Был у него какой-то чудесный нюх на золото и платину. Я сам в этом убедился, когда наш главный геолог, почувствовав, что я вот-вот сбегу с осточертевшей бездумной документации керна куда-нибудь на БАМ (так оно и случилось потом), выдал мне на откуп в полное распоряжение золотой участок и, чтобы я уж очень там не накуролесил по молодости и по глупости, выпросил у начальника соседней экспедиции на неделю Боба «для консультаций». Естественно, всю неделю, пока буровики осваивали новый разрез и выдавали керн по двадцать сантиметров за смену, мы с Бобом глушили традиционный портвейн.
В последний день командировки я его обидел, вслух предположив, что никакого золота здесь, наверное, и в помине нет.
– Как это нет ?! – встрепенулся он. – Это же моя рекомендация! А ну, пошли!
Заставив меня взять на буровой кувалду, Боб нетвёрдым, но быстрым шагом засеменил по редколесью, где между сосен тут и там из-под полуперепревших иголок выглядывали глыбы рыжеватого от гидроокислов железа жильного кварца. Часа два я таскал за ним эту проклятую кувалду на восемь кило, и уже хотел послать всю затею к чёртовой бабушке, когда Боб вдруг остановился и, не нагибаясь, внимательно пригляделся к одной из глыб.
– А ну-ка долбани, студент, вот по этой, – показал он пальцем.
На втором замахе Боб меня остановил сердитым криком:
– Ты чего, парень, слепой что ли? Чуть мне музейный образец не ухряпал!
Действительно, образец был шикарный – на сколе желтели с десяток крупных пластинчатых золотин.
После его отъезда я чуть ли не каждый день ходил в этот лесок и часами долбил кварц, разглядывая обломки в десятикратную лупу, но так и не нашёл ни одного даже микроскопического золотого зёрнышка.
Рассказывали, что однажды Боба попросили соседи с платинового прииска подыскать богатый участок. Кровь из носу надо было поставить одну драгу на капитальный ремонт, а как при этом выполнишь план? Боб приехал, два дня с утра до ночи лазил по округе с лотком, потом вытащил из кабинета директора прииска и привёл его к сухому логу.
– Вот сюда, Петрович, затащишь свою самую мелкую посудину. Когда она доползёт вон до той скалы, можешь спускать её в долину – больше тут нет ни хрена.
– Ты чего, Боря, совсем уже того…, – чуть не заикаясь, возмутился директор. – Как же я её подыму, на такую высоту? Тут же ни капли воды! Ты бы ещё на самом гольце местечко приискал!
– Затащишь, если захочешь! – усмехнулся Боб. – Соберёшь всю свою кодлу, у тебя, небось, человек семьсот с семьями наберётся? Пару раз пописают – и хватит на неделю.
– Ну ты ладно шутки-то шутить! – обиделся директор. – Я ж тебя серьёзно просил…
– А я и не шучу, – продолжал ухмыляться Боб, – подымешь сюда свою «малютку», и можешь хоть два больших корыта на полгода на прикол поставить. Богатая россыпуха! А с водой – это уже твои заботы. Пара километров труб – не такая уж проблема.
Сказал и уехал, наотрез отказавшись и от коньяка и любимой баньки.
Директору было жутковато затевать это дело: и так-то план по всем швам трещит, а тут полмесяца одну драгу придётся вхолостую поднимать в этот проклятый лог, в котором, как утверждал главный геолог прииска, никто ещё ни разу не находил ни одного зёрнышка платины… Да ещё и трубы надо где-то доставать, мощные насосы, провода тянуть… Но положение было настолько безвыходным, а авторитет Боба настолько непререкаемым, что уже на следующее утро он отдал все необходимые распоряжения по перебазировке.
Через несколько месяцев возле буровой, чуть не на шляпу сидевшего на керновом ящике Боба, приземлился Ми-2, а потом две с половиной недели на прииске Боба поили коньяком, кормили паюсной икрой, парили в бане и всячески ему угождали. А особенно старалась дородная повариха, приютившая его в своей холостяцкой квартире…
«Малютка», поднятая в тот самый сухой ложок, за квартал сделала годовой план всего прииска!
А может, и вранье это все, легенда. За что купил, за то и продаю. Сам Боб ничего мне об этом случае не рассказывал.
А рассказчик это был просто удивительный. Любая вечеринка, любое застолье с его участием превращались в спектакль одного актёра, причём никому даже в голову не приходило перебить своей историей этот тихий, с длинными паузами монолог бывалого человека. Как я жалею, что не записал тогда ничего на магнитофон! Кое-какие сюжеты ещё помнятся, а вот голос, интонации, детали, в которых, собственно, и заключался основной смысл, совсем забылись. Смех вспыхивал чуть ли не каждые полминуты, но чем таким особенным он мог нас смешить – ну хоть убей, не помню.
Как-то раз Боб заявился к нам в камералку с журналом «Роман-газета» и, небрежно кинув его на стол, как бы между прочим, сообщил:
– Тут мой кореш, Олежка Куваев, роман накарябал… Правда, он все переврал и перепутал, но почитать можно…
Заметив, что всех гораздо больше заинтересовало, сколько бутылок портвейна рассовано у него по карманам, Боб повторил раздражённо:
– Нет, мужики, на самом деле стоит почитать!
А когда наш главный геолог, человек очень практичный, начал ощупывать ладонями круглые бугры, торчащие из-под его плаща, он и вовсе озверел:
– Шесть штук, всего шесть, успокойся, Эдик! Вы что, засранцы, не поняли?! Первая хорошая книга вышла про геологов, а они горлышки считают!
Роман назывался «Территория», все потом им зачитывались, а для меня эта «Роман-газета» стала просто настольной книгой на два десятка лет.
Подробно расспросив в следующую встречу что там Куваев переврал и что перепутал, я поинтересовался у Боба: а чего бы ему самому не написать роман или хотя бы десяток рассказов?
– Пробовал, – грустно ответил он. – Положу перед собой лист бумаги, ручку, сижу несколько часов и пялюсь на них. Столько пикетажек исписал, столько отчётов составил, докладных, рапортов всяких… А тут ни строчки из себя выжать не могу. Раз пять от такой беспомощности в глухие запои уходил… Больше не рискую.
Боюсь пересказывать его истории – это надо было слышать. К тому же, столько людей за прошедшие годы рассказывали мне подобные байки у таёжного костра, в балке у буровой, на устье разведочной штольни, что можно легко ошибиться с авторством. Пожалуй, только одну историю не мог рассказать никто, кроме Боба – просто у меня не было других знакомых, которые бы когда-либо трудились директорами приисков.
Прииск работал нормально – план перевыполняли, уже год не было ни одного серьёзного ЧП ни на производстве, ни в посёлке. И вдруг Бобом всерьёз заинтересовались «органы». Возвращаться на Колыму, тем более под охраной, как-то не хотелось. И в чем подозревают – непонятно. Хотя, с этим-то как раз в те времена было просто: мало ли кому на ногу мог наступить. Одна анонимка – и ты уже лагерную баланду хлебаешь…
Порасспросил Боб знающих людей, собрал всё, что надо в дальнюю дорогу, и приготовился к аресту. Хотя, как к этому приготовишься! Несколько ночей не спал, вздрагивал от каждого шороха…
– Знал бы ты, как я тебе завидую, студент, – как-то заявил Боб за бутылкой вина на моем золотом участке, – вот ты во все горло орёшь, что Брежнев из ума выжил, а у меня аж все внутренности вниз опускаются от страха, оглядываться начинаю… А чего, кажется, в мои годы уж и бояться-то? Нет, пока наше, насмерть испуганное поколение целиком не вымрет, никаких перемен в этой стране не будет. Вся надежда на вас, щенков.
Вызвали, наконец, Боба «куда следует» и дали три дня, чтобы разобраться, почему за последние два месяца постоянно снижается средняя пробность сдаваемой прииском платины.
Это было, как гром среди ясного неба. Десятилетиями добывали здесь платину и каждому мальчишке было известно, что она практически не содержит примесей. Значит, действительно диверсия!
Три дня Боб проверял всю цепочку от драги и промприборов до посылочного контейнера, сам чуть не по зёрнышку перебрал под микроскопом отправляемый металл, но из города сообщили, что проба стала ещё хуже. Двое в штатском буквально ходили за ним по пятам, даже в туалете велели дверь не закрывать, так что если бы ему пришла в голову мысль покончить с собой, то это вряд ли удалось бы сделать.
Спасла Боба, да и не только его одного, обыкновенная женская болтливость.
Кроме добытой на прииске, контора принимала платину от старателей, семьями или в одиночку намывавших её на отработанных полигонах или по мелким ложкам, в которые не залезешь ни с драгой, ни с громоздким промывочным прибором. По инструкции было положено весь старательский металл проверять, а инструкции тогда выполнялись неукоснительно. Лаборантка рассыпала сдаваемую платину ровным слоем и капала из пипетки царской водкой на каждое зёрнышко. Если через полминуты кислота не запузырилась, не запенилась, значит металл чистый. Не было случая, чтобы кто-нибудь принёс засорённый шлих – в посёлке вряд ли можно было найти такого человека, кто бы не отличил платину от других тяжёлых минералов.
