— Ну, хватит, Клишин! — строго оборвал его начальник — Твоим историям, я вижу, конца не будет. А вот сидит человек с конкретным вопросом.
Тогда Клишин, по-прежнему не глядя на меня, начал отрывисто спрашивать:
— Какой квартал?.. Дом какой?.. Квартира?.. Фамилия?..
— Ладно, — сказал он. — К вам придут. На той неделе. Все!
Та неделя миновала. И по-за-та прошла. А ванна стоит, как стояла. И дыра на месте.
— Пиши в газету, — посоветовал мне домоуправ. — Пиши в газету, копии в райисполком, облисполком, ВЦСПС, народный контроль и прокурору. Иначе это дело с точки не сдвинешь. Я пятый жилмассив принимаю — насмотрелся. Давай пиши, не откладывай, а мы тебя поддержим.
Я сел и написал. А поскольку намыкался уже с этой проклятой дырой — не утерпел, подсыпал перчику. Так, мол, и так: в наше время, когда человек достиг Луны и Марса и, возможно, освоит в ближайшем будущем другие планеты, деятельность некоторых строительных управлений оставляет желать много лучшего. В частности, скажу о безобразном положении с ваннами…
И далее в таком же духе на восьми страницах…
Через декаду примерно заявляются к нам два представителя. Один невысокий такой, белоглазый, в очках. Другой — покрупнее, розовощекий.
— Здравствуйте, — говорит тот, что в очках. — Мы по поводу вашего письмеца относительно ванночки.
— Зравствуйте, — отвечаю я. — Заждались вас, товарищи хорошие. Что ж, пожалуйте сюда, осмотрите ее.
— Спасибо, — благодарит первый. — Смотреть нам ее не требуется. Мы вам и так верим, что она неисправная.
— Дело ваше, — говорю. — Тогда что же — актировать будем?
— И актировать необязательно, — улыбается он. — Дом этот сдан с гарантийным паспортом — ванночку вам без акта заменят.
Вижу, люди вроде хорошие — приглашаю в комнату.
— Как штукатурка? Между панелями не дует? Пол не коробится ли? — выспрашивает на ходу белоглазый.
— Это — в порядке, — отвечаю. — Пока не замечали.
— Значит, нет нареканий? — уточняет второй.
— На что нет, на то нет. Ну, а с ванной… тут уж, извините меня, полный конфуз.
— Мы вас понимаем, — сочувственно говорит белоглазый — Ванна — предмет крайне необходимый. Какне понять. У нас ведь их только в одном этом доме восемьдесят штук установлено. А на всем жилмассиве — подсчитайте-ка.
— И все функционируют, — вставляет его спутник.
— Да, и все работают исправно. Кстати, не только ванны. Наше управление и по многим другим позициям истекший год закончило успешно. Вы, вообще-то, с нашими показателями знакомы? — и смотрит при этом на краснолицего.
Тот немедленно достает из портфеля бумаги и начинает зачитывать мне показатели: сколько квадратных метров жилья в строй введено, каким качеством эти метры пошли, процент снижения себестоимости, фамилии передовиков производства…
— Что ж, — говорю я, — показатели отрадные — худого не скажешь. Все бы так работали — это куда бы мы теперь ушагали!
— Словом, вы понимаете, что не этот единичный случай с ванной определяет лицо нашего управления? — ласково спрашивает белоглазый.
— Елки зеленые! — говорю я. — А кто это утверждает? Покажите мне такого человека!
— Ив этом смысле ваше письмо, — продолжает он, — конечно, полностью справедливое, все же, вы извините нас, несколько огульно написано. Обижаете вы коллектив, товарищ.
— Передовой коллектив! — поднимает палец краснолицый.
— Да, передовой коллектив… Неоднократно отмеченный. Особенно — этим сравнением с космическими достижениями…
— Эх, товарищи дорогие! — говорю я. — Да разве же мне самому не ясно, что подзагнул я в этом письме! А что делать? Показатели-то ваши вон где, а дыра-то она вот она! Ну и… как видите. Хватил, конечно, через край — чего уж тут…
— Очень хорошо, Петр Иванович, — торжественно говорит тогда белоглазый, — что вы сами все сознаете и не настаиваете. Другого мы от вас и не ожидали. Подорвать, знаете ли, репутацию коллектива легко. Восстановить — куда труднее. А этот факт с ванной, пусть даже исключительный, мы так не оставим, разумеется. Вот наш председатель профкома, — тут он указывает на краснолицего, — намерен включить его в свой отчетный доклад, как отрицательный пример.
На этом мы и расстались. Я их до дверей проводил. В дверях уже решился сказать.
— Может, — говорю, — не надо в доклад-то? Зачем людям настроение портить.
— Нет-нет! — строго возразил белоглазый. — Обязательно надо. Подобные случаи нельзя замалчивать.
…Прошло полгода. Так думаю, что председатель успел уже сделать свой доклад и кое-кому, возможно, нагорело. Этот белоглазый, сразу было видно, серьезный товарищ — такие слов на ветер не бросают.
А к нам недавно заскочил Сеня и сказал:
— Петр Иванович, отвинчивайте к свиньям свою дырявую лоханку. И в четверг, после девяти вечера будьте дома. Мы тут неподалеку сдаем девятиэтажку — так я подъеду с двумя нашими парнями. Ну, ребятам, сами понимаете, по пятерочке надо будет кинуть.
Все так и вышло. В четверг Сеня подъехал с двумя приятелями. На самосвале. Они бегом вынесли мою дырявую ванну и затащили другую — целую. Дружкам его я кинул по пятерке. А с Сеней мы, по-родственному, распили красненького.
Так что теперь я с ванной.
Пока солю в ней огурцы. Поскольку горячей воды все равно нет. Та вода, которой сварил ноги Сеня, текла в первый и последний раз.
— Нервное переутомление, — определил врач и прописал мне ежевечерние полуторачасовые прогулки перед сном.
Я представил себе нашу Вторую Глиноземную в эту пору: темные подворотни, забор с проломами вокруг новостройки, фонари, расположенные друг от друга на расстоянии полета стрелы, — и мне стало тоскливо.
— Доктор, — робко сказал я. — А днем нельзя?
— Почему нельзя, — ответил доктор. — Можно и днем. Даже нужно. Пешком на работу, пешком с работы — если не очень далеко… Но перед сном — обязательно.
Вечером, провожая меня на первую прогулку, жена сказала:
— По тротуару не ходи. И от заборов держись подальше. Лучше иди серединой улицы.
— Учи ученого, — буркнул я.
— Закуривать ни с кем не останавливайся, — продолжала жена. — Знаешь эти их приемчики: сначала — дай закурить, а потом — раздевайся. — Она задумалась, припоминая что-то. — Я после войны сразу с одним парнем дружила…
— Ну? — сказал я.
— У него пистолет был — отец с фронта привез. Правда, не стрелял — что-то там заржавело, — но помогал здорово. Подойдет к нему ночью какой-нибудь тип прикурить, а он свою папироску в ствол вставит и протягивает. Представляешь?
— Угу, — хмыкнул я. — Вот и выходила бы за этого ковбоя.
— Тебе все шуточки! — обиделась жена.
— Какие, к черту, шуточки! — мрачно сказал я, запихивая в карман гаечный ключ. — Шуточки…
На улице было темно и пустынно. Хотя кое-какая жизнь и пульсировала, судя по доносившимся звукам. Звуки эти, однако, были неутешительные. Возле забора стройки кто-то со скрипом выворачивал доску. Неизвестно, для какой цели. Может, вооружался. Где-то впереди противными голосами пели неразборчивую песню с леденящим душу припевом: «Страааашно, аж жуть!».
Я шел серединой дороги, от фонаря до фонаря. Самые темные отрезки перебегал рысью, хватаясь за бухающее сердце.
…Бандит вышел из-за угла пивного ларька. Здоровенный детина с квадратными плечами.
— Эй, гражданин! — хриплым голосом сказал он. — Прикурить не найдется?
«Вот оно!» — ахнул я, и правая рука мгновенно онемела.
Теперь, если бы даже у меня был не гаечный ключ, а пистолет, как у того жениного ухажера, я бы не смог им воспользоваться.
Левой рукой я кое-как вытащил зажигалку и начал безуспешно щелкать ею — рука позорно дрожала, огонь не высекался.
— Что ты трясешься, будто кур воровал, — неодобрительно сказал детина. — Дай-ка сюда.
Он отнял у меня зажигалку и с первой попытки добыл огонь.
И тут я увидел на рукаве у него красную повязку.
— Господи! — воскликнул я. — Так вы дружинник?! Я-то думал…
— А ты думал — мазурик, — усмехнулся он. — Правильно думал.
У меня подсеклись ноги.
— Правильно опасался, земляк, — пыхнул он сигареткой. — Здесь этой шпаны, как мусора. Запросто могут и раздеть и ухайдакать.
Тут я окончательно убедился, что он не бандит, и правая рука сама собой оживела.
— Пусть попробуют, — храбро выпрямился я. — Пусть только сунутся. А вот этого они не нюхали? — и я показал ему гаечный ключ.
— Выбрось! — строго сказал он. — Приравнивается к холодному оружию. Срок получишь.
— Извините, — хихикнул я. — Вы же дружинник. Не учел…
Дальше мы пошли вместе. Я больше не вздрагивал и не оглядывался. А чего мне было бояться рядом с дружинником?
— Ты, собственно, какого лешего по ночам блукаешь? — спросил он.
