В воскресенье на рыбалке, хотя папа забивается обычно в самое безлюдное место, из кустов вдруг вылезает специально, видать, затаившийся там знаток.
— На что ловишь? — тяжело дыша, спрашивает он. — На червя? Отцепляй к лешему, на вот тебе опарыша… Куда кидаешь, голова?! Бросай на быстринку. Грузило отвяжи, пень! Сейчас верховая рыба берет.
Однажды, рассказывал папа, ему довелось быть в малознакомой компании. Папа вел себя очень тихо: тостов не провозглашал, не просил соседей передать ему ветчину и заливное, вообще старался как можно меньше привлекать к себе внимания. Кончилось все тем, что к нему подошел один из гостей и спросил:
— Ты баптист?
Как папа ни отпирался, гость не поверил ему. Целый вечер он уговаривал папу порвать с религией, доказывал, что бога нет, и в конце концов устроил страшный скандал, заявив, что ноги его больше не будет в доме, где принимают религиозных фанатиков и мракобесов.
От дядьки с бутылкой папа отделался легко: заметил тому, что бутылка еще полная и, пожалуй, не стоит с ней расставаться. Так что дядька только погрозил дельфинам.
— Я тя в гробу видал! — крикнул он. — Умней человека стали! Нет, ты докажи! — и ушел назад в каюту.
Одно из предсказаний Паганеля все-таки сбылось — мы пришли в Южно-Курильск в шестнадцать часов. Пришли и встали на рейде. Было еще светло, и Паганель, разведавший все заранее, издалека показал нам и гостиницу, видневшуюся на горке, и причал, и дорогу на горячий пляж.
Посрамленный дядя Коля подошел извиниться.
— Теперь вижу, — сказал он, — что-то такое, действительно, есть в этой вашей науке. Может, и не надо тебя пока на необитаемый остров. Может, стоит повременить… Как ты там планировал — чего мы сегодня еще успеем? Повтори, будь добр.
Дядя Коля решил, что такой случай, вообще, надо достойно отметить, и пригласил меня в буфет.
— Двести грамм «Мишки на Севере» — даме, — попросил он. — Ну, а мне — рюмочку. Все же теплоход, старуха, в здешних местах — это уголок цивилизации. Когда-то мы еще с нею встретимся.
Не успели мы взобраться на высокие стулья, как прибежал папа.
— Нечего рассиживаться! — заторопил он нас. — Быстро хватайте рюкзаки! Детеныш, бегом! Что ты как сонная курица! Плашкоут уже подходит.
Плашкоут подошел, на нем привезли новых пассажиров — и на теплоходе сразу стало вдвое теснее. Мы подхватили рюкзаки, направились было к трапу, но тут увидели, что на освободившийся плашкоут выгружают бочки, ящики и мешки с почтой.
— Видимо, скоропортящиеся грузы, — предположил Паганель, останавливаясь. — Их, конечно, в первую очередь.
Раньше других обо всем догадался дядя Коля.
— Старуха, назад! — зашептал он. — Бросай рюкзак! Бросай к свиньям — никто его здесь не тронет.
— Ах я кретин! — ругал себя дядя Коля в буфете, быстро заполнявшемся вновь прибывшими пассажирами. — Девушка! Сто граммов коньяку и полкило конфет — даме… Ах, балбес седой! Это огурцы-то соленые скоропортящийся груз!..
Через некоторое время в буфет зашел Паганель, остановился за нашими спинами и грустно спросил:
— Едите?.. «Мишку на Севере»?
Едим, ну и что? — с вызовом ответил дядя Коля.
— И выпиваете, — Паганель вздохнул. — Апше, я бы тоже выпил капельку.
— Глянь-ка, старуха, что это там за сирота? — не оборачиваясь, спросил дядя Коля.
Я оглянулась и сказала: по всей вероятности, это дядя Толя-Паганель. Вроде он.
— Ба! — обрадовался дядя Коля. — Пан доктор! Какая встреча! А почему вы не на горячем пляже? Ведь вы там должны быть.
В девять часов вечера на плашкоут пустили пассажиров. Двое матросов, напружинив могучие татуированные груди, удерживали толпу. Третий пересчитывал вступающих на трап. Отсчитав сколько положено, он растопырил руки и сказал:
— Всё-всё! Остальные — следующим рейсом.
— А чемоданы! — закричала какая-то женщина. — Чемоданы мои, змей ты такой! (Ее чемоданы унес вперед попутчик).
Матрос очень обиделся.
— Вот люди, — сказал он, — бывают же такие нехорошие люди, вредные, которые поднимают шум из-за каких-то несчастных чемоданов. А кому, если разобраться, эти задрипанные чемоданы нужны? И куда они вообще могут дальше острова подеваться? Вон, например, у гражданочки, — он указал на старушку в плюшевой жакетке, — пацаны вперед прошмыгнули, а она хоть бы что. У вас ведь, гражданка, прошмыгнули пацаны? — спросил матрос.
Старушка, гордая вниманием, охотно подтвердила: да, это точно были ее ребятишки.
…В одиннадцать часов плашкоут вернулся, и все началось в обратном порядке: сначала на него пустили пассажиров, а затем стали выгружать оставшиеся мешки и пакеты.
Поднялся ветерок. Соленые брызги обдавали сбившихся в кучку людей. Плашкоут болтало. Сетка с грузом опасно раскачивалась. Огромная тень от нее металась по палубе. Плакали маленькие дети.
Папа с Паганелем, отойдя в сторонку, пытались разобраться, чем вызван такой порядок погрузки-выгрузки, нет ли здесь какого-нибудь морского секрета или железной необходимости.
Они так и не успели прийти к общему знаменателю, потому что всех отвлекло новое событие. Вторым рейсом с острова приплыли опоздавшие пассажиры — двое бородатых мужчин в штормовках. Теперь они просились на «Туркмению».
— Эй, на борту! — кричали опоздавшие. — Возьмите нас! Нас только двое.
— Нельзя, товарищи, мест нет, — отвечали им сверху матросы.
— Ты не темни, друг! — строжились мужчины. — Как это нет, когда столько-то сошло, а столько-то взяли. Скажи лучше — трап лишний раз спустить лень.
— Ишь, грамотный! — ехидничали матросы. — Сказано — нет — значит нет.
— Мальчики! — заволновались эти двое. — Вы что, серьезно? Нам же неделю тут сидеть до следующего теплохода. Это же не трамвай на материке. Будьте людьми.
— Шабаш! — сказали мальчики. — Давай отчаливай.
Тогда все, кто был на плашкоуте, стали кричать хором:
— Возь-ми-те дво-их!.. Возь-ми-те дво-их!
Матросы надвинули фуражки с «крабами» на глаза и повернулись к плашкоуту спинами.
— Зй, ребятки! — жалобно крикнул один из опоздавших. — Я врач! Могу пригодиться!
Но ребятки были, видать, здоровыми людьми и болеть в ближайшем будущем не собирались.
Дядя Коля все это время неподвижно сидел на рюкзаке и, казалось, ничем не интересовался. Но, оказывается, под кожаной курткой его закипал справедливый гнев. Между плашкоутом и «Туркменией» уже образовалась порядочная щель, когда дядя Коля вдруг сорвался со своего рюкзака и с негодующим криком: «Позвольте!» — кинулся к борту.
Паганель и мужчина, назвавшийся врачом, едва успели перехватить его над самой бездной и потом уж до самого причала не выпускали из рук.
11. Утро надежд, которые потом сбываются. На вертолете вокруг острова
На следующее утро мы все проснулись в прекрасном настроении.
Солнце, пробивавшееся сквозь редкий туман, заливало наш отдельный номер (три койки и одна раскладушка) мягким розовым светом. Мы лежали под одеялами и вслух размышляли: отчего это нам так приятно и радостно? Дядя Коля закурил трубку, и его даже не вытурили в коридор, как бывало раньше. Наоборот, папа добродушно спросил, что за табачок он сегодня курит: «Золотое руно» или «Принц Уэльский»?
Дядя Коля ответил, что он курит «Нептун», перемешанный с махоркой.
— Прекрасный запах, — похвалил иапа.
Подумав еще немного, мы пришли к выводу, что хорошее настроение наше объясняется счастливым устройством в гостиницу, на что вчера вечером, сойдя с теплохода, мы не очень-то рассчитывали и были готовы уже ставить палатку где-нибудь за околицей Южно-Курильска. Такой ночлег нам предсказывал один путешествующий студент на «Туркмении». Студент скитался по островам уже два месяца, он был тертый, штопаный, исхудавший до костей и все на свете знал. Здесь, говорил он, не любят праздношатающихся туристов. Их не любят рыбаки, представители местной власти и администраторы гостиниц. Больше всего туристов не любят пограничники — и это как раз самое печальное. Потому что у пограничников, во-первых — транспорт, а во-вторых, — право не пускать. Так что, говорил студент, скорее всего мы сможем посмотреть только ничем не примечательный унылый городишко Южно-Курильск, ну, еще берег, который здесь захламлен гниющими останками судов, бочками, цистернами и прочими железяками, да, может быть, горячий пляж. В глубь же острова нас не пустят, а если и пустят, то не помогут транспортом — и тогда мы будем блукать по здешнему бездорожью не меньше месяца, так ничего толком и не увидим, наголодаемся, пооборвемся, простынем и выберемся на материк такими скелетами, что нас мать родная не узнает. Если, конечно, выберемся. А то ведь могут разразиться ливни, бури, тайфуны — и тогда вообще придется зимовать.
