Ужас! Ужас!! Ужас!!! — врачиха прикрыла глаза ладошками, затем жалобно, но с настырностью протянула: — Мужчина, у вас трусы пиратские, ну, уберите, уберите руки с гениталий.
Что вы там от меня прячете запретное?
Ваша скромность наводит меня на дурные мысли, что вы непременно прячете лобковых вшей и сифиломы — чем дольше стоите, прикрывая срам, тем больше у меня подозрений — так каннибалы варят миссионера.
Мой бюст обвиснет от старости, пока я жду вас, осанка сменится, вырастет горб, а ноги растолстеют, и вены надуются, как змеи.
Сейчас я посмотрю на вас строго, величаво и недоступно для простых слесарей.
Вы почувствуете на себе мой леденящий взгляд, он вас запугает, и грозная добродетель слетит с вас вместе с робостью. — Врачиха пристально взглянула Лёхе в глаза, будто карала его за убийство судьи, пропустившего апелляцию.
Лёха не поддавался на взгляд врачихи, держался за гениталии и проклинал медицину и испанских конкистадоров, которые изобрели сифилис и подарили его индейцам Южной Америки.
Врачиха перехитрила Лёху, она, посмотрела в окно, Лёха проследил за её взглядом, будто в окно рвался вампир, и тут же сильно, двумя ладошками девушка ударила Лёху по ушам (которые недавно осматривал ушник).
Лёху контузило, он почувствовал себя в тракторе, а трактор подорвался на мине времен войны, и из бензобака хлещет алкогольный керосин.
В ушах звенело Ростовскими колоколами, Лёха машинально схватился за уши:
— Ай, больно!
Молодая врачиха упала перед Лёхой на колени, словно молила царя о пощаде.
Она жадно смотрела на редкие волосики на лобке Лёхи, на сам лобок, на пенис — нет ли сифилом?… и Лёха, когда на миг открыл глаза, понял, что самые добрые и самые жестокие геи Амстердама, а также проститутки дальнобойщицы, шаромойки и директора заводов, включая бухгалтерию и плановый отдел, признали бы высочайший профессионализм врачихи.
— Одевайтесь! Все у вас чисто и благородно, как на похоронах на Красной площади, — врачиха мигом потеряла к общению с Лёхой интерес, пошла к столу, присела и писала в его карточке положительный отзыв — так учитель даёт характеристику школьнику в тюрьму.
Лёха надел трусы, оделся, воровато схватил карточку, попрощался с холодной врачихой и выскочил за дверь, будто приём пошел по второму кругу.
— Во как! — Лёха сообщил очереди и в глубокой задумчивости пошел к туалету — так скрипач идет к роялю.
Настюха пока не нашла себе продюсера миллионера, или покровителя на час.
Она не унывала — тюремная закалка — школа жизни.
В пятницу утром Настюха подошла к, работающему за станком, Лёхе и прокричала в ухо, так как бобина шумела несмазанная (Михалыч истратил солидол на свою машину, не подумал о заводе, словно продал его Англичанам):
— Лёха! Сегодня ты пойдешь со мной в Большой Театр, на балет!
«Лебединое озеро»!
— А? Не слышу, милая! — Лёха показал на ухо, в грохоте не услышал бы и рев пикирующего бомбардировщика.
Станок не выключал — не хватало ещё, чтобы ради разговора с женщиной прерывался производственный процесс.
Страна загибается в международных санкциях, корчится в предродовых муках, а Настюха мешает выйти детали из станка.
— «Лебединое озеро» сегодня, пойдешь со мной, — Настюха не отступала, потому что не привыкла, и нет у неё хода назад, не возвращается, потому что так запрограммирована матерью и отцом.
— Не слышу, — Лёха схитрил, он часть сказанного услышал, но не верил своим ушам, словно в них залили олово.
Неужели, возможно, чтобы сложились столько неприятностей в одну корзину: не хотел Лёха с Настюхой, не желал — не нравилась она ему, а также люто ненавидел Лёха балет и балерин с балеронами, как классовых врагов.
— Мировое искусство, бля, — Настюха выключила станок (Лёха с неудовольствием посмотрел на задохнувшийся резец — так заяц на полном ходу влетает в болото).
Она удивила Лёху, поставила морально на колени, принудила также морально, но от этого факта у Лёхи на душе стало еще тяжелее — хлебать парашу, а парашей Лёха называл балет и театры в целом.
Он понимал, что в современном обществе в центре Москвы без балета невозможно, как без дорогой черной автомашины «Мерседес».
Но то — центр Москвы, а Лёха в центр ездил редко, нет в центре заводов, одни только балероны, которые вызывали у Лёхи осеннее чувство тоски.
Настюха не поставила Лёху перед выбором, потому что не желала Лёхи, а желала его сопровождение, оттого что в театр одной — западло, с подругой — еще западлее, словно две шлюхи пришли на поиски клиентов, или два синих чулка наслаждаются искусством, а мужики им не нужны.
И то, и другое Настюху не устраивало, впрочем, её всё не устраивало, потому что уже второй месяц ищет миллиардера, а он спрятался, не приходит на помощь будущей звезде эстрады.
— Я тебя не спрашиваю, Лёха, хочешь или не хочешь, — Настюха барабанила пальцами по кожуху, сильно стучала, и Лёха представил, что если Настюха пальцами ударит в кадык — смерть на месте, как от пули Калашникова. — В театрах собираются пидоры, миллионеры, а мне наплевать на гей ориентацию, мне деньги нужны, и поверь, Лёха, раскручу на деньги миллиардера, он сделает из меня звезду не хуже Пугачевой.
Может, и тебе денег за службу отвалю, потом… после славы…
Начинающие певицы ловят лохов миллиардеров по кабакам, по театрам, а затем разводят на продюссерство — так клофелинщицы разводят клиента на сказки.
Нафиг ты мне нужен, Лёха, как мужик, если что — скажу, что ты мой брат, одну не пускаешь в театр, опасаешься, что красавицу сестру украдут.
АХАХАХАХА! — Настюха хохотала долго и заливисто, поэтому Лёха поверил, что она и миллиардера разведет на продюссирование, и деньги заработает, и эстраду покорит с голыми ногами — сила смеха равна силе мышц и ума.
Лёха, как ни странно, после заявления Настюхи, что он ей не нужен, успокоился, но чувство лёгкой, словно пух гуся досады, что остальные парни Настюхе нужны, а он не нужен, летало, впрочем, не особо огорчало.
Вечером Лёха с чекушкой водки «Праздничная» в левом кармане и с бутылкой портвейна в желудке пришел на свидание, как в бой.
Два часа пыток в театре Лёха выдержит, если заснет по-партизански.
Настюха оделась в театр сногсшибательно, как в пивную: короткое красное платье, красные туфли на каблуках до неба, и прическа — выше крыши.
Ничто не шевельнулось у Лёхи ниже пояса, и он почувствовал себя импотентом, хотя с другими девушками (подругами по кабакам) мог и желал.
Он пришел в своём лучшем, потому что — единственном, костюме коричневого цвета, застиранной белой рубашке и черных ботинках (проплешины на ботинках Лёха закрасил фломастером).
Настюха придирчиво осмотрела Лёху, усмехнулась — будущая эстрадная дива, и произнесла с чувством правды:
— Неееее! На моего родного брата ты не тянешь, как не долетел до Луны.
Я красивая, ухоженная, перспективная, словно Солнышко, а ты — зачуханный работяга с окраины.
Скажу, что ты мой двоюродный брат, из деревни, сельским механизатором работаешь из последних сил, семью содержишь и трех свиней.
— Кто же тебя возьмет в певицы и даст миллиард, если у тебя брат зачуханный? — Лёха осмелел, проявил смекалку — портвейн помог, словно придал ума в три компьютера. — Ты бы меня приодела, обула, к стилисту сводила, одеколонами за пять тысяч рублей пузырек побрызгала, чтобы собаки мой след не взяли. — Лёха иронизировал, хотя не знал понятия «ирония» — так пианист стучит по клавишам и не догадывается, что также в древности стучал по клавишам другой пианист — Бетховен.
— Нет у меня денег на всяких, — Настюха кривила лицо, думала с трудом, и каждая мысль находила отражение в движении мышц лица — так змея ползет по груди спящей красавицы. — Никакой ты парень, Лёха.
Если работяга, то зарабатывай деньги, пей, гуляй с девушками, дебоширь, попадай за нарушение общественного порядка в полицию, купи блатную кепку, вставь зуб золотой.
Не как рабочий выглядишь, Лёха, и не интеллигентно.
Пожалуй, что будем играть роль незнакомых в театре, как Ромео и Джульетта в общественном туалете Рима.
— Я тогда домой пойду, — Лёха обрадовался, ощупал чекушку в кармане немодного пиджака — так Джеймс Бонд берет в руку пистолет. — Ты второй билет продай, деньги возьми себе на эстраду.
Я простой человек, не Труфальдино, поэтому на жизнь смотрю с практической точки зрения, как мужик с бородой и фигой в кармане.
— Фигу ты себе оставь, Лёха! — Настюха гневно сверкнула глазами, стиснула зубы, провела пальцем по пухлым губам, словно проверяла — не украли ли: — Не освобождай себя от пут и обязанностей, пока я жива и приношу обществу пользу.
Ты, конечно, не понимаешь ситуацию, потому что у тебя ума нет и перспектив, словно твои чувства украли.
