– Осторожнее! – Предостерегал Суер. – Не спугните его. Он раним и легко убегаем.
Но мы всё равно, как скоты, шумно ломали лианы и пили воду из растений кривандий, откуда хлестал жидкий голландский сыр.
Наши шумные отсасывания не испугали подошву, и мы вышли на поляну, на которой находился не виданный нами прежде Сциапод.
Прекрасная улыбка мелькнула на его бородатом лице, когда он увидел нас. Детские глаза его ни секунды не затуманились, и мы поняли, что наблюдаем действительную редкость, которая случайно сохранилась под небом Великого Океана.
Действительно, как прекрасен был Сциапод, как невинен и скромен был он, лежащий на спине!
Его единственная нога с огромною подошвой обращена была прямо к солнцу, и, как зонтом, он прикрывался ею от палящих лучей раскалённого светила.
– О двуногейшие господа! – воскликнул он, когда мы приблизились. – Прошу вас скорее в тень моей подошвы, ибо даже ваши достойные ноги, собранные воедино, не смогут своими подошвами произвести тени, моей ноге подобной.
Мы достали пиво, виски, помидоры и уселись вокруг Сциапода в тени его великой и одинокой ноги.
– Ну как? – добродушно спрашивал нас одноногий монстр. – В тени-то полегче будет?
– Весьма и весьма сладостная тень, – отвечал тенелюбивый лоцман Кацман. – В тени вашей подошвы куда приятней, чем под тентами ресторана «Савой-Берлиндер».
– А почему у вас всего одна нога? – спрашивал Пахомыч. – Что это? Боевые действия или хирургия?
– Да нет, – весело отвечал Сциапод, – мы, Сциаподы, рождаемся с одной ногой, чем и отличаемся от вас, двуногих, от трёхногих марсиан, восьминогих моллюсков, а также от разных сорока– и тысяченожек.
– Но простите, милостивый государь, – сказал Суер, – с ногою всё ясно, но интересует один вопрос: чем вы, собственно, занимаетесь?
– Как то есть чем? – засмеялся Сциапод. – Лежу здесь и ногой от солнца прикрываюсь.
– А чем снискиваете хлеб свой насущный?
– Позвольте, господа, а зачем мне хлеб? Вот вы сидите в моей тени, пьёте пиво, виски, а мне ведь даже шампанского не предложили. Впрочем, я не обижаюсь. Никому ещё не приходило в голову, что Сциаподам нужно что-нибудь, кроме тени их ноги. Поверьте, я только защищаюсь от солнца, а на шампанское не рассчитываю.
– Так значит, вы не сеете и не жнёте? – строго спросил Суер.
– Не сею, – добродушно разъяснял Сциапод, – и жать не умею. Но поверьте, дружок, не так уж просто следить за продвижением светила и поворачивать свою подошву вовремя. Это тоже работа, правда, приятная и не нарушающая сущность моей души.
– Чёрт возьми! – воскликнул Кацман. – У меня на борту столько работы, и вся она нарушает сущность: то рифы обходи, то корябай дно лотом, то нюхай плотность волны, то клейкость морской пены – сплошной невроз. Не попробовать ли идею Сциапода?
Тут лоцман снял галош, вышел на солнышко и задрал пятку к лучам нашего дневного ярила.
К сожалению, тенью подошвы он не сумел прикрыть хотя бы собственное ухо.
– Не обратим внимания на эту глупость, – предложил Суер, – виски, пиво, жара. Рассмотрим поступок лоцмана как лечебную физкультуру, а сами тем временем предложим шампанского достойному другу, который, как выяснилось, не сеет.
– Не сеет, не сеет, – проворчал Пахомыч. – Небось отвези его куда-нибудь в Орехово-Зуево – сразу бы засеял и зажал.
Суер поднёс шампанского работнику своей подошвы, Сциапод с удовольствием пригубил и тут же предложил:
– Я вижу, что вы достойные посетители и открыватели новых островов. Прошу вас, залезайте все на мою подошву, и я покачаю вас над вершинами пальм и кривандий.
И мы, захватив пиво и помидоры, забрались на раскалённую подошву.
Только тут я понял, что, кроме необходимой Сциаподу тени, он получает нужнейшее для его ноги тепло. Нога у него, очевидно, была мерзлячка.
Мы славно попили на подошве пивка и кидались помидорами в пролетающих попугаев.
Только под вечер попрощались мы с нашим единоногим другом, обещая прислать ему грубый шерстяной носок на более промозглые времена.
Глава XLIII. Бодрость и пустота
Не сразу, далеко не сразу разобрали мы, что это за прямоугольники стоят повсюду на взгорках, дорогах и просто на траве открываемого нами нового острова.
К прямоугольникам же, большей частию деревянным, приделаны были какие-то штуки, вроде дверей с ручками бронзового литья.
Только потом мы догадались, что это действительно двери, а прямоугольники – дверные косяки.
К удивлению, никаких сооружений – домов, гаражей или сараев, – к которым эти косяки были бы пристроены, видно не было. Косяки стояли сами по себе, и двери были распахнуты. Они поскрипывали под морским ветерком, раскачиваясь на петлях.
Кое-где над открытыми дверями прямо в небе висели окна, также раскрытые настежь. На окнах колыхались занавесочки.
– Обычная островная чертовня, – сказал Пахомыч, зевнув в сторону острова. – Какой-то болван понаставил всюду косяков. Но вот как он в небо окна подвесил?
– На вашем месте, старпом, я бы поостерёгся называть болваном неизвестное пока лицо, – сказал Суер-Выер. – А вдруг да это Божественный промысел?
– Свят-свят, – дрогнул Пахомыч. – Да зачем же Господу заниматься такими пустяками, как дверные косяки?
– Косяки здесь ни при чём, – сказал Суер, – главное – двери. Открытая дверь – это знак, это приглашение войти. Давайте же войдём в эти двери, раз уж нас приглашают.
– Ломиться в открытую дверь… – поморщился лоцман, – да нет… неинтересно…
– Извините, кэп, – сказал Пахомыч, – я тоже останусь на борту, меня немного беспокоит наш суперкарго.
– Чего такое? – не понял капитан.
– Да разве вы не помните, сэр? Суперкарго, заведующий грузом.
– Груз – дело серьёзное, – согласился капитан. Так на этот раз и получилось, что вместо старпома и лоцмана с нами на остров отправился мичман Хренов.
Оказавшись на берегу, Хренов взбудоражился.
– Мои ноги чуют сушу! – потрясённо вскрикивал он.
Спотыкаясь, мичман вбежал в ближайшую открытую дверь, кругом обежал косяк и кинулся нам навстречу.
– Я вошёл в открытую дверь! Я вошёл в открытую дверь! – кричал он, подпрыгивая, как ягнёнок.
Вслед за мичманом и мы с капитаном вошли в открытую дверь.
– Ну и что ты чувствуешь? – спросил меня капитан, когда мы оказались по другую сторону.
– Пока неясно, сэр. Кажется, прибавилось немного бодрости.
– Вот именно! – кричал надоедливый Хренов. – Именно бодрости! Бежим к другой двери!
Посетив следующую открытую дверь, мичман почувствовал совсем необыкновенный прилив бодрости.
– Мне чего-то очень хочется! – вскрикивал он. – Я чувствую такую бодрость, такую зверскую бодрость!
– Чего именно хочется? – строго спросил капитан.
– Сам не знаю точно. Но, пожалуй, я бы хотел иметь почётный диплом Королевского общества дантистов, два чемодана барахла, мулатку дезабилье и собрание сочинений Декарта.
– Вполне понятные желания, – сказал Суер. – Даже удивительно, к каким великим замыслам приводит порой прилив бодрости. А тебе, друг мой, – обратился Суер ко мне, – ничего не хочется?
– Хотелось бы ясности, сэр. Обычно, когда входишь в открытую дверь, – тебя что-то ожидает. Ну, скажем, бифштекс с луком или девушка с персиками. А здесь нету ничего – только бодрость и пустота.
– Но это тоже немало, – отвечал капитан. – Бодрость и пустота – целая философия. К тому же пустота, наполненная бодростью, это не совсем чистая пустота, это пустота взбодрённая.
– Извините, сэр, – возразил я, – но на хрена мне бодрость в абсолютной пустоте? В пустоте я и без бодрости хорош. Бодрость всегда хочется к чему-нибудь применить.
– Да, да, кэп! – закричал и Хренов. – Давайте применим нашу бодрость, чего ей зря пропадать?
– Пожалуйста, – сказал Суер, – применяйте. Вон ещё одна открытая дверь, можете войти.
Хренов, а за ним и мы с капитаном вошли в очередную открытую дверь.
– И здесь ничего нету, – сказал мичман, – а бодрости до хрена. Прямо не знаю, что и делать.
Мичман пригорюнился и сел на порог, подперев щёку кулачком.
– Сломать к чёртовой матери все эти двери! – сказал он. – Вот и применение бодрости! – И он пнул ногою косяк.
– Стоп! – сказал капитан. – Это уже бодрость, переходящая в варварство. Ладно, мичман, закройте глаза и считайте до двадцати семи. С окончанием счёта прошу войти вон в ту открытую дверь.
Мичман послушно закрыл глаза, а капитан подмигнул мне, и мы обошли следующий дверной косяк и уселись на травку. Я достал из бушлата бутылку «Айгешата», лук, соль, крутые яйца и расставил бокалы.
Аккуратно просчитав положенное, мичман открыл глаза и вошёл в открытую дверь.
– Ага! – закричали мы с капитаном. – Хренов пришёл!
– Вот это дверь! – восхищался мичман. – Яйца! «Айгешат»! Вот уж бодрость так бодрость!
