Почему-то мы боимся признаться, что какие-то произведения искусства нам не нравятся или непонятны. Хотя, по-моему, это нормально и вполне объяснимо. Картина или повесть — это материальное выражение эмоционального состояния конкретного человека, и оно вполне может быть не понято или не разделено другими людьми. Этим искусство и отличается от науки, достижения и выводы которой бесспорны и очевидны и не зависят от человеческой оценки.
Конечно, есть классические произведения, образцы, созданные по всем правилам и канонам, и не понимать их — значит быть необразованным человеком.
Но ведь есть и другие вещи. Нам их втюхивают как роскошные наряды от кутюр, но опять сквозь вымышленные оборки, складочки и золотые вышивки выглядывает и вопит о себе настоящий облик рекламируемого или, как сейчас говорят, «распиаренного» продукта. И уже в мнимом шелке и бархате сквозит не грязное голое тело, все-таки обшитое кожей, а полусгнивший смердящий скелет с провалившимся носом. И это касается не только картин или книг, а всего, что нас окружает: фильмов, актеров, правителей и политиков.
Мне вспоминается эпизод из романа Сомерсета Моэма «Театр»: аристократ Чарлз Темерли показывает великой актрисе Джулии Ламберт купленный им набросок Матисса. Джулия играет восхищение, а сама думает об изображенной на рисунке женщине: «Толстая корова! И что он нашел в этом Матиссе?»
Искусство — не деньги, чтобы всем нравиться. Но люди стесняются признаться в том, что некая картина пришлась им не по душе, они не доверяют собственным чувствам, а подчиняются общественному мнению.
У Андерсена именно ребенок объявил взрослым, что у короля нет одежды. Этот мальчик пока еще естественно честен. Он не учился в школе и не писал из-под палки хвалебные сочинения по произведениям русских и советских писателей. Ему не приходилось вынужденно смотреть шедевры официально признанных классиков кинематографа.
Иногда так хочется вернуться в свое необразованное детство, стряхнуть с себя псевдокультурный налет и без оглядки на публику называть вещи своими именами: небо голубое, трава зеленая, солнце желтое, а вон та картина, репродукция которой висит у соседки в сортире, уродливая и безобразная, независимо от того, был ее автор борцом за мир или нет.
Моя старшая сестра частенько приободряет нашу маму комплиментом: «Ты воспитала очень хороших дочерей!» Полностью разделяя мнение сестры, я вдобавок ко всему еще и не перестаю радоваться, как мне бесконечно повезло с умным, прекрасным и выдающимся во всех отношениях ребенком.
В младенчестве у Полины не зарастало «овальное окно» — отверстие в сердце между камерами с венозной и артериальной кровью. Нам говорили об операции, терзали бесконечными осмотрами и анализами, пугали угрозой возможной одышки и губ цвета берлинской лазури. Но дочка успешно справилась со всеми болячками: лишнее отверстие затянулось с опозданием в пять лет, правда, оставив после себя маленький побочный эффект в виде дополнительных наростов в левом желудочке.
Полина думает, что запасные хорды выросли из-за хорошего питания. Дочкин отличный аппетит всегда меня радовал и успокаивал. Помню, как в младшей группе детского сада, в самом начале, я робко спросила у строгой воспитательницы Лидии Николаевны, как себя ведет моя малышка.
— Кушает очень хорошо! И всегда по два раза просит добавки! — успокоила и немного шокировала меня грозная педагогиня.
Мой сострадательный ребенок всегда поддерживает меня в кулинарных экспериментах. Салат из собственноручно наловленных и замаринованных мидий, а также каракатиц под соусом бешамель мой благородный муж, приверженец традиционной русской кухни, пробовать не стал категорически, мотивируя свой отказ подозрительным видом готовых блюд и моей неопытностью в части обращения с морепродуктами. Зато моя жалостливая дочка отважно жевала резиновых озерных мидий и подозрительно переливающихся всеми цветами радуги каракатиц и одобряла мои творческие порывы.
Мой уникальный ребенок обожает мыть посуду. Чтобы упругая струя горячей воды била из-под крана и фонтаном разлеталась в миллионы капелек по всей кухне, чтобы губка сочилась густой пеной из миллиардов разноцветных пузырьков. И чтобы непременно все священнодейство по наведению первозданной чистоты сопровождалось роскошным вокалом собственного исполнения. Например, песней «Если в сердце живет любовь».
Мой креативный ребенок с наслаждением придумывает игры и вовлекает в них меня. Последняя наша забава называется «делать знаки». Правила ее крайне просты: мы идем по улице с серьезным видом, держась, как обычно, за руки. И если кто-нибудь из нас замечает, что на ее спутницу обращает внимание случайный прохожий, необходимо тайно пожать прелестнице руку — сделать знак, что красота ее лица, фигуры и туалета не осталась незамеченной. После таких развлечений болят кисти рук, зато самооценка отлично себя чувствует. Дочка вообще умеет успокоить меня одобрительным словом.
— Ты совсем не выглядишь старой, — недавно сказала она, посмотрев видео из фамильного архива. — По крайней мере, не старше папы.
Конечно, моя прекрасная дочь не совершенна: она порой путается в задачах по математике, ленится вставать по утрам и не хочет носить шарф. Но я люблю не только ее очевидные и многочисленные достоинства, но и тайные незначительные недостатки. Люблю, как только может любить свою дочь самая обычная, прекрасная и далеко не идеальная мать.
Порой мне кажется, что в жизни я многое делаю неправильно. Или правильно, но абсолютно не то, что нужно. Так говорит мне строгий Рассудок, мое второе «я», мой контролер, надзиратель и судья. Не закончена колонка для журнала, брошены на полстранице наброски к заказной статье, не приготовлен вкусный и полезный семейный обед из трех блюд и не куплены обложки для дочкиных школьных учебников. А я, вместо того чтобы усердно трудиться на ниве журналистики, домашнего хозяйства и воспитания, поддаюсь внезапному порыву Души, моего следующего по списку «я», моей закадычной подружки-заводилы-провокаторши, и зачем-то отправляюсь с мужем в гараж.
Я сижу на маленьком раскладном стульчике перед гаражом, подставляю лицо августовскому ветру и солнышку, смотрю, как муж проверяет целостность проводки, вдыхаю вредную смесь паров бензина, машинного масла и сигаретного дыма и тихо плавлюсь от удовольствия.
Закончив работу по техническому осмотру семейного автомобильного и мотоциклетного парков, мы не спеша возвращаемся домой. Мне нравится вот так идти в обнимку, пытаясь топать в ногу, непременно сбиваться и путаться, толкая друг друга сначала непроизвольно, стараясь выправить утерянный ритм шагов, а потом и нарочно. Нравится хохотать, громко и беспричинно, пить пиво по очереди из одной бутылки, и не потому, что не хватило денег купить сразу и вторую, а потому, что из общей вкуснее. Нравится прижиматься к теплому мужниному боку и чувствовать, что, несмотря на то что мы вместе уже почти пятнадцать лет, мне до сих пор бесконечно весело и интересно рядом с ним.
Мне надо работать, много и упорно, чтобы успеть решить все намеченные задачи, реализовать все планы и воплотить все мечты — так диктует Рассудок. А легкомысленная кокетка Душа требует праздника — девичника с подругами, где можно будет проводить лето, обмыть новую шубу, похвастаться поголовьем холеных домашних питомцев — да мало ли найдется поводов для встречи у молодых и привлекательных женщин? И мы до полуночи галдим и воркуем, обсуждая последние покупки, рецепты осенних салатов и капризы погоды. Я меняю гостьям приборы, потчую их крайне неполезными, но сногсшибательно вкусными копчено — жарено — остро — холестериновыми блюдами, принимаю комплименты по поводу своей стряпни и купаюсь в водопаде отличного настроения.
Я должна съездить в школу, узнать время начала праздничной линейки, заказать букет и наконец-то купить несчастные обложки для учебников — велит мне возмущенный Рассудок, давая последний шанс реабилитироваться в своих же глазах. А ветреная Душа подсовывает мне новую восхитительную книжку о любви. Я взахлеб читаю роман, представляя себя на месте главной героини — я всегда так поступаю, чтобы прочувствовать произведение как можно глубже, — всхлипываю, улыбаюсь и хихикаю, переживая прописанные автором ситуации. Я расстаюсь с книгой, раздираемая сонмом противоречивых чувств: диким сожалением, что она так быстро закончилась, легкой грустью от несправедливости мироустройства и сложности женского бытия и свербящей досадой на себя за то, что до сих пор не могу привести в порядок собственные автобиографические заметки.
Вот если бы я не была такой нерасчетливой и беспечной и внимала советам Рассудка, не поддаваясь на авантюры Души, я бы уже попирала писательский Олимп. Да и не только писательский: журналистский, домоводческий, воспитательский. Вышагивала бы по подиумам и рассекала на трассах «Формулы-1»…
