— От верблюда. Знаю и все. Правила такие.
— Много ты знаешь… Ты же не учительница. Только учительница все знает, — обиделся сын.
— Все знать невозможно.
— Вот я и говорю. Ты не можешь знать все. Ты знаешь, как суп варить, как еще что-то там делать, а как слова пишутся, нам Светлана Александровна говорит. Не буду исправлять.
— Будет ошибка. Исправь.
— Не исправлю. Жолтые, там «о» слышится.
— А пишется «ё».
— Нет.
— Ладно. — Я глубоко вдохнула и выдохнула. — Книжке ты поверишь?
— Поверю, — согласился сын.
Я полезла в шкаф и достала словарь Ожегова. Толстенный. Бухнула его на стол. Нашла слово. Показала.
— Ну что? Поверил?
— А здесь все слова есть? — с ужасом спросил Вася, глядя на книгу.
— Почти. Но не все.
— Мама, а может, я буду китайский учить вместо русского?
— Ага, там вообще иероглифы. Их не писать, а рисовать надо.
— А Светлана Александровна знает, что слов так много?
— Думаю, догадывается.
— Сколько же ей учиться пришлось?
— Я, между прочим, тоже долго училась.
— Но ты же не все знаешь, а Светлана Александровна — все.
Аа-а-а. Это кошмар какой-то. Авторитет матери ниже плинтуса.
Еще я боюсь, что Василия постигнет такое же разочарование, как и меня классе в шестом. Я тоже свято верила печатному слову, точнее, в печатное слово. В книге же не могут написать неправильно. И когда впервые заметила опечатку, то долго считала, что меня обманули, как маленькую. Книги, оказывается, пишут люди… Примерно тогда же учитель для меня перестал быть учителем, а стал просто человеком.
У нас был историк. Кондратьев. Его почему-то все по фамилии называли. Он вел то ли обществоведение, то ли еще что-то. Бывший юрист. Именно он научил меня отличать состояние аффекта от состояния алкогольного опьянения. Мы на уроке разыгрывали судебные процессы — с прокурором, адвокатом, свидетелями… Помню, что я была адвокатом женщины, убившей мужа. Процесс я проиграла. Я думала, что состояние алкогольного опьянения, в котором находилась условная обвиняемая, смягчает вину. А Кондратьев… Тогда-то он и рассказал мне, как можно было выиграть. Доказать состояние аффекта.
Когда мы галдели на уроке, он брал классный журнал и грохал им по кафедре. Мы замолкали. Когда на школьной дискотеке мальчишки напились, он устроил проверку на трезвость. Просил произнести: «Союз Советских Социалистических Республик» или «Феликс Эдмундович Дзержинский». Кто-то еще мог это выговорить. Но на слове «процессуальный» раскалывались все. Он не пошел к директору, не позвонил родителям. Он выдал всем наклюкавшимся жвачку и отправил домой спать.
Он был полиглот. Знал то ли семь, то ли восемь языков… Никогда не сидел нормально за учительским столом. Или на столе, закинув ногу на ногу, или на первой парте, сдвинув учебники, или оседлав стул верхом где-нибудь между рядами. Он никогда не ходил в костюмных брюках. Джинсы, водолазка и пиджак. Ходили слухи, что даже директриса не могла заставить его сменить джинсы на более уместные в те годы в школе строгие серые синтетические брюки. Нам, восьмиклассникам, казалось, что он старый. Сейчас я понимаю, что ему было за тридцать. Совсем молодой.
Я училась на первом курсе института. Кто-то из бывших одноклассников позвонил и сказал, что можно съездить в гости к Кондратьеву. Собирается компания — несколько человек. Просто так, без повода. Кондратьев сам предложил — из школы он к тому времени уволился. Так уж получилось, что нас в результате оказалось двое — я и Игорь, учившийся двумя классами старше.
Спальный район, блочная серая девятиэтажка, заплеванный подъезд. Я была в ступоре. Кондратьев был настолько не похож на всех остальных — остальных учителей. Я не могла поверить в то, что он живет так же, как все. Как я, как Игорь. В такой же серой девятиэтажке. В школе он только делал вид, что такой же. А на самом деле… Он должен был жить в каком-то особенном доме или в особенной квартире. Двухэтажной, круглой… я не знаю какой. Другой. Необычной. А здесь — такой же раздельный санузел, две маленькие комнатенки, темный коридорчик.
Второй раз я испытала шок, когда Игорь поздоровался с Кондратьевым за руку и назвал его Анатолием. На вы, но без отчества. Я не знала, что все старшеклассники звали Кондратьева только по имени. Игорь выгрузил на стол то, что нес в пакете. Бутылка вина, водка… Кондратьев поставил на стол две тарелки — с порезанными колбасой и сыром. Сказал, что жена с сыном уехали отдыхать, поэтому еды больше нет. Я и не знала, что у него есть жена и тем более сын. Игорь с историком пили водку, оставив вино для меня. Обсуждали кино, музыку, политику. Было понятно, что они часто так встречаются. Я не понимала и половины того, о чем они говорили. Уже поздно вечером Кондратьев сказал мне, что в шкафу лежит постельное белье и мы с Игорем можем лечь в большой комнате. Игорь кивнул, как будто не в первый раз здесь оставался. Я же лихорадочно засобиралась домой. Представить, что я буду спать в квартире учителя, Кондратьева… — это было уже слишком. Тем более с Игорем, которого я и по школе-то смутно помнила. А еще я ревновала. Историк был МОИМ любимым учителем, он МЕНЯ всегда выделял. А оказывается, не только меня. Я тогда обиделась на Кондратьева. Такой детской вселенской обидой.
Совсем недавно я случайно встретила Игоря. На улице. Я его не узнала, он меня узнал.
— Как Кондратьев? — спросила я, когда после приветствия говорить стало не о чем.
— Он умер. Пять лет назад.
— Господи, как?
— Около дома. Почти у подъезда. Хулиганы. Шпана местная. Избили. Сильно. Наверное, денег хотели.
— А семья?
— Не знаю.
Была еще Людмила Семеновна. Мы считали ее нереальной красавицей. Худенькая, модная, веселая. Все девочки хотели быть на нее похожи. За ней приезжала машина. На столе всегда стояли цветы. Мы думали, что за ней ухаживает как минимум принц. Безнадежно влюбленный. Нам она, наоборот, казалась очень молодой. Хотя на самом деле ей было под сорок.
Как-то Людмила Семеновна попросила меня и Наташку Кузнецову приехать к ней домой. Покормить кота. Она уезжала на выходные. Мы думали, что с принцем на чудесные острова. Нам очень хотелось посмотреть, как живет наша неприступная красавица. Наташка разболтала другим девчонкам, что мы едем к Людмиле Семеновне домой. Девчонки тоже просились, но Наташка всем отказала. Нам завидовали и просили рассказать, «как у нее дома».
Мы с Наташкой просто трепетали, когда открывали дверь квартиры. По дороге спорили, какой у Людмилы Семеновны кот. Наташка говорила, что персидский. Я считала, что сиамский. А какой еще может быть у ТАКОЙ женщины? Вошли в квартиру и застыли на пороге. Людмила Семеновна жила в однушке. Диван, стол, два кресла, торшер. И кот — совсем не персидский и не сиамский, а обычный беспородный. Он сидел в продавленном кресле и вылизывал тощую лапу. Он был совсем не красивым — трехцветным, с такой простоватой мордой. Кинулся нам навстречу с природной открытостью. Мы с Наташкой сидели на кухне Людмилы Семеновны и варили коту мороженую треску. Рыбой воняло на всю квартиру. Кот терся о наши ноги с благодарностью.
— Ну, ну, рассказывайте, как там? — спросили девчонки нас в понедельник.
— А вы как думаете? — сказала Наташка и покосилась на меня.
— Красиво? — спросили с восхищением девчонки. — А зеркало во всю стену есть?
Наташка не ответила, но выразительно закатила глаза — мол, естественно.
Мы с ней, не сговариваясь, решили сохранить красивую легенду, в которую очень хотелось верить. Я до сих пор не могу представить себе Людмилу Семеновну, одиноко сидящую в продавленном кресле с беспородным котом на коленях. Нет, кто угодно, только не она.
23 октября Пушкин с нарисованными усами
Объявили родительское собрание по итогам полутора месяцев.
— Родители рассаживаются за те парты, за которыми сидят их дети, — сказала Светлана Александровна.
Мне она показала на последнюю парту, у стеночки. Отличное место для списывания, занятий своими куда более важными, чем уроки, делами. Никакого шанса встретиться глазами с учительницей, которая размышляет, кого бы вызвать к доске. Но это в будущем. Сейчас, в первом классе, их еще не вызывают, до списывания они пока не додумались, а своими делами занимаются в открытую. Я сначала втиснулась за парту, но мышцы имеют память — никогда не сидела ровно. Повернулась в пол-оборота, уперлась спиной в стену — так-то лучше. Немедленно потянуло поговорить с соседкой — мамой. Вася, насколько я знаю со слов учительницы, сидит точно так же, в профиль, и его тоже тянет поговорить.
Светлана Александровна быстренько рассказала про то, что они уже выучили и что им еще предстоит. Разрешила задавать вопросы, чтобы собрание прошло в режиме диалога по наболевшим темам.
