Вскоре поле боя полностью опустело, как и все село. Тихая субконтинентальная ночь опускалась на этот истерзанный людскими страстями небольшой кусочек биосферы, который забылся тяжелым сном… Наполовину протрезвевший, вновь забытый всеми Толян лежал в традиционной для злопукинского гостеприимства луже, обмотанный портянками и тихо, но грозно улыбался. Завтра Злопукину предстоял тяжелый день…
Но никто ещё (даже мой соавтор) не знал, что наступающему дню будет предстоять ещё более тяжёлая ночь… Об этом смутно догадывался лишь залегший в сточном кювете Елкин. Только этот любитель природы заметил, что вместо тихой и субконтинентальной на Злопукино опустилась совсем другая ночь — громкая и континентальная. Ночь опустилась даже до того, что на улице стало темно и очень холодно. Ветер рвал в клочья модельную прическу Елкина и сдувал с его лица пудру. Пудра красиво улетала в страшную темень. Такую темень Елкин видел только раз в Тюмени, еще будучи любящим пельмени студентом.
Пошёл крупный град. Потом блеснула своим грохотом молния. Елкин подумал, что неплохо было бы её застегнуть, а то перед муравьями уж больно неудобно. Град перестал. Стало тоскливо и мокро. По телу поползли мурашки, побежали судороги и пошли конвульсии. Все эти загадочные фишки встретились в районе горла, и к ним сразу подкатил липкий ком. "Это конец", — меланхолично подумал Борька. От этой мысли у него что-то отлегло от сердца и ушло в пятки. Но Елкин ошибался — это был не конец, конец я рассчитываю поместить в самом конце, а сейчас, в конце концов, в лучшем случае, середина!
Тем временем ночь набирала обороты и, порядком набравшись, утихла. Стало светать и совсем не страшно. Закричали первые петухи. Сразу же, как бы обидевшись на их первенство, заблажили вторые. И тем самым разбудили третьих. А третьи петухи в Злопукино были, мягко выражаясь, супер-ядрёные! Колонки «MARSHAL» на фоне грозных фигур этих покорителей куриных сердец любым мало-мальски шарящим в аудио-перегрузках чуваком не могут восприниматься, как источник звука вообще, (даже шум Ниагарского водопада в сумме с рёвом взлетающего ядерного истребителя не имел бы никаких шансов соревноваться по громкости с тем, как Фенькин племенной Петька прочищал горло перед своим первым кличем!)
Итак, грянул сводный петушиный хор. Мирно спящий до этой минуты, Толян шестым чувством и средним ухом почувствовал, что пора просыпаться. Находясь в эпицентре ораторского прессинга, он только сейчас понял, почему во всей деревне не было ни одного застеклённого окна.
Злопукино оживало. На самодельных скейтбордах к речке пронеслось двенадцать старушек с вёдрами в руках. За ними с громким лаем промчалась свора собак. "От сучки…", — подумал Толян, — "… совсем озверели! Уже и на старушек бросаются!!! "
Хлопали ставни, звенели коромысла, плакали дети и мычали козы. Шумным гомоном (просьба особо развитым читателям не ставить в этом слове ударение на последнем слоге) народ встречал въезжавших в деревню спортсменов и спортсвуменов.
Думается… Вслушайся, читатель: какое слово! Ёмкое, выразительное, красиво звучит, да, к тому же, описывает процесс, за который, фактически, никто и не отвечает! Одно дело — сказать: "Я думаю". По навыдумываешь чего не надо, еще и по шее могут надавать. А скажешь: "Мне думается", — и любой собеседник, даже полный кретин, сообразит, что процесс этот у тебя нерегулярный, можно сказать, спонтанный, возникает сам по себе и не подчиняется никакой необходимости (даже острой производственной!) Так вот…
Мне, дорогой читатель, д у м а е т с я, что в ъ е х а т ь в Злопукино вряд ли смог бы сейчас даже матерый Intel-лингвист (этакая помесь лингвиста с интеллигентом, происхождение неизвестно — не исключена оборонная промышленность). На данном временном отрезке это было бы тяжелее, чем в ъ е х а т ь в содержание страстной речи Варлама Сосипатыча перед односельчанами по поводу отсутствия горячо любимого им кокаина в местной амбулатории. Двадцать минут этого шедевра ораторского искусства были записаны шустрыми радиорепортерами на пленку и затем воспроизведены в процессе пробного радиосеанса при большом стечении народа, причем Петрович, горячий поборник демократических принципов, твердо настаивал на сохранении конфиденциальности респондента; в результате речь бойкого деда для исключения опознания была запущена в несколько замедленном варианте и задом наперед…Итоги этого проЭкта (по поводу слова «проЭкт» — несколько ниже!) были несколько неожиданными. Наслушавшись этой блевотины, народ (имеются в виду те, кто сохранил рассудок до конца сеанса) надел репродуктор на голову фельдшеру, а амбулаторию разнесли в поисках кокаина…
Так вот, о «проЭктах». Мне, как квазитворческой личности и литератору — домушнику в одном лице очень грустно бывает слышать, как какой-нибудь жлоб, пойманный на крыльце своей халупы с ночным горшком в руках в ответ на вопрос: "Что поделываешь?", — уже не отвечает честно, что говно, мол, на огород под кустики выношу, а обязательно сощурит многозначительно глазки и с туманной улыбкой говорит: "Да вот, подумываю я над осуществлением нового с о б с т в е н н о г о проЭкта…" По-моему, так: если, к примеру, поставили «Аиду» Верди на фоне настоящих пирамид, или реставрировали, скажем, собор Святого Петра в Риме — это ПРОЕКТ, а если говно на огород — то это ГОВНО, хоть и на огород…
Как в ъ е х а т ь в село, в котором половина жителей, судя по их поведению, уже в ы е х а л а? Этот вопрос неминуемо возник бы у любого, даже самого навороченного спортсвумена (VIVAT, соавтор, слово хоть куда!), захотевшего пересечь границу этого благословенного и процветающего края географии. В деревне творился такой бедлам, что сравнить его просто не с чем, поэтому и сравнивать мы его ни с чем не будем, а просто расскажем, что и как.
Народ в селе, который начал еще в конце прошлой главы активно пробуждаться, в настоящий момент достиг пика этого процесса, то есть, можно сказать, находился на пике своего пробуждения (читатель, ты это переваришь? Если нет — см. рис. 1) Пейзане с заспанными рожами не большими толпами сползались на центральную площадь и шумно размещались на периферии сего достойного архитектурного образования, в середине коего, в большой луже, сидел Толян и задумчиво жевал портянку. Над народом реяли знамена и транспаранты — их успел вчера вечером изготовить Варлам Сосипатыч после генеральной репетиции торжественного банкета по случаю победы злопукинского образа жизни, которую провели у Дэвица в несколько урезанном составе…
Сосипатыч стоял и остолбенело смотрел на плоды своего творчества. Над народом развевались тщательно вырисованные, хоть и с небольшими проекционными искажениями, разнообразные предметы быта внеземных цивилизаций вперемешку с зажигательными лозунгами, которые отражали глубокое, скорее, подсознательное отношение изготовителя к членам оргкомитета, их близким родственникам, всему Злопукино и сегодняшнему спортивному празднику в частности… Сосипатыч, удрученно помаргивая, глядел, как несколько мужиков, поплевав на руки, поднимают над головой длиннющий транспарант, на котором аршинными буквами было выражено его, Варлама Сосипатыча, отношение к собственному барину после того, как последний харькнул ему на лысину (в тринадцатой, кажется, главе…), выдержанное в лучших традициях настенно-заборной лексики и содержащее только три слова, которые не стыдно было бы прочитать подрастающему поколению: «барин», "в" и «на». А на площадь в это время входили с другой стороны барин со Степкой и бандой дружинников.
"Дорепитировался!", — раздраженно подумал Сосипатыч и из осторожности потерял сознание.
Ждали гостей…
Ладно, я согласен, гости ещё не въезжали, их ждали… Угу, ждали здесь их… Триста лет они тут были надо. Но, к сожалению, я не успею открыть вам наболевшие чувства злопукинистов, потому что на деревенском горизонте я первый заметил две, быстро приближающиеся, брички. Они неслись во весь опор, подобно двум чемоданам в руках опытного носильщика. Уставшие, в мыле коллекции "Camay Classic", верблюды натужно тащились, и, видимо, вследствие этого, бежали очень медленно. Протащиться покруче им мешали привязанные к шорам две трескучие калымаги, полные участников предстоящих соревнований. А участники, как теперь уже увидели все, были не на шутку здоровые. Как говорится, в здоровом теле — здоровый вес! Это была сборная атлетов из Писипивнинска, городка-геройчика, расположенного двадцатью пятью (красиво звучит!) верстами ниже по течению Гнилушки.
Город этот был основан еще Симеоном Крусарди в XIV-м веке 1897-го года. Это очень трогательное и поучительное событие произошло, когда гордый, но трусливый Симеон, скрывался от воинской обязанности в женском монастыре на горе Ёханы-Бабай в Турции. И, несмотря на то, что на самом деле звали его Монтимар-Абу-Ивануськи, он был публично пойман и тайно казнён в Италии японскими даоносцами. Правда, это случилось гораздо позже основания Писипивненска. Последний факт не особо смущал свободолюбивых жителей этого славного своей дурной славой города, и правдивая история основания Писипивненска передавалась из уст в уста, и дожила таким своеобразным образом до наших с вами дней. Хотя, надо быть до конца откровенным, распространению этой скверной истории помогало и то, что, как только недавно обнаружили новозеландские учёные, история передавалась ещё и через переливание крови, и бытовым путём.
