сильнее, пощёчины должны быть звонкие!
— Я последнее дерьмо и алкоголик!
— А теперь, вой, как собака, и по морде себя, по морде!
Севка во весь голос орал и усердно лупил свою морду так, что из носа пошла кровь, но он этого не замечал. И вдруг Кабельдюк исчез: тьма, пристроившаяся на качелях, рассосалась, и уже никто не сжимал несчастное сердце. Хлопнула дверь подъезда, и давешняя высокая, грудастая дама подошла к разваленной скамейке. Надо же, — подумал Севка, — когда я уходил, то она была голая, а сейчас одетая — странно даже.
— Вот ты где, горемычный, — сказала хозяйка бюста, — а я-то думаю: кто здесь убивается, скамейку всю разломал, пойдём-ка домой, там уже и одежда твоя постиралась.
Дама взяла Севку на руки, легко, как ребёнка, прижала к огромной груди и понесла. И тут на него, как прозрение какое накатило, он оторвал голову от мягкой титьки и произнёс:
— Я понял! Ты, наверное, моя жена?
— Как скажешь — жена, значит жена, — улыбнулась она.
— Ты только мне адрес наш напиши, — встрепенулся Севка, — а то я вроде уже был когда-то один раз женат, а потом не смог вспомнить, где она живёт, и пришлось разводиться!
— Обязательно напишу, не волнуйся.
Севка засыпал под мерное покачивание и думал: какая хорошая мне жена досталась: сильная, вон, как на руках меня носит. То, что высокая, это даже хорошо: сиськи всегда прямо напротив морды — удобно, а то, что её лица не видно — так это и на фотографию можно посмотреть, ежели припрёт. Шуршунчики в ушах на два голоса пели что-то нежное и матерное, но их Севка уже не слушал.
