Славно всегда гуляли. Нынешний праздник летел, как говорил в таких случаях дед Макар, корове в подхвостицу…
Баба Мотя всю жизнь угощения делала тазами. Таз пельменей, таз колдунов — вареники с капустой, — таз винегрета… На этот раз тазы были практически нетронутыми. Мужикам на сухую в горло не лезли ни пельмени, ни колдуны…
— Хватит! — в один момент хлопнул по столу дед. — Спать!
На часах еще и двух не было. И это сказал дед Макар, который, как правило, в Новый год куролесил до следующего вечера. Приткнется где-нибудь на полчаса, проснувшись, пуговицы застегнет и опять гулять. Тут отрезал: «Спать!» И все согласились.
Гуляли они в однокомнатной квартире сына Генки. В своем добротном частном доме привечать гостя баба Мотя наотрез отказалась — не с деревни, чать, он приехал. У Генки имелся дефицит спальных мест. Женщины выбрали диван-кровать и покатом поперек лежбища разместились. Мужикам постелили на полу, гостю — на кухне, на раскладушке.
Мужики суровым строем лежали под елкой. Не спалось. Червь недовольства точил их. Один всех троих. Большой и злой. Двенадцать месяцев ждешь праздник, и вот он бездарно летит в подхвостицу. За окном смех, песни, визг…
И попробуй, усни, когда ни в одном глазу.
— Сейчас бы снотворных капель! — зашептал дед Макар.
— Пару кружек, — согласился Никита. — Пойду погляжу.
— А? — спросонья услышала его голос супруга.
— Бэ! — недовольно продолжил алфавит муж. — В туалет хочу. До утра что ли терпеть?!
Заурчала вода. Вернувшись, Никита доложил командному пункту под елкой: «Спит». Начался совет в Филях под одеялом, что делать? Но и враг не дремал.
— Вы что там вошкаетесь? — спросила Валентина.
«Кто вошкается?» — хотел возразить Генка, но дед Макар вовремя зажал ему рот. Надо было усыпить бдительность противника. «Храпите!» — приказал дед. Мужики начали свистяще-храпящими руладами изображать спящих. И женщины сомлели под эту музыку.
— Все! — зашептал Генка. — Я на разведку. Вы храпом прикройте.
На четвереньках он добрался до порога и растворился во мгле. Оставшиеся извлекли уши из-под одеяла, вперили их в темноту. Заскрипела дверь, взвизгнула раскладушка.
— Укоренился, — сказал минут через десять Никита. — Я пошел.
— Стой! — остановил дед Макар. — Старших положено вперед… А ты храпи за троих!
Женщины спали беспокойно. Любаша во сне плакала на пирсе. В море уходил жених на корабле с желтыми, как детские пеленки после неожиданностей, парусами. Валентина то и дело взбрыкивала — она все еще противопесенно пинала Никиту. Баба Мотя плакала над прокисающими в тазах пельменями и колдунами…
Однако в семь утра женщин сорвало с дивана. Из кухни громом грянуло: «Ревела буря, дождь шумел!..»
Буря ревела на всю пятиэтажку. Женщины бросились на голос.
Мужики сидели на кухне в трусах. Хорошо сидели.
— Любка, — вышаривал на майке пуговицы дед Макар, — выходи за Михаила. Наш человек! Сибиряк!
— Во мраке молнии блистали! — подтвердил сказанное Никита.
— Че так-то, без пельменей, — засуетилась с разогреванием баба Мотя, — без колдунов…
Она была счастлива, увидев пьяно, но не криво, улыбающегося во все свои тридцать один с пеньком зубы Михаила.
Такой зять был в самый раз.
В двенадцать ночи дед Егор достал муку и завелся с блинами. Он был крепко не в духе. Пока у соседа в «дурачка» резался, внучка Галинка усвистала на дискотеку.
«Это ведь по три-четыре раза на неделе скачет, — ворчал, просеивая муку, дед. — Ну, в субботу поплясала, ну, в воскресенье добавила, нет, через день да каждый день дрыгалки подавай. Ох, задам перцу сегодня!.. Не дай Бог в Нюрку пойдет…»
Нюрка была сестрой деда Егора. Давно была. Дед Егор еще при царе родился, Нюрка на пять лет раньше.
Жили они, с одной стороны, в медвежьем углу, а с другой — деревень вокруг было столько, что медведь себя квартирантом в тайге чувствовал. Свадьбы в деревнях часто играли. А Нюрка на них первой плясуньей и певуньей была. Из нее такой концерт шел: самую захудалую гулянку растормошит. Замшелый дед не улежит на печке, кулем с костями свалится пошаркать напоследок «Барыню» или «Подгорную». Но переплясать Нюрку — дохлый номер. Пытались… Одного прямо на круге родимчик ударил… Другой ухитрился жилу какую-то повредить, охромел после пляски. Нюрке хоть бы хны. Как сейчас, у деда Егора перед глазами она: верхняя часть туловища — что бюст вождю в камне, бровью не поведет, будто фотограф с фотоаппаратом перед ней, а не на гулянке. Зато внизу что творится! Не передать! Танцевальный пулемет! Кажется, вот-вот ноги из суставов выскочат. Упляшет, бывало, всех в умат и давай песни петь. Немерено их знала.
Бывало, из-за Нюрки дрались. Она пляшет на одной свадьбе, за ней с другой едут, тоже хотят повеселиться с таким мотором. Первые не отдают, дескать, наша, вторые напирают: дайте другим повеселиться…
Без устали Нюрка в девках пела, плясала, а и замужество не остановило. Хозяйство уже свое, дети, а она как удерет на свадьбу… Муж бегает, ищет. Поди, знай, где она? В Самарке, Ивановке, Петрушах, Еловке… А свадьбы неделями играли. Вот Нюрка и живет там. Да и не отпускали. Любили Нюрку, где она, там скучно не бывает. А муж с ног собьется, пока найдет…
«Запляшется Галинка, — беспокоился за внучку дед, — как Нюрка! Это ведь такая зараза». Дочь деда, Галинкина мать, Наталья, смеялась: «Не борозди ты, папа, ерунду».
Вот и сейчас уже двенадцать подходит, Галинки нет, а Наташка с мужем спят без задних ног. По-хорошему — взять бы ремень да на ту дискотеку. Дед Егор намазал сковородку жиром и начал печь блины. От того, что был сердитый, первый вышел комом.
А вот первый муж у Нюрки был золотой парень. Только не выдержал перепляса. Год прожили, Нюрка никак не успокоится, одно на уме — скорей бы где-нибудь свадьба. Два прожили, та же картина… Дети пошли — ей один черт. Лишь прознает, где-то сватанье прошло: все, как подменили Нюрку, сама не своя делается, бес изнутри точит. Муж и юбки топором рубил, и обутку прятал, а все одно — убегала. Выскочит, будто на минутку за дровами или в сенцы, и ищи ветра в поле. В один из Нюркиных убегов муж смастерил петлю из вожжей и… Пляши, дескать, дальше…
Зато второй супруг был два сапога пара — гармонист. С ним вместе Нюрка совсем под откос пошла. Он еще и закладывал. Не просто так, зараза, с выкрутасами пил. Тоже артист. Играет, и чтобы обязательно на гармони стакан полный стоял. И какой бы пьяный ни был, все равно капли не разольет. Пальцы по пуговкам за мелодиями шныряют, меха музыку на сжатие-разжатие выдувают, а стакан как прибитый к гармони. Волнишка не пробежит по хмельной жидкости. Играет, играет, хлобыстнет до дна, ему тут же снова до краев на инструмент поставят…
Недолго они, два сапога пара, дуэтом свадьбы обслуживали. Как-то на одной зимней… Что уж вынесло муженька ночью за порог? Нужда естественная забурлила или черти на свою свадьбу поманили? Когда утром хватились плясать, гармонист уже окоченел за амбаром. Сбацал, что называется, отходную на свежем воздухе.
Ничего Нюрку не брало. Дети, хозяйство, мужья живые и покойные — все до дверцы. И ведь не пила вина-то зеленого. Ни боже мой! Так, пригубит слегка, на язык плеснет капелюшку… Не вино на свадьбы тащило…
«Надо Галинке вопрос на ребро поставить, — накачивал себя дед Егор, — хватит по дискотекам заполаскивать, так можно все проплясать. И институт, и жизнь дальнейшую! Раз матери с отцом наплевать — я займусь! Нюрку тоже вовремя не тормознули. Отец рукой махал: пусть погуляет, еще впряжется… Впряглась, да не в ту телегу… И у Галинки целый день магнитофон орет. Еще и днем пляшет».
Коротко брякнул звонок в прихожей. Галинка заявилась — не запылилась, только вся шубейка и шапка в снегу. Щечки румяные.
— Ух, егоза! — насупил брови дед Егор. — Опять чуть не до утра!
— Дедуль, ну че ты?
— Че-че! Через плечо и за голяшку! Блины будешь?
— Ты блинов напек?!
Галинка в блестящем платье, да не платье, а лоскуток, едва спереди и сзади исподнее прикрывающий, голова в завитушках, села за стол.
— Ух, егоза!.. — дед Егор погрозил пальцем. — Ремешком бы тебя по заднему хозяйству.
— Брось ты, дедуль. А блинчики у тебя, как всегда, качественные.
— Не первый год на свете живу.
— Дедуль, мне опять лазерный диск вручили, никто лучше меня не танцует. Когда ты мне музыкальный центр купишь?
— Ох, точно по Нюркиным генам пойдешь! Что с тобой делать?
— Еще блинчиков дай…
За окном ветер гонял густо сыплющийся с небес снег, у окна на батарее спал кот, а дед Егор, глядя на внучку, думал, как бы ей генное выправление провести и… музыкальный центр купить.
Лену Кочину настиг юбилей. Не из радостных. Да куда денешься. Сорок. Отмечали девичником, точнее — бабишником, на даче у подружки. Конечно, можно было и с сильным полом. Только свистни. Особенно женатиков. Набивались. Перебьетесь, решили женщины. Душевно посидели. Винцо, сигареты, коньячок… Чуть на последний автобус не опоздали.
