Эдуард Асадов - Когда стихи улыбаются

Если дядя, иль тетя, иль папа
Будут мучить вас звуками храпа
И печально от этого всем,
Это ставит вам массу проблем.

Как бороться, товарищи, с храпом?
Можно стукнуть храпящего шкапом,
Можно за ногу дергать его,
Если он не поймет ничего.

Есть возможность подействовать слухом:
Взять и грохнуть из пушки над ухом,
Если ж дело дойдет до беды
И окажется средств этих мало,
Можно, сдернув с него одеяло,
Вылить целую бочку воды.

А коль это ему не поможет,
Пусть клопы до костей его сгложат?
А не сыщется в доме клопов,
Пусть лягнет его стадо ослов!

Стоп, друзья! Только где их найти?
Не волнуйтесь, мои дорогие,
Есть же в мире и средства иные,
Совершенно другие пути.

Можно бросить ему на подушку
Двух ужей, паука и лягушку,
И, вдобавок, присев на кровать,
Крепко пятки ему щекотать!

Можно в уши сказать ему внятно
Пару слов из не очень приятных,
А не выйдет, тогда уж, друзья,
Пару тех, что и вовсе нельзя…

Впрочем, есть и решительней штука:
Сунуть к носу крепчайшего лука,
Перцу злого четыре стручка
И четыре кило чеснока!

Если ж чих храпуна не разбудит
И храпеть он по-прежнему будет,
Ну тогда, в довершенье всего,
Взять и с грохотом сесть на него!

Впрочем, это, пожалуй, не дело,
Есть куда эффективнее путь:
Сто горчичников шлепнуть на тело,
А затем и с кровати спихнуть!

Ну, а если же все бесполезно
И уже невозможно терпеть,
Есть рецепт абсолютно железный:
Самому научиться храпеть!

И когда этот дядя иль папа
Вдруг, наморщив испуганно лоб,
Сам проснется от вашего храпа,
Тут-то сразу он все и поймет…

И тогда, и лишь только тогда
Можно смело душой поручиться,
Что привычки он той устрашится
И не будет храпеть никогда!

Чем больше на свете ты пьешь вина
Сухого, крепленого или рома,
Тем больше твоя пред людьми вина
На службе, в гостях да и просто дома.

Казалось бы: брось и ни капли в рот!
Возьми и забудь про любые вина!
Но сделать подобного не дает
И даже решительно восстает
Поверить немыслимо: МЕДИЦИНА!

И в мненье этом весь мир един:
«Вино это — благо и пропуск в завтра.
Вино улучшает сердечный ритм,
Оно растворяет холестерин,
Храня от инсульта и от инфаркта!»

Я вечно с наукой заодно,
И пусть меня небо не упрекает.
Я с радостью бросил бы пить вино,
И мужества хватит, и сил полно,
Да жаль, медицина не разрешает!

Я молод был. Я слово знал — «талант»,
Я весь дрожал от счастья спозаранку,
Когда Петров, прокуренный сержант,
Меня учил накручивать портянку.

О, эти руки в рыжих волосках!
О, эти пятки с кожею железной!
Я б жизнь свою считал не бесполезной,
Пробыв хоть час в сержантских сапогах.

Я помню ночь. Портянки на шесте.
Они, сушась, над печкою повисли…
Я жил, всегда учась их чистоте
(Конечно, только в переносном смысле).

Нет, я не слаб. Возьмусь — и будь здоров:
Один гружу состав на полустанке.
Нельзя иначе, ведь сержант Петров
Мне доверял носить свои портянки!

Жизнь прожить сложнее, чем родиться,
Хоть родиться тоже нелегко.
Чтоб, любя, в пути не оступиться,
Нужно пить лишь чай да молоко.

Знай, мой друг, рябина — не сосна.
Знай, любовь приятней, чем страданье.
Как я рад, что ты моя жена
И что жизнь ясна, как расписанье!

Лишь одно гнетет меня, мой свет:
Что, как солнце вдруг погаснет в мире?
Как тогда я отыщу твой след
В нашей многокомнатной квартире?..

Я ужасно строгий и суровый.
До чего ведь граждане дошли!
Мало им, что есть костюм толковый,
Есть завод, доклад, обед в столовой,
Так еще любовь поразвели!

Все, кто любит лирику, — мещане!
И добавлю: тот, кто в грозный век
Милую целует на диване, —
Мелкобуржуазный человек.

Чтоб не портить грандиозных планов
Вредным романтическим душком,
Я влюбленных, словно тараканов,
Выводил бы, шпаря кипятком.

Только вот загвоздка: если, братцы,
Погасить везде любовный пыл,
Смогут ли сограждане рождаться?
Это вот пока я не решил!

Ах, жаль мне вас, девчонки-хохотушки!
Жаль ваших мам, и бабушек, и нянь.
Вам все б танцульки, все бы тритатушки!
А где предел? Где, извините, грань?!

Вы мчитесь в парк, не ведая кручины,
Надевши мамин праздничный наряд,
Но в парках ночью водятся мужчины,
А это вам не детский мармелад!

Что есть мужчины? Милые дурехи!
Мужчины — это дети сатаны.
Ах, как страшны их галстучки и вздохи,
Особенно пижонские штаны.

Что делают пижоны, вам известно?
Они в ночи, кривя ухмылкой рот,
Начнут вам петь не массовые песни,
А кое-что совсем наоборот.

И все, о чем замыслили они —
Мужчины эти с хищными глазами,
Я рассказать могу лишь вашей маме,
А вам ни в коем случае, ни-ни!

Прошу вас, бойтесь хуже карантина
Пижона краснобая-соловья!
Любовь же даст вам лишь один мужчина,
А тот мужчина, между прочим, я.

Тревога! Спасите! Над морем, над сушей
Пусть крик мой несется до звездных миров!
У нас на площадке лифтерша Феклуша
Сидит и вовсю критикует жильцов.

Как можно терпеть, чтоб простая старуха
Хихикала, глядя на крашеных дам,
Брюзжала про чье-то отвислое брюхо,
Болтала про жен, изменивших мужьям.

Гуляют? И пусть на здоровье гуляют!
Страстей не удержишь за крепким замком.
А бабка, ну что она в том понимает,
Всю жизнь проскрипев со своим стариком?!

Спасите! Язык у Феклуши как ножик.
Все режет: и дом, и любую семью.
Вчера добралась до моих босоножек,
А нынче косится на шляпку мою.

Феклуша в войну зажигалки гасила.
А я? Разве я не знавала тревог?
Я двадцать шинелей в походах сносила,
И весил по пуду мой каждый сапог.

Я бывший солдат, санитар, запевала.
Я, кроме бензина, не знала духов.
И словом таким, если надо, рубала,
Что каски слетали с бывалых бойцов.

Но нынче пою я другие мотивы:
Да здравствуют моды, да здравствует шик!
Короткие юбки намного красивей,
Чем длинный и злющий Феклушин язык.

Но хватит! Я вытряхну дерзкую душу.
Пусть мой приговор будет тверд и суров:
Я вымажу бабку помадой и тушью,
А после прихлопну флаконом духов!