Александр МАТЛИН
МОЯ ПЕРВАЯ РАБОТА В АМЕРИКЕ
Среди наших иммигрантов принято считать, что знание английского языка — необходимое условие для того, чтобы найти работу в Америке. Может быть это и правда, но не всегда. Во всяком случае, по моему личному опыту знание языка приносит один вред. А если вы мне не верите, то вот моя история.
По профессии я инженер-строитель. К тому времени, когда я приехал в Америку, у меня за плечами было пятнадцать лет опыта работы, и я был уверен, что в этой стране я рано или поздно найду применение этому бесценному опыту. Я составил хорошее резюме и начал рассылать его по инженерным компаниям. К моей радости, все мои адресаты оказались чрезвычайно вежливыми и отзывчивыми людьми. Каждый день я получал от них в ответ по два — три письма, в которых меня искренне благодарили за то, что я проявил интерес к их фирме, выражали неподдельный восторг по поводу моей высокой квалификации и с огорчением объясняли, что как раз сейчас у них нет возможности взять меня не работу. Что делать, такие времена настали. По прошествии нескольких месяцев моя уверенность в будущей инженерной карьере слегка поблёкла, и я созрел для того, чтобы работать кем угодно — чертёжником, клерком, уборщиком — лишь бы работать.
В конце-концов фортуна сжалилась надо мной. Мне позвонил некий человек по фамилии Гольдберг и пригласил меня на интервью. Мистер Гольдберг владел небольшой мастерской по изготовлению простых металлоконструкций — таких, на которые вешают дорожные знаки вроде "Стоп", "Объезд", "Осторожно канава" и тому подобное. Ему нужен был чертёжник. Черчение там было предельно простым, а уж для инженера с пятнадцатилетним опытом — вообще плёвое дело.
Мистер Гольдберг встретил меня с радостной улыбкой и немедленно повёл показывать своё производство, которым он гордился, как плодом своего творчества. Он явно хотел произвести на меня впечатление, а я, в свою очередь, хотел произвести впечатление на мистера Гольдберга, и поэтому наше начальное общение было похоже на встречу двух близких родственников после долгой разлуки. Но вскоре тон этой радостной встречи начал постепенно тускнеть.
Тут я должен сделать небольшое отступление и поговорить о специфике своей русской, или советской — как вам будет угодно — ментальности того времени. Что делает советский человек для того, чтобы произвести впечатление на другого человека? А вот что: он объясняет, что тот, его собеседник, мало чего понимает в своей профессии, всё делает неправильно и вообще соображает слабо. Вам это кажется странным? Мне тоже — сегодня. Но тогда это казалось естественным, и за этим стояла очень простая логика: если я говорю вам, что вы мало что смыслите в своей профессии, значит я, естественно, смыслю больше вашего. Значит, вы должны признать моё профессиональное превосходство, зауважать меня от всей души и немедленно принять на работу. Понятно?
Поэтому всё, что мне показывал мистер Гольдберг в своей мастерской, встречало моё снисходительное неодобрение. Сначала он повёл меня в сварочный цех.
— Вот, — сказал он гордо и даже с некоторым самодовольством. — Здесь мы делаем сварку. Мы почти полностью отказались от ручной сварки. У нас есть несколько современных сварочных автоматов.
Я никогда раньше не видел таких сварочных машин, какие показал мне мистер Гольдберг, но это не помешало мне сказать:
— Это так вы делаете сварку? Это всё никуда не годится. Когда я начну у вас работать, я покажу вам, как надо правильно варить стальные конструкции.
Радостная улыбка сползла с лица мистера Гольдберга, но я не обратил на это внимания. Мы вернулись в офис и зашли в комнату, где, склонившись над чертёжными досками, работали два чертёжника, один китаец, другой мексиканец.
— Ага, сказал я, распираемый чувством превосходства. Это так вы делаете чертежи? Кто ж так чертит? Когда я начну у вас работать, я покажу вам, как надо чертить.
Тут мистер Гольдберг совсем перестал улыбаться, и в глазах его появилась некоторая тоска, но я всё ещё не придал этому значения. Продолжая тоскливо не улыбаться, он сказал:
— Спасибо, что вы пришли. Приятно было познакомится. Пожалуйста, не звоните мне; я сам позвоню, когда надо будет. До свидания.
Я пошёл домой и начал ждать звонка мистера Гольдберга. Прошёл день, потом второй, а он всё не звонил. На третий день я решил позвонить ему сам. Когда мистер Гольдберг услышал мой голос, он явно пришёл в раздражение:
— Зачем вы звоните? Я же сказал, чтобы вы не звонили. Я позвоню сам, если надо будет.
На что я ответил вполне вежливо и без всякого нажима:
— Конечно, мистер Гольдберг. Я понимаю, мистер Гольдберг. Просто я подумал: а вдруг вы потеряли мой номер телефона?
— Я не потерял ваш номер телефона, — сказал мистер Гольдберг. Пожалуйста, больше не звоните мне.
Я подождал ещё дня три, но он не звонил. Тогда я снова решил позвонить ему. На этот раз, услышав мой голос, мистер Гольдберг рассвирепел.
— Я просил вас не звонить мне! — нервно заверещал он — Я уже сказал вам, что не потерял ваш номер телефона! Я знаю его наизусть! Пожалуйста, прекратите мне звонить!
Но я не хотел сдаваться. Мне нужна была работа. Я сказал:
— Мистер Гольдберг, если вы не возьмёте меня на работу, вы так и не будете знать, как правильно делать сварку.
И вот, когда я это сказал, мистер Гольдберг, который до того момента всё ещё сохранял некоторую видимость вежливости, окончательно потерял контроль над собой и заорал срывающимся голосом:
— Всё! Хватит! Enough is enough! You go fuck yourself[1]!
И бросил трубку. Как видите, мистер Гольдберг оказался не таким уж вежливым человеком. Но я на него не обиделся. Потому что я плохо понимал по-английски и не знал, что значит go fuck yourself. Я порылся в словаре, но не нашёл ни такого слова, ни выражения. Тогда я позвонил моему другу Володе.
Володя приехал в Америку на целых шесть месяцев раньше меня и потому считался коренным американцем и знатоком английского языка. К моему счастью, он оказался дома, и я спросил, знает ли он, что значит английское выражение go fuck yourself.
Как выяснилось впоследствии, Володя не знал, что это значит, но признаться в этом значило бы признаться, что он чего-то не знает по английски, то-есть потерять лицо. Володя не вынес бы такого позора. Он сказал:
— О чём ты говоришь, старик! Конечно знаю! Это… ну, как бы тебе объяснить по-русски… ну, в общем, идиома.
— Ага, — согласился я. — Что она значит?
— Как бы тебе объяснить по-русски… ну, в общем, это зависит от контекста.
Тогда я рассказал Володе всю историю с самого начала: и про то, как мистер Голдберг улыбался, и как он показывал мне свою мастерскую, и как я ему потом звонил много раз, и как он, в конце-концов, сказал “go fuck yourself”.
— Ну, теперь понятно, — сказа Володя, дослушав мой рассказ. — Он тебя берёт на работу.
— Не может быть! — прошептал я, не веря своему счастью. — Ты уверен?
— Уверен ли я? — В Володином голосе зазвучал сарказм. — Представь себе — да, я уверен! Ты думаешь, я не знаю английского?
Моему ликованию не было предела. Наконец-то! Настоящая работа! Я набрал номер телефона, который уже знал наизусть.
— Мистер Гольдберг, это опять я, — сказал я, переводя дыхание. — Помните, я вам вчера звонил и вы мне сказали go fuck yourself? Помните?
— Ну что ж, значит я так и сказал, — признался мистер Гольдберг.
— Когда мне начинать?
Наступила пауза. Видимо, никогда в жизни мистеру Гольдбергу не задавали такого вопроса. Он немного помедлил, и сказал устало:
— You go fuck yourself right away!
И повесил трубку.
На следующее утро я надел мой самый лучший и единственный костюм, повязал мой самый лучший и единственный галстук, и без четверти восемь предстал перед мистером Гольдбергом в его кабинете. Когда он увидел меня, у него появилось такое выражение, как будто он только что вынул из супа волос. При этом с его лицом случилось что-то странное: сначала оно порозовело, потом побелело, а потом пошло неровными синюшными пятнами. Он хрипло спросил:
— Что вы тут делаете?
— Я пришёл, чтобы fuck myself, — ответил я, гордясь своим знанием изысканных английских идиом.
— Чтобы… что?
— Fuck myself, как вы просили, — повторил я. — Вы не беспокойтесь, мистер Гольдберг. Я знаю, как это делать. Я буду это делать хорошо.
Постепенно до мистера Гольдберга начала доходить суть происходящего. Лицо его снова порозовело, несколько секунд он, как рыба, открытым ртом хватал воздух, а потом разразился истерическим, громоподобным хохотом. Он ржал, как целое стадо жеребцов и не мог успокоиться минут десять. За дверью офиса стали собираться встревоженные сотрудники. Пришла секретарша со стаканом воды, но мистер Гольдберг жестом отправил её обратно. В конце-концов, он перевёл дух, вытер слёзы и сказал:
