— Да Вы лучше сами округлите до сотых. Это ведь элементарно.
— Это для вас, для учёных, элементарно… А я забыл уже, когда учился… Всё для вас стараюсь. Организую вот…, весь учебный процесс академии на моих хрупких плечах болтается…
— Ну, хорошо… Я попробую, — с явной неуверенностью в голосе ответил Сергей и тут же вышел, чтобы не оскорбить озабоченного до предела начальника очередным приступом рвущегося наружу хохота.
Подождав для приличия ещё час, дежурный принёс начальнику новые распечатки с цифрами, содержащими два знака после запятой. Это привело начальника в состояние, близкое к оргазму:
— Ну как? Тяжело было? — обдав Сергея волной, несущей зловоние застарелого перегара, заискивающе вопросил Обрыдло, в очередной раз силясь веками преодолеть земное тяготение.
— Да-а-а, поупирался, собака, потрепал нервы, пока я ему экран специальной жидкостью не протёр.
— Жидкость-то, небось, на спирту?
— А то на чём же…
— Гляди ты, губа не дура… А ещё говорят, что умные не любят выпивать… Ну что же — это по нашему…, по русскому… Налили — сразу сделал. Не налили — начал рассказывать сказки о том, что всё это сделать невозможно.
— Ну да? Вот Вы мне ничего не налили, а я взял, да сделал.
— Вы на что это намекаете? Впрочем, нет проблем… Заходите через полчаса, а то мне сейчас нельзя… К начальнику на доклад иду… Ещё учует… А вот через полчаса, как говорится, милости просим…
Уже глубоко сожалея о своей неудачной шутке и дав клятвенные обещания Обрыдло касательно «через полчаса», Сергей поднялся к себе в преподавательскую. Там он, натужно воя матричным принтером (других в академии просто не было), распечатал заготовленный заранее рапорт на увольнение, приложил к нему «отказец» жилищной комиссии и тут же представил документы начальнику. Начальник впал в неописуемое бешенство:
— Мы…, мы…, Вас из Питера вытащили! Из этого гнилого болота! А Вы… Никакого чувства благодарности…
— Ну, во-первых, хоть и построен Питер на болотах, это всё же не то место, из которого «вытаскивают». А во-вторых, что значит «вытащили»? Вы предложили — я согласился. В обмене квартиры мне никто не помогал, а вот с улучшением жилищных условий обещали посодействовать, но не пошевелили даже пальцем… Вы на протокол заседания жилищной комиссии хоть одним глазком-то гляньте… А поэтому, мне не совсем понятно Ваше возмущение… Говорю «не совсем», потому как понимаю Ваши проблемы: престарелые преподаватели, молодёжи с учёными степенями очень мало, да и не пойдёт никто из них на такую зарплату…
— Неужели маленькая зарплата? — перебил Сергея задетый за живое начальник (зарплата, вернее, денежное содержание офицеров кафедры было его, что называется, «пунктиком». Начальник, несмотря на свои пятьдесят лет, пребывал в счастливом холостяцком положении и считал, что офицеры его кафедры оплачиваются весьма достойно), — Вы погодите улыбаться. Давайте-ка посчитаем…
— Позвольте, мы и так считаем на каждом заседании кафедры, — не выдержал и в свою очередь перебил начальника Сергей, — сейчас Вы к моим ежемесячным пятнадцати тысячам прибавите стоимость обмундирования, которое я одеваю только на занятия, рыночную стоимость льготных путёвок, которые можно получить только в особо холодные зимы (кому они нужны?), и у Вас тут же получится, что реально у меня в месяц набегает полторы тысячи долларов! Хватит иллюзий! Я, полковник с двадцатипятилетней выслугой, старший преподаватель и кандидат наук получаю в месяц пятнадцать тысяч рублей и ни копейкой больше! И моей семье не нужны шкафы, заваленные портянками, нижним бельём, фуражками, сапогами и прочей, выдаваемой нам дребеденью. Семье нужны реальные деньги… Не на рост боков и пуза, а на скромные питание и одежду, а самое главное — на развитие. У меня же два студента на шее примостились.
— Ну, ладно, что-то Вы излишне разговорились. Вам-то грех жаловаться… Вы ведь ещё в одном ВУЗе преподаёте…
— Преподавал… На пол ставки… Пока Ваш заместитель, ссылаясь на Вас, не перекроил расписание таким образом, что оно с точностью до часа перекрыло расписание на «подработке». И всё…, от «подработки» пришлось отказаться…
— Ну Вы подошли бы ко мне и мы бы всё решили.
— Какой смысл было подходить, если он показал мне правки, внесённые Вашей рукой? Или это и было приглашение к разговору? И о чём бы пошёл разговор? О том, что Вы милостиво согласитесь внести нужные правки на определённых условиях?
— ???!!!
— Поэтому давайте не будем сориться. Удерживать меня Вы не вправе. Я своё выслужил с лихвой. А обязательную беседу с увольняющимся из доблестных рядов будем считать состоявшейся.
— У Вас же докторская диссертация почти готова, — уцепился за последнюю соломинку начальник, — дожали бы да и увольнялись с миром…
— Ну, значит пока не судьба… Как-нибудь в другой раз. Пока — очень кушать хочется. Да и останься сейчас, потом начнёшь увольняться — Вы опять попрекать станете, мол, мы Вас вырастили, доктора из Вас сделали, а Вы к нам задницей… Нет-нет, одна просьба: увольте меня как можно быстрее.
— Как знаете, первый раз вижу человека, который имеет реальный шанс защитить докторскую и отказывается от этого…
— Борюсь с гордыней. И так погрязли все во грехе. Боюсь ещё больше в него окунуться.
— Как знаете…
— Счастливо оставаться. Свои часы я в текущем семестре отработал, поэтому с этой минуты считаю себя свободным.
Далее события развивались в соответствии со скучной, отработанной годами процедурой увольнения офицеров на пенсию. Некоторую сумятицу вызвало лишь желание полковника сохранить служебное удостоверение, которое, в принципе, надо было сдавать при увольнении, но никто этого не делал. По этому поводу он решил посоветоваться со знакомым кадровиком.
— Как оставить? Садись и пиши рапорт о том, что ты его потерял, а мы назначим служебное расследование.
— А дальше что?
— Ничего. Принесёшь справку из отделения милиции по месту прописки о том, что искали-искали твою «ксиву» всем миром целый месяц, но так ничего и не нашли, а мы издадим приказ о том, что документ с таким-то номером объявляется недействительным. Только об этом никто и никогда не узнает, в смысле, о том, что «ксива» теперь является липовой… Так что от ГАИшников можешь продолжать отмахиваться смело.
— Спасибо. А как же санкции? У нас ведь без санкций никак… Особенно напоследок…
— О санкциях не переживай. Они обязательно последуют. Если всё по-хорошему, то мы должны были бы тебе в приказе благодарность объявить и подарить приёмник отечественного производства… Ну а коль ты «ксиву» посеял… То, наверное, объявим мы тебе выговор напоследок, да и дело с концом. И, как говорится, гуляй, Вася.
— Вот спасибо! Вот это, как говорится, по-нашему… Сэкономим для страны ещё один детекторный приёмник! Радует то, что кто-то продолжает их до сих пор делать. А то я, когда помладше был, смотрел на увольняемых и грустил о том, что когда настанет мой черёд, приёмники в стране закончатся… И что тогда, скажите на милость, на пенсии делать? Чем заняться? Тьфу…, что это я такое несу? Всё равно ведь не дали… Придётся идти работать, может ещё удастся на что-нибудь «деньжонков» поднакопить… Глядишь, и приемник в хозяйстве появится…
Всё вышло так, как и пообещал грамотный работник службы кадров. Только слегка поленились кадровики. В одном и том же приказе объявили они увольняющемуся полковнику и благодарность («За добросовестную двадцатипятилетнюю службу и проявленные при этом…»), и выговор («За халатное отношение к хранению служебных документов и допущенное при этом…). В общем, всё как всегда у нас… Сплошные парадоксы. Но главное всё же состоялось: полковник милиции Сергей Михайлович Просвиров наконец-то обрёл желанную свободу! И ещё долгое время в его голове громко пел неизвестно как попавший туда артист Кипелов: «Я свободе-е-ен! Словно птица в небесах!» Но потом начались суровые будни на стройках капитализма, и артист Кипелов куда-то ушёл. Можно даже сказать, что он куда-то панически сбежал. В неизвестном никому направлении… Очень жаль, что так получилось. Может, он ещё вернется? Ждём-с. Милости, как в народе говорится, просим вернуться взад, господин артист. Но вернуться только вместе с воспеваемой свободой. Иначе…, иначе нет никакого смысла в этом возвращении. Артистов в голове и так хоть пруд пруди…
В одном из относительно дешевых столичных кабаков, представляющих собой некую дикую помесь полуресторана с получайханой (типа «Сим-Симов», «Шеш — Бешев» и т. д.) собралась с виду ничем не примечательная компания. Основу этого временного коллектива нарушителей спортивного режима составляли древние (как они сами любили выражаться: «как дерьмо мамонта») выпускники одного из военных училищ. Одна часть из этих людей прошла «афган», другая часть — первую чеченскую войну, третьей пришлось повоевать на второй чеченской войне. Были на этом сборище и такие «счастливчики», которые относились сразу ко всем трём частям одновременно. Кроме того, присутствовали на этом военном курултае и те, кто ни к одной из частей не относился. Это была особая группа безвозвратно продвинутых военных людей, которые не могли быть частью чего-то целого по определению. Особая группа всегда держалась за каким-то незримым барьером, особняком от всякого рода военных сборищ, хотя формально в этих сборищах иногда участвовала. Очень редко это происходило, но всёж-таки случалось. А чаще всего эта группа собиралась отдельно от всех остальных когда-то и чему-то обучаемых военных. Перед тем, как устроить такой закрытый сбор, члены этой группы так всегда и говорили: «В этот раз соберемся узким кругом ограниченных людей». Кто же составлял эту группу, этот таинственный и весьма «узкий круг ограниченных людей»? Может, это были какие-нибудь, не пойми как, просочившиеся в военную среду жидомассоны? Нет-нет, это был бы полный нонсенс, наподобие пьяного бреда генерала из фильма «Семнадцать мгновений весны» про пархатых казаков на Елисеевских полях. Всё обстояло гораздо проще. Это были люди, которые весь период своей военной жизни без остатка отдавались беззаветной, героической, полной неожиданных опасностей службе в войсках известного всей стране, овеянного неувядаемой ратной славой Приарбатского военного округа. Словом, абсолютно все отдельно присутствовавшие представители этого славного воинского объединения являлись героическими защитниками ул. Арбат со всеми прилегающими к ней окрестностями. Попав служить в этот округ сразу после окончания училища, они все сумели пройти славный боевой путь от лейтенанта до полковника и очень обижались, когда кто-то из провинциальной военной «серости» называл их «паркетными полковниками». Паркета в штабе Приарбатского военного округа, конечно же, всегда хватало, но эти полковники не имели к нему никакого отношения. Вне всякого сомнения, не имели! Потому как паркет этот натирался ночами до ледяного блеска специально обученным персоналом из числа военнослужащих срочной службы (была такая особая военная специальность, и прославленным бойцам в военные билеты так и писали: обработчик паркета штаба Арбатского военного округа). Но это ведь бойцы срочной службы! А славный офицерский корпус этого округа никогда по паркету не ходил… А зачем? Больно уж скользкое это занятие… Ведь для деловой и такой нужной всем вооружённым силам ходьбы существуют весьма комфортные для этой цели и достаточно шершавые ковровые дорожки. Но почему-то никто этих скупых до слов воинов никогда не называл «ковровыми полковниками». «Паркетные» да «паркетные»… Ну, что ты будешь делать с этой провинциальной сволочью?! А ещё возьмут эти непросвещённые подлецы, да и назовут по пьяни заслуживших славу в боях старших офицеров не иначе как: «Эй, полковник!» Да, безусловно существует в иерархии армейских полковников две такие градации как: «Эй, полковник!» и «Товарищ полковник!» Первые — штабные работники, имеющие под своим командованием дорогую китайскую чернильную ручку с золотым пером (в старорежимные времена круче этой канцелярской принадлежности не было!), а в период всеобщей автоматизации рабочих мест — персональный компьютер. Вроде бы небогато вооружение… Но какой колоссальный объём работ выполняли они по управлению войсками, силами и оружием! И все свои ежедневные ратные подвиги они успевали сделать до восемнадцати ноль-ноль. В этом отношении у них всё было очень строго: восемнадцать часов по «Маяку» «пропикало» — ищи ветра в поле… По всей Москве, то есть… И фиг уже найдёшь кого… После восемнадцати-то…, кроме застарелых в своём, более чем почтенном возрасте, старпёров. Только почтенных возрастом «защитников Арбата» можно было отыскать по боевой тревоге. Тех, которые уже не могли себе позволить отклонение от выработанного за последние годы службы маршрута: дом — улица Арбат — дом. Надо сказать, что таких почтенных возрастом людей в этом округе было очень много. И не увольняли их не из жалости, а только благодаря тому, что только они могли иногда вспомнить о том, где лежат вдруг понадобившиеся обороноспособности страны документы прошлых лет. А иногда этих старпёров опасались увольнять ещё и по другому случаю: многие из них очень хорошо знали военное законодательство. А в каком-то законе, принятом ещё в тридцатых годах двадцатого века было прописано следующее положение: полковнику, увольняемому в запас или отставку полагается лошадь. Поскольку лошадей к тому времени в стране было уже очень мало, а знающих законы полковников много, и все они были из состава войск Приарбатского военного округа, то последних увольнять очень сильно опасались. А закон, по каким-то причинам, отменить не могли. Почему? Никто не знает. Не могли, и всё тут… А некоторые, это которые из юридически грамотных будут, утверждают, что закон этот действует до сих пор, только на полковничью пенсию лошадь уже не прокормить. Поэтому никто и не просит. Но справедливости ради надо отметить, что польза от старперов всё же была: только их можно было собрать в случае какой-либо военной опасности, хотя и толку от них уже было мало. (Вот так, это, как говорится, «по нашенски»: польза вроде бы была, но толку никакого!) А всех остальных не найти было после восемнадцати ни при каких условиях. В неурочное время «остальные» могли явиться на службу только по доброй воле, заслышав страшную сводку «Совинформбюро»: «Сегодня, США без объявлении войны совершили коварное нападение на нашу страну. В настоящее время ракеты с ядерными боеголовками приближаются к столице нашей Родины — городу-герою Москве…». В этом случае им просто деваться было некуда. Находясь в городе они могли бы подвергнуться поражающим факторам ядерного взрыва, а на службе у них было глубокое и комфортабельное бомбоубежище — бункер, называется, в котором можно было припеваючи прожить целую пятилетку, мужественно защищая Арбат, а за одно и всю страну. Границы страны-то в этом случае ведь обязательно стянутся к Арбату… Кольцо противоракетной обороны в то время защищало только эту улицу с прилегающими к ней окрестностями. Вот так…, пять лет защитники планировали перекантоваться в вентилируемом подземелье. А там… Там, глядишь, всё и рассосётся… Но для этого надо было внимательно слушать сводки «Совинформбюро» или сообщения ТАСС и не опаздывать к задраиванию люков. Большое неудобство… И всё потому, что не было в те недалёкие, казалось бы, ещё времена элементарных сотовых телефонов. Не было их ещё даже и в помине. И поэтому служба у «защитников Арбата» была хоть и нужна всей стране, но была она какая-то не по-военному размеренная. А потому как не было под этими мужественными защитниками Арбата так называемого личного состава. У них ведь, у защитников, каково всегда было общее мнение: «Лучше иметь сорок сейфов, набитых секретной документацией, нежели одного отличника боевой и политической подготовки…». Но при всём при этом защитников знаменитой столичной улицы никто не звал: «Эй, полковник!» По крайней мере, внутри самого округа… В таких суровых войсках это исключалось полностью! Внутри этого грозного воинства бытовали совершенно особые традиции. Там никто не смел обратиться друг другу посредством барско-холопского: «Эй!». В этой интеллигентно— интеллектуальной среде было всё несколько иначе, нежели чем в простой армейской. Всё гораздо запутанней было там. Так, например, если бы один полковник почему-то разозлился бы на другого и, поддавшись вспышке гнева, решил бы послать его на известные всему российскому народу «три буквы», то он поступил бы следующим образом. Он подпрыгнул бы злобно на месте и, гневно поблёскивая толстыми линзами изготовленных по спецзаказу очков, едва сдерживая вспышку овладевшего им гнева, вполне ожидаемо для окружающих его офицеров тут же со всей строгостью заявил бы без всяких сентиментальных обиняков: «Я, товарищ полковник, чрезвычайно огорчён Вашим гнусным и необдуманным по сути своей высказыванием (поведением, поступком и т. д.) и, находясь исключительно под впечатлением от этого глубокого огорчения, граничащего с совершенно искренним разочарованием, сейчас вынужден пойти на фуй, а Вы, любезнейший, если это Вас не сильно затруднит, извольте идти за мной, но, я Вас умоляю, голубчик, ни в коем случае никуда не сворачивайте!» То есть, совершенно нетрудно заметить, что ничего в этом витиевато длинном предложении от «Эй, полковник» не содержится, но почему-то интеллигентнейшую категорию арбатских полковников в войсках всегда недолюбливали и называли именно так пренебрежительно. Наверное, это были всё те же завистники из числа злобствующих в бессилии неудачников-провинциалов, которым никогда не дано было попасть служить в самое сердце столицы империи по имени СССР.
