ходжа.
– Но что мне оставалось делать, если меня так воспитывали?
– Думать своей головой, – тяжко вздохнул Насреддин. Тяжело перевоспитать человека, если тот не видит за собой никакой вины.
– Э-э, почтенный ходжа, разве у меня было время думать? Я должен был постигать искусство воровства, чтобы не получить очередной нагоняй. А думать там и без меня есть кому.
– А если ты когда-нибудь останешься без рук или, того хуже, без головы?
– Аллах милостив! – буркнул Саид.
– Ты ошибаешься. Просто он еще не обратил на тебя свой взор, решив сначала послать тебе меня.
Саид замер, не донеся лепешки до рта.
– Вот зачем вы так? – грустно спросил он, опуская хлеб. – Разве я виноват, что мне выпала судьба стать вором?
– Зато теперь тебе выпал шанс стать порядочным человеком, – весело подмигнул Насреддин.
Саид проворчал что-то неразборчивое и засунул кусок лепешки в рот. Ходжа не стал его донимать. Одно то, что Саид не сбежал ночью, вселяло в него надежду на исправление этого отпетого негодяя. Любому, как считал Насреддин, нужно дать шанс сделаться порядочным человеком. Нелегко взрастить здоровое дерево, которое будет приносить прекрасные плоды, но втройне тяжелее вырастить хорошего человека. А вор, особенно закоренелый, как больное дерево, требует к себе вдесятеро больше внимания и заботы.
После легкого завтрака все дружно приступили к расчистке фундамента. Работы было невпроворот, к тому же Икрам беспокоился за свой урожай – его нужно собрать до дождей, не потеряв ни зернышка. Не соберешь вовремя урожай – не заплатишь налогов, не заплатишь налогов – на урожай судья наложит штраф, а штраф съест и без того скудный остаток урожая. И останется Икраму только одна дорога – в батраки к жадному баю Зарифу. И еще новые долги…
Саид работал, будто в него вселился сам шайтан. Захватывая обеими руками отбитые киркой Икрама куски остатков стен и потолка, он ворочал их один, краснея от натуги. И хотя Насреддин все время порывался помочь ему, Саид непрестанно огрызался:
– Не вертитесь под ногами, уважаемый, я сам! Обойдусь и без вашей помощи. Займитесь лучше досками.
И ходжа покорно оставлял молодого человека в покое, принимаясь вытаскивать из-под завала доски и балки. Хорошие и крепкие он стаскивал и складывал в одну кучу, а негодные и гнилые – в другую. Но и тут вклинивался Саид, пока Икрам крошил обломки:
– Помощи от вас, ходжа! Кто же так вытаскивает? Ну-ка, посторонитесь, – и он оттеснял ходжу плечом в сторонку и принимался дергать и вертеть тяжелые балки, высвобождая их из-под груза битого кирпича. – Вот как надо!
Ходжа догадывался, в чем тут дело, но помалкивал, стоя в сторонке: Саиду хотелось побыстрее разделаться с работой и слинять в свою уютную пещеру, чтобы взяться за старое. К тому же Насреддин прекрасно понимал: кто-нибудь из шайки Саида обязательно заинтересуется, куда тот запропастился. Ведь не за просто так объявился здесь Саид. Скорее всего, за его работу уплачено, и за полученные авансом деньги нужно будет держать ответ.
– Саид, передохни немного, – уговаривал Ходжа, когда с молодого человека начинал катиться градом пот.
– Некогда! – только и отмахивался Саид и тут же набрасывался на Икрама, который замирал на минутку, опираясь на рукоятку кирки и потирая ноющую поясницу. – А ты чего встал? Давай работай! Или я все один должен делать?
– Чтоб тебя, заноза! – бурчал в ответ Икрам и вновь принимался неистово взмахивать киркой, кроша ей глыбы окаменевшего самана.
А Пулат, нет-нет да и поглядывающий через пролом в стене на диковинного мастера, работающего забесплатно с таким рвением, словно ему за то были обещаны золотые горы, тяжко вздыхал, мечтая о подобном слуге. Это ж сколько можно сэкономить на нем: работает, как вол, и ничего взамен не просит! Пулат не знал только одного: попади ему в услужение Саид, ему бы это встало дороже, чем сразу двадцать дорогих натасканных слуг, коими окружают себя эмиры и подобные им высокородные особы.
А между тем дело близилось к завершению, и не успело перевалить за полдень, как фундамент был расчищен, доски сложены в две аккуратные кучи, а весь строительный мусор стаскан и свален в угол двора. Пора было приступать к строительству, и Насреддин с Икрамом и Саидом, долго упиравшимся и не желавшем делать и шага со двора, отправились на базар.
Всю дорогу до базара Саид настороженно вертел головой, вытягивая худую шею, а потом вдруг втягивал голову в плечи и старался укрыться в тени ближайшего навеса, но каждый раз его опасения оказывались напрасными – никто за ним не следил. Оно и понятно: разве разбойники, известные на всю округу, позволят себе околачиваться средь бела дня при всем народе? «Хотя, – размышлял Насреддин, – пропажа одного из лучших воров, – а что Саид мастер своего дела, ходжа ни минуты не сомневался, – могла принудить остальных отправиться на поиски своего товарища». И Насреддин тоже незаметно принялся следить за окружающими его людьми, подмечая малейшее внимание к их троице. Ведь шайка могла промышлять не только воровством, но и убийствами. И маловероятно, что эту свору бешеных собак, отщепенцев, не признающих никаких законов, кроме собственных, можно было покинуть по собственному желанию, не заплатив за это положенную цену. Поэтому-то Насреддин всерьез опасался за жизнь Саида. Но повстречался им вовсе не один из его приятелей, а мулла, хотя последнего тоже можно было без зазрения совести причислить к грабителям. Причем в отличие от Саида и ему подобных, этот даже не таился, обкрадывая легковерный люд средь бела дня.
Мулла брел по базарной площади, зыркая по сторонам и обшаривая цепким взглядом прилавки. Его загребущие руки чесались сграбастать все, что попадалось ему на глаза, и оттого пальцы муллы нервно и быстро вращали четки.
«Похоже, сегодня мулле не удалось утолить голод своей жадности, – решил ходжа, едва сдерживая улыбку, – вот и шляется теперь по базару в надежде чем-нибудь поживиться на дармовщинку». Оно и понятно, ведь после вчерашнего происшествия мало кто надумает нести мулле последнее, что есть в доме, чтобы божий слуга умилостивил судьбу просящего. И тому было доказательство: стоило мулле пройти мимо кого-нибудь, как те за его спиной принимались шептаться, посмеиваясь и кивая головами. Мулла, разумеется, слышал насмешников, злился и скрипел зубами, начиная еще быстрее вращать четки, но связываться с нахалами не решался – себе же дороже станет. И тогда он гордо вскидывал подбородок, распрямлял как мог спину и приближался к какому-нибудь прилавку, начиная с умным видом щупать то ткани, то рубахи со штанами, или заглядывал в кумганы и горшки, а уж
