А Воронов потом мне часто с гордостью говорил: «Ну, как мы с тобой тогда! Пусть кто-нибудь попробует! А мы посмотрим!»
Часть вторая
Человек из центра
В 1963 году я перешел из Центрального детского театра в Театр имени Ленинского комсомола. И мое знакомство с ним началось с забавной истории.
Ведет меня Эфрос представлять директору театра Анатолию Андреевичу Колеватову. Идем за кулисами. Нас встречает актер Саша Покровский в нарочито рваной рубахе и с нагримированными кровоподтеками на лице.
– Левочка, – говорит он, – мы очень рады, что ты к нам приходишь. Правда, правда – все рады. Анатолий Васильевич, я задержу Леву на минутку. Он мне очень нужен. А потом сам провожу его к Анатолию Андреевичу.
И Эфрос уходит.
– Лева, – говорит мне Покровский, – сейчас идет детский спектакль. Я партизан. Немцы только что допрашивали меня, пытали. Исщипали, сволочи, всего. Сейчас я им отомщу и провожу тебя. А-а! Вот они сейчас получат, смотри.
Освещается сцена. Немецкий штаб. За столом сидят эсэсовцы в черной форме с черепами и повязками со свастикой на рукавах: Михаил Державин, Всеволод Ларионов и Леонид Каневский. Покровский прижимается к кулисе и тихо, но очень целенаправленно начинает шептать:
– Немцы, немцы, среди вас еврей… Слышите, немцы, среди вас еврей.
Каневский начинает трястись от хохота и сползать под стол. Два других эсэсовца надвигают фуражки на глаза и начинают подвывать. А Саша упорно продолжает:
– Немцы, немцы, у вас под столом еврей… Немцы, под столом еврей.
Все «фашисты» и за столом, и под столом всхлипывают, хрюкают, скулят… Ларионов сквозь зубы цедит:
– Закройте занавес, закройте… не могу!!!
Занавес пошел. Заседание штаба не состоялось.
– Все, – сказал Саша, – отомстил я немецко-фашистским палачам. Пойдем к Анатолию Андреевичу. Только ни ему, ни Эфросу ни слова, а то они мне такое устроят!.. Пойдем.
А еще Саша Покровский отличился, когда выпускали спектакль «Семья» по пьесе Попова. Это про семью Ульяновых. Володю-гимназиста играл Г. Сайфулин, брата Александра – Покровский, а С. Гиацинтова играла мать.
И вот сдача спектакля. В зале все: и министерство, и главки, и райком, и горком, и все другие «комы». В обязательных черных костюмах, при галстуках – мужчины и дамы с косами, уложенными, как нимбы у святых (сравнение сомнительное, я понимаю).
Начинается сцена, когда Александр Ульянов после каникул собирается в Петербург готовить покушение на царя. Покровский, стоя на середине сцены, собирает чемодан. Вбегает золотоволосый, курчавый Володя. Сборы брата для него неожиданность.
– Саша, ты куда?
А Саша, спокойно укладывая вещи в чемодан, отвечает:
– В Ленинград.
– Куда, куда?! – широко открыв глаза, спрашивает Володя.
– В Ленинград, в Ленинград, – опять же спокойно отвечает брат.
Сайфулин взвыл, показал зрителям пальцем на брата и убежал со сцены.
А из-за кулис был слышен голос Гиацинтовой, которая давилась от смеха:
– Не пойду я на сцену! Не пойду! Пусть он уезжает, куда хочет! Не пойду!..
А Саша, ничего не понимая, стоял один на сцене и продолжал тупо складывать вещи в чемодан. Из зала раздался обреченный голос Колеватова:
– Занавес закройте, пожалуйста…
Черные костюмы и нимбы мрачно покидали зал… А царя, как известно, все равно убили.
Артист Аркадий Щербаков был колоритнейшей личностью. Он очень напоминал этакого провинциального буйного трагика. Было в нем что-то если не от Ильи Муромца, то уж от Добрыни Никитича – точно. Изумительный актер.
Он сменил уйму театров. Даже во МХАТе играл: помню его великолепного Анархиста в «Разломе» Бориса Лавренева. Но у него была известная еще со времен Островского слабость: «Мы актеры – и наше место в буфете». В конце концов он оказался в затруднительном положении.
И вот он пришел к Анатолию Андреевичу Колеватову в Ленком и, упав на колени, стал просить, чтобы тот взял его к себе в театр.
– Хорошо, – согласился наконец Колеватов. – Но учти, ты сразу же попадаешь в революционный спектакль, где будешь играть главную роль – Человека из центра. Понимаешь, этот спектакль необычайно ответственный, очень важный для театра. Мы получим за него Сталинскую премию, а у тебя будет возможность реабилитировать себя за все свои прежние проделки.
Аркадий прослезился и сказал:
– Анатолий Андреевич, да никогда в жизни! С сегодняшнего дня в рот – ни капли!
А надо сказать, что пьеса даже по тем временам была далеко не оригинальной. Там сибирские мужики собрались на сходку и решали – поднимать восстание или подождать. Вожак их успокаивал.
– Нет, мужики, – говорил он, – надо погодить. Вот приедет Человек из центра, он-то нам все и скажет, потому как без руководства у нас ничего не получится.
Тут надо отметить еще одну странность: сибирских мужиков играли актеры Ленкома не русской и не кавказской национальности. Возглавлял их Аркадий Вовси – родной брат того самого «врача-вредителя»
Вовси, который потом будет арестован как врач-убийца. К счастью, его не успеют расстрелять, и он останется жив. А Аркадия прятал у себя на чердаке один из его друзей-актеров. Когда волна этой жути прошла, Аркадий вернулся в театр. Это был прекрасный актер и добрейший человек. Все у него просили взаймы, а он:
– Вот-вот! Сейчас я тебе дам. А никто не отдает! Если б я собрал все долги, которые мне не отдают, я бы стал самым богатым человеком в мире! Нет, ни копейки я тебе не дам. Ни за что не дам!
Через минуту он заходил в грим-уборную, молча выходил, и у него или из кармана, или из ширинки торчали свернутые денежки. Просто так дать он не мог – обязательно с каким-то фокусом, с криком, с протестом. Но не дать не мог. Вот он и возглавлял толпу этих самых сибирских мужиков.
Наконец настал день сдачи спектакля. Полный зал черных костюмов и черных галстуков на белых манишках.
И вот, значит, сидят на сцене сибирские мужики во главе с Аркадием Вовси, и он говорит:
– Ну, что, мужики, поднимать восстание или ждать Человека из центра? Он-то нам все растолкует: он должен привезти письмо от самого Ленина!
Поговорили мужики еще о чем-то между собой, а Человека из центра все нет.
Сибирские мужики начинают повторяться, чтобы заполнить тягучую паузу.
– Нет, мужики, пора подниматься. Уже и наши мужики, и соседние начали подниматься. Чего мы ждем?
– Погодь немного. Вот дождемся Человека из центра, даст он нам письмо от Ленина, тогда и поднимемся.
А Человека из центра все нет и нет. Опять неловкая пауза, и сибиряки начинают импровизировать:
– А все же, может, начнем, мужики? Наша деревня готова.
– И наша!
– И все прочие! Все деревни готовы!
И вдруг из-за кулис раздается дикий грохот. Что-то там рушилось, слышались какие-то удары, приглушенная брань. Все замерли. И тут задник, на котором было написано «РЕКА» и нарисована изба, стал медленно-медленно собираться к центру. Все окостенели. И неожиданно раздался дикий треск и – задник лопнул вдоль! И в этом проеме, как распятие, стоял Аркадий Щербаков с безумными красными глазами. Он увидел толпу мужиков и пошел вперед, не выпуская эту толпу из вида, потому что это был для него единственный ориентир, без которого идти он просто не мог.
Он двигался как сомнамбула. Прошел мимо парализованных сибирских мужиков, вышел почти на авансцену, но дальше его не пустил задник, и он замер.
Здесь он должен был объясниться с мужиками:
– Я Человек из центра, который принес вам письмо от Ленина. А-а, я вижу, вы мне не доверяете, и правильно делаете. Вот мой мандат.
С этими словами он должен был вытащить из-за голенища мандат и письмо. Но Аркадий все забыл. Безумными глазами он смотрел в зал и судорожно пытался вспомнить, что он должен говорить и делать. И тут у него что-то промелькнуло в мозгу. Он отцепил, наконец, задник и, потеряв опору, рухнул на колени и встал на четвереньки. Глядя в зал тоскливым взглядом, он сказал:
– Вот вам и манда… – видно, силы его окончательно покинули, и последнюю букву в последнем слове он произнести уже не мог.
Зал разбил паралич – все это огромное черное каре замерло, и в абсолютной тишине раздался жалобный голос Колеватова:
– Занавес закройте, пожалуйста…
Конечно, тут же к Колеватову подошли черные пиджаки, поблагодарили за спектакль, выразили свое полное удовлетворение и удалились.
Колеватов побежал за кулисы.
– Где этот негодяй? – и, не дожидаясь ответа, бросился в гримуборную, где сидел Аркадий.
– Аркадий! – завопил он. – Я хотел вернуть тебя к жизни, я тебе помог, а что ты делаешь со мной? Что ты сделал со всеми нами? Мне что теперь – уходить? Ты думаешь, мне после этого не предложат оставить пост директора? Пьяная ты морда!
И тут Аркадий неожиданно заорал:
– Я?! Пьяный?! Как вам не стыдно! Я взволнован революционной тематикой!
