Все-таки нельзя совсем без мясного, ну, не привык организм.
Профессор Рождественский еще раньше заприметил хорошую шашлычную недалеко от дома, и теперь решил заскочить туда, чтобы немного поесть мясного.
Внутри его встретил кавказский человек, как родного, профессор заказал небольшой шашлычок и бокал сухого-красного, сказав, что доплатит за настоящее.
Чистое, хорошо декорированное помещение, и людей немного — четверо мужчин в отдалении за столом.
Ну-с, перцы на столе молотые хорошего качества, ему сразу принесли соус, лаваш, вино и извинились за «чуть-чуть минуточка» на приготовление шашлыка.
Профессор отхлебнул из бокала… м-м, настоящее «Суперави».
Странно только, что какой-то тип без разрешения сел в кресло напротив.
Физиономия очень знакомая.
До противного.
То есть, до очень противного.
— Э… это вы, или я ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, нет, дорогой профессор.
— А каким образом… вы не боитесь, что…
— Пустяки, о которых смешно говорить. Я к вам по делу. Дело тоже пустяковое, хотя не совсем, э, два миллиарда долларов, профессор, — улыбка, и рука показывает на него.
— Вы предлагаете мне два миллиарда?
— Именно-именно.
— Но за что?
— Мелочь. Вашей клиентке — собаке, женщине, ну, кто она — надо подправить гены. У нас есть фонд, так называемый «Фонд всестороннего развития». Она помещает деньги туда, вы получаете два миллиарда… что я говорю, профессор, простите-простите, три миллиарда. Так по рукам?.. Мне на слово можно верить, вам об этом скажет любая сволочь и здесь, и в Европе.
Первым желанием, уже импульс пошел — плеснуть соус в физиономию.
Намерение прочиталось.
— Мы же интеллигентные люди, профессор. И вопрос, хотите вы этого или нет, уже все равно решен.
— Кем, позвольте спросить?
Движенье какое-то у него за его спиной.
Профессор повернулся — четыре здоровых чеченца.
Можно было попробовать схитрить — согласиться…
Нет, нельзя уже — эти змеиные глаза не обманешь.
— Не получится теперь, профессор, с миллиардами, работать придется в горных условиях. Туда же вывезем вашу клиентку. Но жизнь, при правильном поведении, гарантирую.
Профессору сделалось гадко… так гадко, что застучало сердце и воздух схватился ртом…
Вот еще бандит вышел — пятый, главный, видно — в руках два ствола.
Чеченцы сзади гаркнули что-то на непонятном своем языке… чик-чик-чик — прозвучало несколько раз, и снова сзади гортанные звуки… и стоны.
— Кот, выходи, я их обезручил.
Напротив него лицо почти белое, а в зале — неимоверных размеров кот.
Профессор схватил бокал и выпил двумя большими глотками.
Потом повернул голову.
Один лежал, другие сидели… с очень болезненными гримасами, произносили негромко что-то и постанывали…
Кот с бумагой в лапах-руках сел за стол и напялил для близи очки.
— Так-с, кто у нас первый… Абу… не выговоришь — Абу какой-то. Похищение людей, подрывные дела, изнасилование двух русских девочек. Второй у нас кто?.. Азазел, я об эти имена язык поцарапаю.
— Дела читай.
— Заказное убийство в Москве… второе — в Питере, обстрелы колонн, изнасилования неоднократные.
— Дальше.
— Третий — обстрелы, похищения, одно заказное… хм… но никаких изнасилований.
— Он гомик.
— Ну и последний… а всё в точности, как у первого.
— Козулинский, — проговорил тот, что спрятал уже стволы, — ты всё слышал?
— Слышал, — раздался тяжелый голос, будто из дальней стены.
Сама стена вдруг шатнулась, посередине ее полетели деревяшки и щепки… высокий рыцарь в черных латах и с обнаженным мечом ступил внутрь.
Закрытое забрало не позволяло видеть лицо.
Рыцарь двинулся к тем на полу.
Черный металл зловеще поблескивал.
— И судимы будете мерою вашей!
Меч сначала закрутился в воздухе, а потом… три или четыре секунды… профессор всякое видел в анатомических залах, но расчлененные на десяток кусков тела видеть не приходилось.
Рыцарь сорвал с ближнего стола скатерть и обтер меч.
Кот подошел к столику профессора и сказал его визави:
— Пошел вон.
— Э, мне можно идти?
— А тянет еще посидеть?
На столе осталась забытая шляпа, которую кошак, присаживаясь, смахнул на пол.
— Билет, профессор, первого класса на берлинский поезд шестичасовой. Уж покушайте там, на Белорусском вокзале. Вещи доставят прямо в купе. Оборудование придет через несколько дней фургоном. Вот квитанция, там адрес организации.
— Мне расписаться? — растерянно спросил профессор Рождественский.
— Распишитесь, — солидно проговорил кот и подвинул кусочек пустой бумажки.
* * *
У известного драматического театра, что недалеко от Пушкинской площади, проходила акция — впускали бесплатно желающих.
Мужик плотный в кителе со знаками боевых отличий, штанами с лампасами в сапоги и с черной короткой ногайкой прохаживался у входа.
— Искусство любишь? — спрашивал он. — Проходи!
…
— И ты проходи.
— А ты, мужик, пьяный — мимо иди. Пока я не врезал.
Театр был весьма популярным, и люди охотно сворачивали в театральный подъезд, перед которым, слева и справа, висели афиши: «Маленькие комедии Б. Г. Мотова».
Главный режиссер приболел, и часть труппы отсутствовала — кто по болезни тоже, другие — на съемках, но прочих почему-то не смущали новые афишные вывески — артисты и персонал пробегали их взглядом и шли привычно, готовясь к работе.
Зал был полон, и осветителю вдруг показалось — больше себя самого.
Да ему не в зал светить, а на сцену.
Но заметил, в ложу вошел статный человек с охранником и сел, боком к сцене слегка.
Олигарх, небось, притащился.
Занавес стал подниматься, зал, ожидая, затих.
На сцене Дон Кихот стоят с Пансой.
Как положено — тот с копьем и в доспехах, этот — в полукрестьянской одежде, только многие обратили внимание — рожа у Пансы, ну, совсем уж разбойничья.
Декорации уводят в даль необъятную, только не испанскую, а вроде, нашу какую-то.
— Сколько людей в этом мире, Санчо?
— Да как посчитать, ваша милость, снуют, проворничают, забавляются на разный манер. Но я так думаю, что их… прорва.
— И куда стремит себя, Санчо, род людской?
— А никуда.
— Им и так всего хватает?
— Да ничего у них нет.
— У них нет главного, Санчо, людям не хватает подвига.
На сцену выходит серая в яблоках лошадь:
— Ух, надоело.
— Вот он, мой дорогой Ренессанс.
— Я Росинант.
Дон Кихот взгромождается с натугой в седло.
— Люди, Санчо, должны иметь пример подвига, чтобы его полюбить.
— Неужто опять, ваша милость, меня будут колошматить во всех трактирах?
— Страдания, Санчо, облагораживают душу.
— Я что-то по себе не заметил. Эх, ваша милость, — он указывает в бесконечные дали, — кабы дать лучше этим людям газ-электричество и простую медицинскую помощь, кабы дать им орудья труда…
— Да кто же им не дает?
— А те, кого они сами себе выбирают.
Лошадь: Ты бы слез, я прилягу.
— И так целыми днями лежишь на конюшне.
— Так жрать не даете, сволочи.
— И ты не поедешь на подвиг?
— Сейчас прямо помчусь.
Лошадь, не дожидаясь, опускается на передние ноги и Дон Кихот скатывается по ней, как по лесенке.
— Никто не хочет на подвиг? — он обращается к залу.
— Во, козел! — слышится одинокий, но громкий голос.
Малый занавес скрыл героев, перед ним образовалась авансцена, которая тут же расцветилась яркими огнями — получилось похожее на эстраду.
Вышел мужик в казацкой форме с нагайкой и щелкнул ей об пол.
Сразу быстренько и улыбчиво появился известный сатирик с нерусской фамилией.
— Начинай, — буркнул мужик.
— Иду я как-то по улице, — улыбаясь лицом и глазами, начал сатирик, — вижу — бабка лежит. Чего это, думаю, она лежит. Перешел на другую сторону, и замечаю: молодой человек подошел, ручку ей, бабка проворно встала… Ой, хитрые у нас ба-абки!
Публика засмеялась.
— Или другая история. Два китайца пьют в подворотне. Подхожу ближе, вижу — желтые, да, и глазки сощуренные. Догадался потом — наши мужики самопальную водку пили. Так что, если кто-то хочет в Китай без визы…
Публика развизжалась от смеха и зааплодировала.
— Или вот еще. Вхожу в публичный, так сказать, туалет. Там парень лежит — руки в наколках, на груди цепь, и весь мокрый. Спрашиваю: кто тебя так? Он мне бумажку подает, догадываюсь, что это «черная метка». А на бумажке крупными буквами: ВВП.
Некоторые в зале засмеялись «вперед», другие лишь приоткрыли рты, а мужик сказал строго:
— Ты эти шуточки брось, — и щелкнул нагайкой рядом с ногами сатирика. — Ступай!
