Ярослав Гашек - Собрание сочинений. Том третий

Слова попросил поручик Бергенгольд, тоже оправдываясь, что он не оратор. Он выразил удивление, что капитан Трейделенберг, собравший всех на собрание, не предложил, как следовало бы отпраздновать событие. А то он очень умный, что можно было заметить вчера.

— А что можно было заметить вчера? По-моему, это к делу не относится, — отозвался капитан.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, куда вы дели мою зубную щетку, которую взяли у меня? Куда вы ее засунули, а потом ко всем приставали, не видели ли они ее? Так и с покойным всемилостивейшим монархом. К чему вы притянули его труп, а теперь не знаете, что делать?

Капитан Трейделенберг ударил себя в грудь:

— Господа, я вижу, вы взволнованны. Как может поручик Бергенгольд в эту торжественную минуту говорить о таких сугубо личных вещах, которые больно затрагивают любого из нас. Ну на что бы это было похоже, если б я сейчас начал выяснять, куда поручик Берген гольд дел мою банку с гуталином, которую во вторник взял из моей комнаты!

— Это какая-то ужасная ошибка, господа, я никакого гуталина у господина капитана Трейделенберга не брал, это сделал прапорщик Раумер, который курит мои сигареты и вообще паразитничает.

Прапорщик Раумер встал, побледнел и нервно произнес:

— Я попрошу!.. Я требую удовлетворения, как того заслуживает моя оскорбленная честь!

Капитан Трейделенберг вытер пот со лба и заговорил примирительным тоном:

— Господа, неужели вы способны ссориться в эту прекрасную, я хотел сказать — скорбную минуту, когда вся Австрия плачет, конечно, плачет…

Поручик Бергенгольд перебил его:

— Разрешите, — и, повернувшись к бледному прапорщику, спросил: — Ты хочешь получить удовлетворение прямо сейчас или после войны?

Он сказал это таким свирепым голосом, что прапорщик прошептал:

— После войны.

— Господа, — заговорил капитан Трейделенберг, — я предлагаю продолжить. Поскольку не поступило никаких конкретных предложении, я предлагаю, чтоб в доказательство этого несчастья мы носили на правом рукаве черную повязку, которая будет свидетельствовать о нашем патриотическом образе мыслей. Кроме того, мы должны присягнуть на верность новому государю, что можно будет сделать завтра после обеда.

— Все это прекрасно, — возразил подпоручик Клаузнер, — а как зовут нового государя?

— Чтоб не забыть, нового государя зовут Карл. Предлагаю провозгласить ему славу.

— Пардон, закричал старик Аренс, майор, — кому вы хотите кричать «ура», если даже не знаете, который это будет Карл по счету! Карл Первый или Карл Шестой? Вот вы собрались присягать. И что? Присягнем Карлу Шестому, а он, к несчастью, окажется Карлом Первым. Получится, мы изменники, я бы в таком случае сразу застрелился. Ничего себе сюрприз вы хотите мне подстроить.

— Нам, в конце концов, неважно, который он Карл, — заметил капитан Трейделенберг, — слава богу, есть чем развлечься, я хотел сказать — заняться. Я еще раз предлагаю провозгласить славу Карлу, не все ли нам равно, какой Карл будет императором? И повязать на правую руку черную повязку в доказательство нашей скорби по поводу смены на троне. Кто против?

Руку поднял один лишь майор Аренс и упрямо заявил, что не может кричать «ура» черт знает кому. А насчет черной повязки он не возражает, но хочет обратить внимание, что с этим следует подождать, пока не придет официальное распоряжение из военного министерства через посредство Красного Креста.

Однако не так-то просто было носить черную повязку в лагере военнопленных в Мариновке, поскольку в город их не отпускали, а больше негде было взять материала на повязки.

Тогда к начальнику лагеря была послана депутация в составе поручика Бергенгольда и прапорщика Раумера, немного говоривших по-русски.

Когда они сообщили капитану Шувалову, что умер австрийский царь, капитан сперва сказал:

— Ничего не понимаю.

А потом, чтоб отвязались, сказал, что воскресить он им его не сможет.

— Франц-Иосиф очень карошая австрийская царь, — объяснил поручик Бергенгольд, — очень карошая, и, как помери, нам нада сем аршин черной полотно.

— Не понимаю, ничего не понимаю, — ответил капитан Шувалов, и прапорщик Раумер продолжил:

— Франц-Иосиф тот[125], пожалуйст, сем аршин черной полотно, великая парь, сем аршин черной полотно.

— Идите с богом, какой с вами разговор, — приветливо сказал капитан Шувалов, пожимая плечами, и, повернувшись к конвоиру, приказал:

— Отведи их в их казарму, помешались они, что ли.

— Слушаюсь, ваше благородие!

На этом аудиенция кончилась.

По дороге назад конвойные хлебнули горя с этими двумя офицерами. Останавливаясь перед каждой лавкой, они твердили:

— Франц-Иосиф тот, пожалуист, сем аршин черном полотно, великая царь, сем аршин.

— Иди! — заорал на него сопровождающий. — Иди, что с вами такое? Какая вы сволочь вместе с вашим царем!

— Пожалуйст, Франц-Иосиф помери.

— Хорошо, черт побери вашу губернию, помешались немножко, надо вам отдохнуть.

Так и получилось, что господа в Мариновке не носили траура по Францу-Иосифу — черных повязок на рукаве, на что неделю спустя обратила внимание графиня Реверетта-Валтари, член миссии Австрийского Красного Креста, развозившая по лагерям военнопленных теплые набрюшники для офицеров и выяснявшая степень их лояльности.

Позже она подала рапорт о замеченной ею нелояльности непосредственно в министерство.

А в тот день дюжина солдат из татар, несших охрану лагеря, до поздней ночи обсуждали происшествие, и если бы вы спросили кого из них, что он судит о Франце-Иосифе, вам ответили бы:

— Хороший царь, длиной семь аршинов[126] и всегда ходил в рубашке из черного полотна. А когда помер, двое из этой австрийской сволочи спятили.

В третий том Собрания сочинении Ярослава Гашека включены произведения, созданные писателем в 1913–1917 годах.

В эти годы произошли значительные изменения в жизни и творчестве Гашека.

С начала первой мировой войны Гашек — солдат австро-венгерской армии, призванный сражаться за интересы австрийской монархии, против которой боролся он пером всю свою жизнь. Вскоре он — военнопленный, добровольно сдавшийся русским. Затем — снова солдат, на этот раз чехословацких частей, легионов, сформированных из чешских и словацких военнопленных, чтобы выступить на фронте бок о бок с русскими солдатами против австро-германских войск. И наконец, после Октябрьской революции Гашек, порвав с легионами, открыто занявшими контрреволюционные позиции, переходит на сторону Советской власти.

Первое время, после того как распалась семья Гашека и жена Ярмила с новорожденным сыном ушла к родителям (май 1912 г.), он отправился странствовать по Чехии. По существу, Гашек оставался странником и по возвращении в Прагу, — не имея постоянного пристанища, он скитался по ночным кабакам, ночевал у приятелей и случайных знакомых.

Зимой 1912 года Гашек сначала сотрудничал в журнале «Свет звиржат» («Мир животных»), который редактировал Гаек, но летом 1913 года снова отправился путешествовать, на этот раз со своим старым приятелем — писателем Зденеком Матеем Кудеем.

Свои странствования они продолжили и летом следующего года. З. М. Кудей описал их позднее в книгах «Хорошо путешествовать вдвоем» и «Хорошо путешествовать вдвоем, втроем — хуже» (1913 и 1927 годы).

Немало событий, связанных с этими путешествиями, вошло и в рассказы Гашека.

С началом войны образ жизни Гашека не изменился, а в январе 1915 года он был призван в армию и направлен в 91-й пехотный полк, расквартированный в Чешских Будейовицах.

Незадолго до мобилизации Гашек успел сыграть с пражскими полицейскими властями свою очередную «гашковину» (как называл его проделки Йозеф Лада). В ноябре 1914 года, ночуя в гостинице «У Вальшу», он так записался в книге для постояльцев: «Ярослав Гашек, купец, уроженец города Киева, прибыл из Москвы». Как «русский шпион», он был доставлен в полицейский участок, где заявил, что просто хотел проверить, насколько в тревожное, военное время бдительна пражская полиция. «Проверка» обошлась ему в пять суток ареста.

Творческое наследие Гашека последних предвоенных и первых военных лет представляет собой очень пеструю картину. Здесь много рассказов, посвященных юношеским странствованиям, непосредственные отклики на летние путешествия 1913, 1914 годов.

В творчестве военных лет заметно уменьшилась доля сатиры, и это понятно: жестокая цензура военного времени буквально «вымела» из печатной продукции малейший намек на сатиру. Если в 1913 году Гашек еще мог опубликовать, например, сатиру-гротеск на государственные органы безопасности («Полицейский комиссар Вагнер»), обличающий австрийскую армию рассказ «Из записок австрийского офицера» и ряд острых политических карикатур («В венгерском парламенте» и др.), то в 1914–1915 годах политическую сатиру Гашека представили лишь два рассказа: «Сказка о мертвом избирателе» и «Букетик незабудок на могилу национально-социальной партии». В основном же это были комические путевые приключения, рассказы о детях и о животных.