Вениамин Кисилевский
ПЕРЕСТРОЙКА
Когда появилась у меня возможность издать новую книгу, стал я думать, какую из рукописей опубликовать. Скопилось их у меня за эти годы довольно много, выбор сделать было непросто. Все-таки решил, что печатать книгу буду детскую, хотя пишу в основном для взрослых. Верней, не совсем детскую, а для подростков. И по той причине, что творений для этого возраста на книжных прилавках почти не встретишь, и по причине еще более грустной: число юных читателей (а мне нередко приходится встречаться с ними, заявляю не голословно) с каждым годом зримо уменьшается.
Повесть «Перестройка» написана давненько. Тогда по ряду обстоятельств опубликовать ее не удалось, а сейчас опасался, что не во всем понятна будет она современным ребятам. Многие ли из них представляют себе, какой почти двадцать лет назад была школа? Вообще всё, чего ни коснись. И по меньшей мере наивным может показаться нынешним тинэйджерам, как общались, думали, говорили эти их книжные ровесники, чему радовались, отчего печалились. Но именно поэтому и сделал я этот свой выбор. Должны ведь они знать, чем и как жила в те, не столь уж, кстати, отдаленные, годы наша страна. Ну а все остальное – на суд читателей.
Кузя тронул усатой щекой Владиково плечо, поерзал немного, устраиваясь поудобней, обернулся хвостом и закрыл глаза. Владика всегда поражало кошачье уменье погружаться в сон чуть ли не мгновенно. Даже завидовал порой – сам-то засыпал медленно, трудно. Тот же Кузя мешал: в одном положении долго не пролежишь, а перевернешься на другой бок – потревожишь его, убежать может. И плохо, неуютно тогда без Кузи, без его доброго, уютного тепла. Но не в том только дело, что в одиночестве хуже засыпается. Убежит Кузя – поговорить не с кем будет. А он, Владик, привык уже вечерами, когда затихают и квартира, и дом, и двор, и нет, кажется, вообще на земле никого, кроме них двоих, беседовать с верным другом Кузей. Возможно, слово «беседовать» здесь не самое удачное, беседа – это когда говорят двое, но Кузе ведь и говорить ничего не надо, достаточно того, что слушает. А слушает он хорошо, даже когда дремлет – у котов сон чуткий. И все понимает. Все-все. Можете сколько угодно посмеиваться и доказывать обратное, тут его, Владика, все равно не переубедить. Да и не хочет он, чтобы его переубеждали…
Самое необъяснимое, что, разговаривая с Кузей, Владик не заикается. Ну, почти не заикается. Может быть, оттого, что говорит шепотом и не старается не заикаться, просто не обращает внимания? Логопед в поликлинике, куда мама водила его лечить это проклятое заикание, тоже уговаривала Владика «не концентрировать» внимание на том, как он произносит слова, расслабиться, «владеть дыханием», но что-то не очень у него получалось. Особенно в школе, когда вызовут к доске. Да и не нравилась Владику эта логопедица – вертлявая, тонкоголосая, с ярко накрашенными губами и ногтями. Казалось, надоедает он своими приходами, отрывает от другого, нужного ей дела. А еще недовольна она чем-то все время была, вздыхала, словно Владик нарочно заикается, чтобы ей досадить. Короче, походил он в поликлинику три недели и бросил. Пустое занятие…
– А знаешь, Кузя, – привычным шепотом, чтобы не услышали папа с мамой в соседней комнате, сказал Владик, – я сегодня опять того старичка магазинного встретил, возле школы. Он меня тоже узнал, разулыбался. Спросил, как дела, а я ему отвечаю, что хорошо. «Поёшь»? – спрашивает. – «Пою», – говорю. Он меня похвалил, молодцом назвал. И знаешь, я с ним, когда разговаривал, совсем не заикался, вот как с тобой сейчас. Интересно, правда?
Даже не скажешь сразу, грустной или смешной назвать первую встречу с этим старичком. Он похож был на профессора, верней, на того, каким обычно изображают профессора в старых фильмах: в больших очках, с бородкой клинышком. Владик стоял в очереди за молоком, старичок подошел, спросил у него:
– М-мальчик, ты п-последний?
Обычно Владик заикался на согласных звуках, больше всего на трудноодолимом «п», но тогда вдруг заклинило его на почти безвредном гласном:
– Й-й-й-я, – ответил Владик, судорожно тряся подбородком. «Профессор» чуть сузил глаза, пристально поглядел на него, но ничего не сказал, только головой осуждающе покачал. Владик почувствовал, как раскаляются щеки, подосадовал на себя. Сколько раз зарекался, что там, где можно обойтись без слов, нужно промолчать. Кивнул бы просто в ответ – и делу конец. Скверно получилось – дедушка мог подумать, будто насмехается Владик над ним. Тут уж отмолчаться было невозможно, и Владик, виновато хлопая ресницами, промямлил:
– В-вы т-только н-не… Я-а, я с-сам…
От волнения и смущения заикался еще сильней. В очереди на них стали оглядываться, улыбались. Старичок ласково положил ему руку на плечо, дружески качнул, ничего, мол, все в порядке.
Из магазина они вышли вместе. То ли им по дороге оказалось, то ли «профессор» захотел немного проводить его, разговорились. Старичок рассказал, что раньше, особенно в детстве, заикался страшно, слова не мог сказать. У разных врачей лечился, в Москву даже ездил, но без пользы.
– А знаешь, чем выправился? – весело блеснул стеклами очков. – Песнями. Ты ведь, когда поешь, не заикаешься? Вот и я тоже. Беру, понимаешь, книжку подходящую и начинаю петь ее. Прямо по тексту. Часа полтора-два каждый день. По улице иду – про себя напеваю. Только не мелодию одну, а обязательно со словами. До сих пор от этой привычки не могу избавиться. Здорово, скажу тебе, помогло. Это я сейчас в магазине вдруг подкачал, некоторые даже не знают, что я заикаюсь. Да ты и сам сейчас видишь. Ну, конечно, опыт приобрел, дыханием управлять научился.
– Думаете, мне тоже помогло бы? – обнадежился Владик.
– Не думаю, уверен. Тебе и книжки подыскивать ни к чему, уроки-то учить надо. Вот и учи их вслух да нараспев, двойная польза получится.
Владик бережно провел ладонью по мягкой Кузиной шерстке, огорченно вздохнул:
– Я бы с ним еще поговорил, но тут Сыч вмешался. Что за человек! Ну видит же, я разговариваю, с пожилым человеком, так нет, обязательно ему нужно воткнуться!
Вспомнил сегодняшнюю встречу с Сычем, сморщился, точно яблоко кислое раскусил.
Тимоху Сычева Владик не любил. Вот уж дал бог фамилию – не в бровь, что называется, а в глаз. Не бог, конечно, отец дал, но тем не менее. Тимоху, если бы даже у него другая фамилия была, все равно, наверное, Сычем прозвали бы. Очень похож – голова большая, ушастая, глаза круглые, выпуклые, немигающие, рот тонкогубый. А еще недобрый он, Тимоха. И чего злится он, чего дергается, непонятно. Одна ухмылочка чего стоит – презрительная такая, брезгливая. Зато силушкой верзилу Сыча опять же бог или кто уж там не обделил. Самбо занимается, разряд имеет. Любит он «приемчики» показывать. Подойдет к кому-нибудь на перемене:
«Хочешь, приемчик покажу»? И обязательно, когда вокруг зрители, в основном девчонки. К Владику у Сыча особая «любовь», приемчики чаще всего ему достаются. Так на пол шмякнет – еле потом на ноги поднимешься. А все стоят, зубы скалят, будто есть в этом что-то смешное. И Нина туда же…
Сыч приблизился, потянул Владика за рукав:
– Парша, ты мне нужен.
Старичок, словно не заметив Тимохиной бесцеремонности, вежливо раскланялся, пожал заполыхавшему Владику руку и ушел.
– Зачем тебе этот старый хрыч? – выдал фирменную улыбочку Сыч.
Владик не ответил, только зубы покрепче стиснул. Давно уяснил уже, что вступать с Сычем в какие-либо дискуссии, пытаться доказать ему что-то – занятие бесполезное. Если сам не понимает человек, не хочет понимать… Лучше всего – отделаться от него поскорей, чтобы не видеть его нахальных круглых глаз, тонкогубой улыбочки.
Сыч, не оглядываясь, зашагал вразвалочку вверх по улице. Не сомневался, что Владик последует за ним. И тот, проклиная себя, покорно плелся чуть позади, как на поводке. Молча дошли до конца квартала, свернули за угол. Неподалеку, прислонившись плечом к стене, поджидал их Денис Полозов, Тимохин дружок.
– Ну? – спросил Сыч.
– Не выходил, – так же коротко ответил Денис.
Сыч неопределенно хмыкнул, дернул плечом и пошел через дорогу на противоположную сторону. Денис вдруг заговорщицки подмигнул Владику и мотнул головой, чтобы не отставал. Конопатое лицо его сделалось веселым, даже каким-то игривым. Седьмой год учился Владик в одном классе с Полозовым и слишком хорошо его знал, чтобы присоединяться к полозовскому веселью. Тем более сейчас, когда с ними Сыч и они явно выслеживают кого-то. Наверняка ведь не для того, чтобы просто время скоротать, позабавиться.
Вслед за Тимохой они вошли в большой двор. В старой, где они жили, части города таких дворов немало. Пройдешь мимо по этой обыкновенной улице – не догадаешься, что, свернув под высокую каменную арку, окажешься во владениях совершенно неожиданных, о которых большинство горожан и не подозревает. Лепятся к толстым стенам неказистые приземистые домишки в два крохотных окошка, убогие и ветхие, какие-то пристройки, сараи, сараюшки. Сыч остановился посреди двора, огляделся. Потом, задрав голову к окнам третьего этажа красного кирпичного дома, пронзительно свистнул.
