Бернард устремил на меня взгляд, полный немой мольбы. Да, ему не позавидуешь.
– Что ж, мой долг не оставляет мне выбора! – произнес я голосом Черчилля.
– Не оставляет выбора? – повторил Бернард, глядя на меня, словно загнанный зверь.
Не оставляет, подтвердил я. Ведь моя жена не просила его лгать о цене подарка. Не просила, признал он. Мне, разумеется, понятно, что Бернард действовал из самых лучших побуждений, но оправдать фальсификацию документа невозможно.
Бернард, чуть не плача, возразил, что лично он ничего не фальсифицировал, хотя это уже не суть важно… никому не нужная казуистика.
Беда в том, что я никогда не могу вовремя остановиться. Казалось бы, сказал главное и хватит. Так нет, меня потянуло на нравоучения. Сначала я заявил Бернарду, что не имею морального права допустить, чтобы хоть у кого-нибудь возникла мысль, будто я просил его «устроить» оценку кувшина. Затем довел до сведения сэра Хамфри, что не желаю, чтобы хоть у кого-нибудь возникла мысль, будто я намерен терпеть взяточничество и коррупцию в наших деловых отношениях с другими странами. Сам того не сознавая, я с упорством идиота продолжал рыть себе могилу.
– И если журналистка станет задавать мне прямые вопросы, придется сказать ей всю правду. Исходя из моральных соображений.
Осел! Ведь по совершенно невозмутимому, самоуверенному виду моего постоянного заместителя легко было догадаться: у него припрятан козырной туз. С него он и пошел.
– Вы меня убедили, господин министр. Моральными соображениями следует руководствоваться во всем, абсолютно во всем. Давайте поэтому уточним: кто расскажет прессе о пункте срочной связи – вы или я?
Шантаж! Чудовищно, невероятно, но факт. Вопрос сэра Хамфри не оставлял сомнений: если я свалю вину (которой на мне нет) за кумранскую взятку и за кувшин для розовой воды на него, на Бернарда или на кого-либо еще (если до этого дойдет), он без колебаний отдаст меня на растерзание газетчикам.
Я ошеломленно уставился на Хамфри. И этот человек смеет говорить о моральных соображениях! Лицемер! Подлый шантажист! Ползучий гад!
– Но ведь пункт срочной связи – это совсем другое дело, – попытался я образумить его. – Алкоголь не имеет ничего общего с коррупцией…
Однако сэр Хамфри даже не выслушал меня до конца.
– Господин министр, – заявил он. – Мы обманули кумранцев. Честно говоря, меня до сих пор мучит чувство вины, осознание того, что мы нарушили священные законы ислама в их собственной стране. И рано или поздно придется положа руку на сердце признать, что идея о пункте срочной связи целиком и полностью принадлежала вам.
– Нет, не мне! – в отчаянии выкрикнул я.
– Нет, вам, – хором подтвердили сэр Хамфри и Бернард. Конечно, я мог от всего отказаться, но что стоит слово какого-то политика против слова постоянного заместителя или личного секретаря?!
А сэр Хамфри продолжал давить.
– Сколько за это полагается ударов плетью – пятьдесят или сто? – спросил он у заметно ожившего Бернарда.
Последовала невыносимо томительная пауза. Я лихорадочно обдумывал имеющиеся у меня варианты. Но странное дело: чем больше я над ними думал, тем меньше их оставалось, пока не осталось фактически ни одного. Наконец Билл прервал мои бесплодные размышления, сказав, что журналистку лучше принять поскорее, иначе она такое напишет…
Я безвольно кивнул. «Есть только один способ защиты – нападение! – подумал я. – Это непререкаемый закон, по крайней мере, когда имеешь дело с прессой».
Что ж, мне не привыкать. Уж обращаться с газетчиками-то я как-нибудь научился.
(В те времена роль министра в основном сводилась к тому, чтобы достойно представлять свое министерство перед средствами массовой информации. – Ред.)
Я понял, с кем имею дело, едва она переступила порог кабинета: приятный голос, слегка неряшливый вид, брюки… короче говоря, именно то, чего и следовало ожидать от «Гардиан», – типичная дерганая либералка а-ля Ширли Уильямс.
Пока она суетливо усаживалась на любезно предложенный сэром Хамфри стул, у меня в голове созрела примерная линия поведения: быть обаятельным, сдержанным, а главное – показать свою занятость и отсутствие времени для второстепенных разговоров. С журналистами по-другому просто нельзя, иначе они начинают мнить себя важными персонами или тут же подозревают что-то неладное.
Поэтому я с ласковой деловитостью семейного врача спросил ее:
– Ну-с, и что же вас беспокоит?
И ободряюще улыбнулся.
– Два вопроса, – не раздумывая, ответила она. – И не только меня, но и общественность.
Как у нее язык поворачивается говорить от имени общественности, которая ни о том, ни о другом ничего не знает и – уж я приложу все силы – никогда не узнает!
Не обманув моих ожиданий, она начала с публикаций, обвиняющих БЭС в коррупции, то есть в получении контракта за взятку.
– Абсолютная чепуха! – отрезал я.
В случае сомнений лучше всего прибегать к абсолютному отрицанию. А если уж врать, то с высоко поднятой головой.
– Но в газетах приводятся данные о выплатах официальным лицам…
Я изобразил на лице благородное негодование и тяжело вздохнул.
– Ну сколько можно! Возмутительно просто. Английская компания из кожи вон лезет, стремясь получить заказ, который сулит стране валютные поступления и новые рабочие места, тысячи новых рабочих мест, а пресса… вместо поддержки пресса начинает подрывную кампанию!
– Но если был факт взятки…
Я не дал ей договорить:
– Ни о какой взятке не может быть и речи. По моему требованию было проведено внутреннее расследование. Все эти так называемые «выплаты» полностью обоснованы.
– Например? – спросила она уже менее уверенно.
Хамфри счел необходимым прийти мне на помощь.
– Например, комиссионные, административные издержки… – поспешно начал перечислять он.
– Текущие расходы, гарантийные взносы… – подхватил я.
Бернард тоже не остался в стороне:
– Оплата специальных услуг, личные пожертвования…
– От нашего внимания не ускользнул ни один конверт… – не давая ей опомниться, затараторил я. Но вовремя поправился: – То есть ни одна статья расходов, и все оказалось в полном порядке.
– Понятно, – упавшим голосом протянула она.
А что ей оставалось? Не имея никаких доказательств, она была вынуждена поверить мне на слово. По-моему, ни один нормальный журналист не рискнет прогневать министра Ее Величества необоснованными предположениями и обвинениями.
(Подобно многим политикам, Хэкер, судя по всему, обладал завидной способностью верить в то, что черное – это белое, если он так говорит. – Ред.)
Развивая свой успех, я с пафосом заявил, что рассматриваю эти бездоказательные предположения, как симптомы тяжело больного общества, причем немалая доля вины, несомненно, лежит на средствах массовой информации.
– Почему, например, вы хотите поставить под удар тысячи новых рабочих мест в Британии? – тоном обвинителя спросил я.
Она промолчала. (Естественно, ей не хотелось ставить под удар тысячи новых рабочих мест в Британии. – Ред.)
В заключение я выразил намерение обратиться в Совет по печати[86] с требованием принять меры к газете, допустившей чудовищное нарушение профессиональной этики.
– Совет и тем более палата общин не останутся равнодушными, узнав о безответственном, лишенном моральных соображений поведении инициаторов этого позорного инцидента, и, уверен, найдут способ положить конец бульварным публикациям такого сорта!
Дженни была потрясена. Как я и ожидал, мое контрнаступление застало ее врасплох.
Заметно нервничая, она поспешила перейти ко второму вопросу. И я не без злорадства отметил, что вся ее агрессивная самонадеянность куда-то улетучилась.
– Господин министр, меня также интересует кувшин для розовой воды, который вам подарили в Кумране…
Я с угрозой посмотрел на нее.
– Да? И что же именно вас интересует?
– Дело в том… – она на секунду замешкалась, но затем все-таки овладела собой. – Я видела его в прихожей вашего дома.
– Совершенно верно, – глазом не моргнув, подтвердил я. – Мы временно храним его у себя.
– Временно?
– Конечно. Не забывайте, это очень ценная вещь.
– Но госпожа Хэкер уверяла меня, что это – копия!
Я весело рассмеялся.
– Ну, а вы как думали? Неужели мы будем каждому встречному сообщать, что это подлинник! А воры? Нет уж, пока мы не избавимся от него…
– Как… избавитесь? – растерянно спросила Дженни.
– Очень просто. Я собираюсь передать его в музей моего избирательного округа. Мы будем там в субботу. Оставить его дома я не имею права – собственность правительства, как вы не понимаете? – Я выдержал небольшую паузу и провел нокаутирующий удар. – Так что же именно вас интересует?
