Роберт Ладлэм - Дорога в Омаху

— Сэм, ты просто толстокожий! Неужели чудовищность того, что вы совершили, не пробила хотя бы малейшего отверстия в той броне, за которой ты укрыл свою совесть?

— У каждого свой крест, Арон!

— Это не самое удачное выражение, которое ты мог бы употребить. Право, мне неприятно об этом спрашивать, но все-таки как же вы водворили его обратно в Рим?

— В соответствии с продуманной Маком и Зио программой, окрещенной Хауком «возвращением через черный ход». Во исполнение ее Зио начал петь в опере.

— У меня нет больше сил, — прошептал Пинкус. — Я хотел бы, чтобы этого дня вообще не было. Чтобы я не слышал от тебя ничего подобного и лишился бы зрения, дабы не видеть этих снимков.

— Как вы думаете, какое у меня сейчас самочувствие? Что ощущаю я изо дня в день? Девушка, единственная, которую я полюбил по-настоящему, бросила меня. Но я сумел уже кое-что усвоить, Арон, а именно: жизнь продолжается!

— Бесподобная мысль!

— Я имел в виду, что с этим покончено. Все это в прошлом. И в каком-то смысле я даже рад тому, что случилось. Как-никак, но я обрел свободу. И могу смело идти вперед, зная, что этот сукин сын никогда больше не сунется ко мне.

И тут зазвонил телефон.

— Если это из конторы, — произнес Пинкус, — то скажи, что я в храме. Я не готов вот так сразу выйти отсюда во внешний мир.

— Будет сделано, — заверил его Сэм, направляясь к письменному столу, где продолжал трезвонить аппарат. — Мама немного не в себе, что же касается Коры, то лучше не подпускать ее к телефону... А знаете, Арон, сейчас, после того, как вы узнали обо всем, на душе у меня полегчало. Я не сомневаюсь в том, что смогу с вашей помощью найти свой путь. Я смогу противостоять любым трудностям, которые встретятся мне впереди, и буду открывать новые для себя горизонты....

— Возьми же трубку, Сэм: голова просто раскалывается от этой проклятой штуки.

— Да, конечно... Простите меня! — Дивероу поднял трубку, ответил на приветствие своего абонента и после короткой паузы разразился истерически яростным криком. Его мать, не выдержав, ринулась к нему с кушетки, но, налетев на овальный кофейный столик, растянулась на полу.

— Сэмми! — вопил Арон Пинкус, мечась между потерявшей сознание Элинор и ее сыном, в панике срывавшим со стен фотографии, до которых только мог достать, и топтавшим их в неистовстве на полу. — Сэм, возьми себя в руки!

— Оборотень! — орал Дивероу. — Червь навозный!.. Наигнуснейший тип из всех, что были на земле!.. У него нет никакого права...

— Сэмми, ваша матушка!.. Может, она уже умерла!

— Забудьте об этом: если так, то она ни о чем не узнает, — бросил Дивероу и, устремившись к стене у письменного стола, продолжил свою битву с мириадами фотографий и газетных вырезок. — Он болен! Болен! Болен!

— Ты, наверное, не расслышал меня, Сэм. Я говорил тебе не о ком-то еще, а о матери. — Арон с трудом опустился на колени и, крепко сжав руками бившуюся об пол голову матери, вновь предпринял попытку привлечь к несчастной женщине внимание ее сына: — Должны же вы проявить хоть какое-то беспокойство, какой-то интерес...

— Интерес? А он проявлял когда-нибудь интерес ко мне? Он растоптал мою жизнь! Он отрывает от моего сердца кусок за куском и отправляет их вверх на воздушном шарике...

— Да при чем тут этот «он», Сэм? Я о «ней»! О твоей матери!

— Хэлло, мама, я занят!

Пинкус вытащил из кармана радиотелефон и нажал на кнопку. Затем еще и еще, подолгу не отпуская ее. Должно же дойти наконец до его шофера Пэдди Лафферти, что это сигнал тревоги!

И, действительно, тот понял, что в доме что-то стряслось. Было слышно, как Пэдди вламывается в дверь в восточном крыле здания, приказывая Коре самым повелительным сержантским тоном убираться с дороги, если она не хочет, чтобы он вышвырнул ее прочь на потеху банде пьяных, уставших от войны пехотинцев, которые были не прочь поразвлечься в обществе дамы.

— Это не угроза!

Сэм Дивероу находился позади своего письменного стола, привязанный по рукам и ногам к стулу простынями, энергично сорванными с его постели и ловко разорванными на полосы бывшим сержантом Патриком Лафферти из Омаха-Бич: сказывался опыт Второй мировой войны! Приготовить путы он смог лишь после того, как «загасил» умелым ударом Сэма и разыскал спальню. Дивероу тряс головой, моргал глазами и голосом, мало похожим на прежний, пытался обрисовать обстановку.

— На меня напало пятеро наркоманов, — предположил он.

— Не совсем так, малыш, — откликнулся Пэдди, поднося стакан с водой к губам юриста. — Если только ты не принимаешь за них бутылку «бушмилы», чего я не советую тебе делать на старом Юге и даже в салуне О'Тула.

— Так это вы скрутили меня?

— Мне ничего больше не оставалось, Сэм. Когда боец становится невменяемым в пылу схватки, его приходится приводить в чувство любым способом. И в этом нет ничего страшного, парень!

— Так вы служили в армии?.. Были в бою?.. Сражались вместе с Маккензи Хаукинзом?

— Ты знаешь его, Сэм?

— Ответьте же: вы были там же, где и он?

— Да. Правда, встречаться с прославленным генералом лично мне не случалось, но видеть его я видел! В течение десяти дней во Франции он стоял во главе нашей дивизии, и, скажу тебе, приятель, другого такого командира нет и не было в нашей армии. По сравнению с ним Паттон[31]выглядел балетным танцором. Откровенно говоря, мне нравился старина Джордж, но он все же был военачальником совсем не того класса, что Хаук.

— Пропади все пропадом! — возопил Дивероу, напрягаясь изо всех сил, чтобы разорвать путы, и тут же, оглядев пустую комнату, спросил внезапно: — А где моя мать?.. И Арон?

— Что касается твоей маменьки, малыш, то я перенес ее в ее спальню. А мистер Пинкус в данный момент потчует ее бренди, чтобы она заснула.

— Арон и моя мать — вместе?

— Смотри на вещи проще, парнишка. Разве ты не видел Шерли с прической, будто скрепленной цементом?.. А теперь выпей немного водички. Я бы дал тебе виски, да не думаю, что ты это вынесешь. Взгляд твоих глаз не более осмыслен, чем у кошки, которую встревожил громкий шум.

— Прекратите! Весь мир мой рушится!

— Не взвинчивай себя понапрасну, Сэм. Мистер Пинкус соберет обломки этого твоего мира и склеит их. Более великого человека не было еще у нас тут... Кстати, он возвращается. Я слышу, он уже у двери.

Хрупкая фигура Арона Пинкуса приковыляла в кабинет. У него был такой усталый, измученный вид, будто он только что совершил восхождение на Маттерхорн.

— Нам надо поговорить, Сэмюел, — сказал он, задыхаясь и в изнеможении падая на стул перед письменным столом. — Пэдди, не будешь ли любезен оставить нас наедине? Кузина Кора решила, что тебе понравится филей, поджаренный на решетке.

— Что?!

— С ирландским элем, Пэдди!

— Ну что же... Выходит, первое впечатление не всегда правильное. Не так ли, мистер Пинкус?

— Так, старый друг.

— А как насчет меня? — завопил Дивероу. — Кто-нибудь меня развяжет?

— Ты останешься в таком положении, Сэмюел, до тех пор, тока мы не закончим беседу.

— Вы всегда зовете меня Сэмюелом, когда злитесь.

— Когда злюсь? Но почему я должен злиться? Конечно, ты связал мое имя и мою фирму с самым омерзительным, коварным преступлением за всю историю цивилизации со времен Среднего Египетского Царства, существовавшего четыре тысячи лет назад. Однако это вовсе не значит, что я зол. Нет, Сэмми, я не зол, я в истерике.

— Ну, я пошел, босс, — произнес бывший сержант.

— Я позвоню тебе попозже, Пэдди. И постарайся получить максимум удовольствия от своего филея, как если бы это была последняя трапеза в твоей жизни.

— Желаю удачи, мистер Пинкус!

— Спасибо. Через час зайди за мной и отвези меня в храм, если только я раньше не просигналю тебе.

Лафферти быстро удалился. Снизу послышался скрип наружной двери.

Сложив руки на груди, Арон молвил спокойно:

— Правильно ли я заключил, что тебе звонил не кто иной, как генерал Маккензи Хаукинз?

— Вы сами отлично знаете, что это так и что эта крыса не Должен был делать этого.

— А что он такого сделал?

— Позвонил мне.

— Так разве ж есть закон, запрещающий разговаривать по телефону?

— Коль скоро речь идет о нас двоих, то, безусловно, есть. Он поклялся на своде армейских уставов, что не будет больше разговаривать со мной до конца своей несчастной, ублюдочной жизни!

— И тем не менее он счел возможным нарушить эту торжественную клятву, из чего следует, что он хотел сообщить тебе что-то чрезвычайно важное. И что же это было?

— Да он не сказал ничего! — взвизгнул Дивероу, снова напрягаясь в бесплодной попытке освободиться от пут. — Все, что я от него услышал, так это то, что он летит в Бостон повидаться со мной, потому что у него все пошло вкривь и вкось...

— Скорее это у тебя все пошло вкривь и вкось, Сэм... А когда он собирается прибыть сюда?