— Все в порядке, — говорит врач, — правильно. Вкус появился.
Проходит несколько дней, я опять появляюсь в кабинете этого врача:
— Доктор, вкус-то у меня появился, но с памятью все хуже и хуже.
Доктор обращается к медсестре:
— Дайте Фаине Георгиевне пробирку номер семнадцать.
— Так там же г***о, — ору я.
— Все в порядке. Вот и память вернулась.
Почти полвека проработала Раневская в московских театрах. ^Шесть лет — в Театре Советской Армии, столько же — у Охлопкова, восемь — у Равенских в Театре им. Пушкина.
В начале шестидесятых, во время репетиции в этом театре ей сделали замечание:
— Фаина Георгиевна, говорите четче, у вас как будто что-то во рту. Напросились:
— А Вы разве не знаете, что у меня полон рот г***а?!
Родилась я в конце прошлого века, когда в моде еще были обмороки. Мне очень нравилось падать в обморок, к тому же я никогда не расшибалась, стараясь падать грациозно.
На одном из литературных вечеров Раневская сделала замечание В-И. Качалову:
— Вы обомхатили Маяковского.
Вижу себя со стороны, и мне жаль себя.
Читаю Станиславского. Сектант. Чудо-человек. Какое счастье то, что я видела его на сцене, он перед глазами у меня всегда. Он — бог мои.
Я счастлива, что жила в «эпоху Станиславского», ушедшую вместе с ним… Сейчас театр — пародия на театр. Самое главное для меня ансамбль, а его след простыл. Мне с партнерами мука мученическая, а бросить не в силах — проклятущий театр.
Режиссеры, меня не любили, я платила им взаимностью. Исключением был Таиров, поверивший мне.
Одна из бесед с А.Ахматовои:
— Фаина, вы можете представить меня в мехах и бриллиантах?
И мы обе расхохотались.
Я кончаю жизнь банально-стародевически: обожаю котенка и цветочки до страсти.
Есть люди, хорошо знающие, «что к чему». В искусстве эти люди сейчас мне представляются бандитами, подбирающими ключи. Такой «вождь с отмычкой» сейчас Охлопков. Талантливый как дьявол и циничный до беспредельности.
Когда в кассе говорили: «Она больна», публика отвечала: «А нам какое дело. Мы хотим ее видеть. И платили деньги, чтобы ее посмотреть». А мне писали дерзкие записки: «Это безобразие! Что это Вы вздумали болеть, когда мы так хотим Вас увидеть». Ей-богу, говорю сущую правду. И однажды после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою «славу».
Впервые в жизни получила ругательное анонимное письмо, а то я думала, что я такая дуся, что меня все обожают!!!
Очень завидую людям, которые говорят о себе легко и даже с удовольствием. Мне этого не хотелось, не нравилось.
На днях явилась ко мне некто Сытина — сценаристка, если бы с ней не было администратора, я бы подумала, что эта женщина убежала от Кащенки, но администратор, ее сопровождавший, производил впечатление вполне нормального сумасшедшего, работающего в кино. Таким образом, я абсолютно свободна и, погрузившись в мои неглубокие мысли, сижу у себя на койке и мечтаю об околевание.
А ведь судьба мне — мачеха!
То, что актер хочет рассказать о себе, он должен сыграть, а не писать мемуаров. Я так считаю.
Двое спорят о том, кто произнес фразу, ставшую крылатой — Пушкин или Лермонтов. Устав от препираний, Раневская решает спор:
— Тебе это сказал Пушкин, а ему — Лермонтов.
Разговор об интимных отношениях между Раневской и закоренелой девой,
Слушая Каневскую, та пребывает в замешательстве:
— И это все без наркоза?
Больше всего в жизни я любила влюбляться.
В старости главное — чувство достоинства, а его меня лишили.
Для актрисы не существует никаких неудобств, если это нужно для роли.
Для меня каждый спектакль мой — очередная репетиция. Может быть поэтому я не умею играть одинаково. Иногда репетирую хуже, иногда лучше, но хорошо — никогда.
Еврей ест курицу, когда он болен или когда курица больна.
Живу только собой — какое самоограничение.
Жизнь бьет ключом, и по голове!
Запомни на всю жизнь — надо быть такой гордой, чтобы быть выше самолюбия.
— Как дела Фаина Георгиевна?
— Как бы разъяснить… Мата я не стесняюсь, свободно им пользуясь при всех. В лексиконе моем любимое слово — ж**а. А не «Отлично».
— Какой печальный город. Невыносимо красивый и такой печальный с тяжело-болезнетворным климатом.
Про Ленинград
Книгу писала 3 года, прочитав, порвала. Книги должны писать писатели, мыслители или же сплетники.
Когда мне снится кошмар — это значит, я во сне снимаюсь в кино.
Врач спрашивает:
— Как Вы спите?
— Я сплю с Пушкиным. Засыпаю, и мне снится Пушкин. Он идет с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: «Оставь меня в покое, старая б***. Как ты надоела мне со своей любовью».
Милочка, я возьму с собой «Идиота», чтобы не скучать в троллейбусе!
Мое богатство, очевидно, в том, что мне оно не нужно.
О своих, наградах Фаина Георгиевна говорила: «Мои похоронные причиндалы».
На предложение написать книгу Раневская отвечала: — Я боюсь, если я это сделаю, то получится книга жалоб. Без предложений.
Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.
Нельзя играть Толстого, когда актер П. играет Федю Протасова. Это все равно что если б я играла Маргариту Готье только потому, что я кашляю.
О мрачном водителе: Он ненавидит меня за то, что он возит меня, а не я его.
После спектакля, в котором я играю, я не могу ночью уснуть от волнения. Но если я долго не играю, то совсем перестаю спать.
Посредственность всегда так говорит о себе: «Сегодня я играл изумительно, как никогда! Вы знаете, какой я скромный? Вся Европа знает, какой я скромный!»
Похороны — спектакль для любопытствующих обывателей.
Самое страшное, это когда человек уже принадлежит не себе, а своему распаду.
Сейчас все считают, что могут быть артистами только потому, что у них есть голосовые связки.
Стараюсь припомнить, встречала ли в кино за 26 лет человекообразных?
Теперь, в старости я поняла, что «играть» ничего не надо.
Угнетает гадость в людях, в себе самой — люди бегают, носятся, скупают, закупают, магазины пусты — слух о денежной реформе — замучалась долгами, нищетой, хожу как оборванка (Народная артистка». К счастью, мне очень мало надо.
Эти новаторы погубили русский, театр. С приходом режиссуры кончились великие актеры, поэтому режиссуру я ненавижу (кроме Таирова). Они показывают себя.
