Однажды Крейзи потерял бритву-мойку, так что утреннюю порцию кислоты ему пришлось отмерять охотничьим ножом. Из-за этого он попутался с дозировкой, что в случае с кислотой часто приводит к совершенно непредсказуемым результатам. Так вышло и на этот раз.
— По чуть-чуть вкислимся, — заявил Крейзи, — и сразу же руки в ноги! Нам через сорок минут надо быть в Комитете!
— Ага! — пробормотал я, вынимая из кармана ручку и специальный блокнот. — Быть в Комитете через сорок минут…
Из-за систематического употребления кислоты нам приходилось идти на крайние меры. Например, я вел для Крейзи своеобразный ежедневник, в котором отражал все наши намерения на несколько суток вперед. В нем было три графы: «где нам надо быть», «во сколько», и «кого мы должны будем там встретить». А после ряда прискорбных случаев мы ввели еще две — «о чем нам следует говорить» и «зачем нам все это нужно».
Без такого подспорья совершенно невозможно вести под кислотой какую-либо «общественную работу». Волшебный порошок стирает границы времени, превращая реальность в калейдоскоп обрывочных видений. Практически нереально в таком состоянии сохранить целостность побуждений на хоть сколько-нибудь продолжительный срок. Незатронутым остается только самый глубокий уровень мотивации, который Крейзи однажды сумел выразить всего в двух словах: «Нам НАДО!»
Но ни что именно «надо», ни «где», ни тем более «зачем» — этого даже Крейзи не знал. Как только поршень шприца бился о донышко — все эти вопросы переходили для нас в разряд величайших загадок. Именно поэтому нам был так необходим «специальный блокнот». Указаниям из этой тетради мы следовали фактически беспрекословно, так как в прямом смысле слова «верили ей больше, нежели самим себе».
— Давай руку! — потребовал Крейзи, когда шприцы были готовы. — Живо!
Кислоту Крейзи предпочитал употреблять в специальной комнате, оборудованной «зеркальным коридором». Укрепленные на противоположных стенах зеркала раздвигали границы видимого пространства, порождая перед глазами бесконечную череду сменяющих друг друга картин. Я любил блуждать по этим призрачным чертогам. Непослушное тело мертвым грузом лежало посреди комнаты, по венам вместо крови текла чистая кислота, дыхание истончалось и практически сходило на нет. Зато мой дух мог легко преодолеть зыбкую границу и оказаться в комнате «по ту сторону зеркала».
Там все то же самое — только нет тела на полу, а за оконными стеклами расстилаются совсем другие пейзажи. Вокруг раскинулась бесконечность отражений, в которой легко заблудиться — похожие зеркала, похожие комнаты, и только пейзажи за окном пугающе разнообразны. Зеркала прихотливы, каждому путешественнику они показывают свое — и далеко не каждый решится на путешествие во тьму, что притаилась в конце зеркального коридора.
В таком странствии легко потерять мир, из которого пришел — лишиться тела, исчезнуть среди холодного марева миражей. Тогда оборвутся тонкие связи, прекратится дыхание и остановится сердце — а врачи скорой помощи только руками разведут. И будут правы — спасать заблудившихся среди отражений не их работа. Не до того.
Но на этот раз мы с Крейзи таращились в зеркало совсем с другой целью. «Быть в Комитете через сорок минут…» — эти слова огненной прописью были выжжены у меня в голове. Но Крейзи здорово переборщил с порошком — так что проблемы у нас начались не то что по вопросу «куда нам ехать», а уже на уровне «кто мы такие». А на этот вопрос в нашем блокноте ответа не оказалось!
Чтобы хоть как-то позиционировать себя в окружающем мире, мы с Крейзи уцепились за единственные оставшиеся у нас ориентиры — инспекторские удостоверения Комитета. Руки тряслись, крошечное фото расплывалось у меня пред глазами. Вцепившись в ксиву, я пытался решить: похожа ли персона на фотокарточке на мое отражение? Рядом со мной пытался решить ту же проблему Крейзи — только вот нашей беде это не сильно помогло.
Скорее наоборот — в суматохе мы перепутали удостоверения. Так что под конец я почти уверился, что меня зовут «Антон», а Крейзи не менее искренне полагал себя «Ваней». Люди на играх частенько путали нас с Крейзи между собой, но описанный выше случай — единственный, когда мы сами себя перепутали. Так что можете себе представить, в каком мы были состоянии, когда в конце концов прибыли в Комитет.
Вышло так, что до кабинета нашего Благодетеля мы не дошли. Как только Крейзи и я вошли на этаж и двинулись по коридору, нам навстречу вырулил пожилой человек в форме чиновника Комитета. (Как выяснилось впоследствии, это был еще один наш «куратор» — товарищ Беспалько). Его отделяли от нас всего несколько метров, когда Крейзи коротко глянул на него из-под полей своей шляпы, повелительно вскинул руку и приказал:
— Стоп!
Беспалько остановился. Его взгляд за толстыми линзами очков только начал фокусироваться на дерзких посетителях, как Крейзи открыл рот и изверг из себя вопрос. Своей постановкой он напомнил мне чаньский коан[205] — испепеляющая извилины молния, к которой далеко не каждый чиновник окажется внутренне готов.
— Кто вы такой и что нам от вас нужно?! — поинтересовался Крейзи.
Со второй частью этого вопроса Крейзи следовало обращаться ко мне. Я бы живо нашел ответ в нашем «блокноте», а вот у несчастного Беспалько такого подспорья не было. Поэтому он разинул рот и почти минуту простоял неподвижно, не в силах сообразить, чего хотят от него эти странные посетители.
В середине мая мы с Панаевым отправились в леса под Лугой, а вместе с нами поехала Леночка по прозвищу «Бухгалтер» — девушка, заведовавшая большей частью бумаг в нашей организации. Нас познакомил с нею Панаев, увидавший ее под Навесом в Заходском, на дне рождения Пыха. Леночка отдыхала там в компании Фаруха и Папы Хаерсона — но Панаев не мог оставить «сидеть без дела» такие ценные кадры.
Леночка Бухгалтер оказалась для нашей организации бесценной находкой. Она обладала сверхъестественным даром урегулировать правовые вопросы, решать бюрократические неурядицы и работать с бумагами. Её харизме подчинялись чиновники и представители власти, любые задачи, за которые бралась Леночка, можно было считать заранее решенными.
Ужаснувшись царившему в нашей «бухгалтерии» распиздяйству, Леночка в кратчайшие сроки навела среди этой «кухни» строгий порядок. С её помощью были приведены в порядок и систематизированы данные последних Кампаний, подшиты в общие папки оставшиеся у нас копии протоколов и составлена электронная адресная база нарушителей природоохранного законодательства.[206]
Чиновники Комитета, привыкшие общаться с упоротыми кислотой зомби из нашего «комиссариата», едва ли не молились на Леночку, имевшую обыкновение приходить на такие встречи трезвой. Бухгалтер взяла на себя добрую половину «деловых связей» и практически всю документацию, изо всех сил поддерживая для нашей секты стойкий имидж «Природоохранной Организации».
На место мы прибыли под вечер. Расположившись на прибрежном склоне, мы во все глаза втыкали на невиданное доселе диво — штук пятьдесят типи, в несколько рядов установленные на пологом берегу. Над диковинными шатрами поднимался вверх тонкий дымок, мужчины и женщины в индейской одежде расхаживали по лагерю и сидели на земле, в зарослях на берегу возились полуголые дети. Ветер доносил от реки человеческий гомон и запах стряпни, короткий майский день неторопливо клонился к закату.
На секунду мне показалось, что еще миг — и ландшафт вокруг индейского лагеря изменится, уступая место традиционным североамериканским пейзажам. Встанут по берегам реки стволы вековых кедров, донесется с полей протяжный голос бизона, а в проем между деревьями станет видна серебристая поверхность озера Мичиган.
— На что смотришь? — спросил у меня Панаев. — Никогда индеанистов не видел?
Его голос разрушил сгустившиеся чары, так что меня немножечко «отпустило». Действительно, один или два подобных шатра и раньше стояли на поляне «по ту сторону реки». Мы с Крейзи даже пару раз ночевали в одном из них — у одной «скво» по прозвищу Наташа-Медведь. Просто до сих пор мне не доводилось видеть одновременно СТОЛЬКО шатров.
— Индеанисты — это навроде реконструкторов,[207] — объяснял мне Панаев, покуда мы спускались по тропинке к реке и разыскивали переправу. — Только реконструкция у них не «военная», а культурно-бытовая — в первую очередь обычаи, а затем жилища, костюмы и утварь. По своей сути они ближе к ролевикам — выбирают какое-нибудь индейское племя, «перевоплощаются» в него и так и живут.
— Здоровые же у них племена! — кивнул я, еще раз окидывая взглядом раскинувшийся на берегу лагерь. — Ничего не скажешь!
