О, я могу получить комнату в одиннадцать. Когда ее… как?.. освободят? А, понимаю, когда человек, который в ней живет, соберется и уедет. Я просто не понял слова… но меня уже не слушают.
Ну да ладно, я обожду. В конце концов, с восьми до одиннадцати всего три часа. Я тут послоняюсь, посмотрю на то да на се. Я никому не буду мешать. Ого! Книжки, газеты, журналы! Целая кипа. Прямо как в книжной лавке. Постою здесь, полистаю что-нибудь. А? Что? Желаю ли я что-то купить? Гм… ну… я в общем-то… я просто… ах, понимаю, это все продается. Хорошо-хорошо, дайте мне этот журнал… пятьдесят центов?! Так и быть, давайте… и еще этот и вон тот. Да будет вам, мисс, никакой я не скряга. Хотя дома меня иной раз так и называют… Она уже не слушает.
Ну и пожалуйста. Буду ходить взад-вперед с журналами под мышкой. Все подумают, что я тут живу. Лучше бы, конечно, положить журналы в саквояж, но как это сделать? Нужно ведь остановиться, поставить куда-то саквояж, открыть замки! Не знаю, осмелюсь ли я поставить саквояж на полированный стол… о нет, мне ни за что этого не позволят.
Ничего-ничего, потерплю. В конце концов, уже восемь, и скоро наверняка раздастся гонг к завтраку. Пойду перекушу. Только где же тут столовая? Обычно это всегда указано на дверях. Проклятье, придется спросить у вот этого служащего. Коль уж я собрался потратить свои кровные на завтрак, хватит же у меня духу задать вопрос… нет-нет, только не ему… спрошу кого-то еще… ох, и этот занят, сразу видно… Э-э… простите, ради бога, не будете ли вы так любезны подсказать, где же тут обеденный зал? Гм… что? Какой мне нужен? Тот, что с грилем, или который с пальмами? Послушайте, молодой человек, я просто хочу позавтракать, если это… что? Я желаю что? Шведский что? Нет, я просто хотел… да не важно… подожду гонга здесь… не беспокойтесь.
А это что такое? О чем кричит этот мальчишка с подносом? Сообщение для мистера такого-то — должно быть, случилось что-то серьезное. Сообщения для мистера… для меня? Эй, я здесь! Да-да, я! Ждут у стойки? Бегу, неужто дурные вести из дому? Да, я. Да, именно. Я готов к самому страшному…
Господи, комната! У вас есть для меня комната. На пятнадцатом этаже. Святые угодники! Так высоко! Нет-нет, я беру ее. Не можете обеспечить меня ванной? Ничего-ничего, ванна у меня есть. Дома.
К лифту туда? Лифт это подъемник? Бегу. Спасибо, я понесу сам. Но я не вижу никакого подъемника. Вот эта дверь в стене? Ну и ну… Это подъемник? Как все изменилось. Я помню подъемник, с канатом посредине, и за этот канат надо было тянуть, чтобы со скрипом и клацаньем поднять кабину до пятого этажа… А тут какая-то странная машина… А как вы?.. О, простите, я мешаю закрыть двери… ой, вам неудобно… простите, ради бога, я не хотел доставлять вам хлопоты…
Ух ты… Как быстро! Вы уверены, что сумеете остановить эту штуку? Будьте внимательны, юноша! У нас в городе однажды подъемник… пятнадцатый этаж? Уже? Чудесно.
Как высоко! Боже, жутко высоко. Молодой человек, к окнам лучше не подходить. Тут уж полетишь, так полетишь. Не ждите, я дальше сам справлюсь… ах, да… простите. Надеюсь четвертака достаточно?
Господи, как же хорошо остаться одному! Но как тут высоко. А до чего шумно! Что это за грохот? А-а… напротив строят здоровенный стальной дом… Ну, скажу я вам, у этих парней нервы, что твои канаты. Отсяду-ка подальше от окна.
Я совсем один. В старые времена я позвонил бы в звонок, чтобы принесли что-нибудь выпить, но я же на пятнадцатом этаже! Кто понесет выпивку на пятнадцатый этаж? В старые времена я надел бы шлепанцы и отправился в бар выпить и поболтать с барменом.
Здесь, уж не сомневайтесь, никакого бара наверняка нет и в помине. Можно было бы, конечно, поискать, но как осмелиться у кого-то спросить? Нет уж, посижу и подожду. Рано или поздно кто-нибудь наверняка придет.
Дома я отправился бы в ресторан Эда Клэнси и заказал бы там яичницу с ветчиной или бифштекс с яйцом, или что-нибудь еще — за тридцать пять центов.
Ну так у нас городишко-то крохотный.
Чувство такое, что вот взял бы свой саквояж под мышку, да сиганул с ним с пятнадцатого этажа. Это стало бы для них уроком.
Только, боюсь, они и не заметят…
XII. Этот безумный век
(пер. А. Криволапова)
Как ни жаль мне об этом говорить, но что-то происходит с миром, в котором мы привыкли жить. Бедолага «ускоряется». Повсюду только и слышно, что об «эффективности». Офисы открываются в восемь. Миллионеры обедают печеным яблоком. Банкиры — те вообще практически голодом себя морят. Президент колледжа заявил, что искусственном молоке каких-то там единиц энергии куда больше, чем в… в чем-то еще — я забыл, в чем. Все это, конечно, замечательно, только вот я никак не могу приспособиться.
Друзья ведут себя как-то странно. Не засиживаются за полночь. Спят на свежем воздухе, на верандах и в беседках. Некоторые, насколько я понимаю, вообще устраиваются на голых досках. Они глубоко дышат. Они обливаются ледяной водой. Они совсем не похожи на себя прежних!
Ну конечно же, я не сомневаюсь, что все это очень здорово. Не сомневаюсь, что так и должно быть. Я просто говорю, тихо и скромно: это не для меня. Я остался позади. Возьмем, к примеру, алкоголь. Так его теперь окрестили. Было время, мы называли его бурбоном или джином, и сами эти названия дышали романтикой. Те времена в прошлом.
Теперь бедолага превратился просто в алкоголь, и никто о нем доброго слова не скажет. Не сомневаюсь, так и должно быть. Алкоголь, говорят, если принять его достаточное количество, разрушает внешнюю оболочку диафрагмы. И, насколько мне известно, подвергает надчревную ткань разрушению.
Не стану этого отрицать. А еще говорят, что алкоголь проникает в мозг. Не буду спорить. Он, говорят, превращает передний мозг в полного дебила. Я об этом знаю. Чувствовал не раз. Мне говорят — и я им верю, — что после одной-единственной порции алкоголя… лучше назовем это «виски с содовой», способность человека трудиться снижается примерно на двадцать процентов. Страшное дело. После трех порций, говорят, способность ясно мыслить снижается вдвое. А уж после шестого стаканчика работоспособность падает на все сто процентов. И бедняга просто сидит себе — ну, допустим, в своем любимом кресле в клубе, — а у него не только способность, но и желание работать напрочь пропало, и мыслить он не может ясно. Вот и сидит он, весь такой благостный, в клубах голубоватого сигарного дыма.
Чудовищно, вне всяких сомнений. Алкоголь обречен; он исчезает… да, можно сказать, совсем исчез. И все-таки я как представлю глоток подогретого скотча морозным вечером, «Том Коллинз» летним утром, джин «Рики» рядом с теннисным кортом или глиняную кружку пива в боулинге… Бесспорно, употребление алкоголя следует запретить и начать снова просто пить пиво, джин и виски, как мы делали испокон веку. Только вот все эти вещи, как выяснилось, мешают работе. И им придется исчезнуть.
Впрочем, вернемся к «работе» в более простом и широком смысле слова. В мое время люди ее ненавидели. Рассматривали как естественного врага человека. Теперь весь мир просто обожает работать. Мои приятели, насколько я понимаю, спят на досках и делают дыхательную гимнастику, потому что это помогает им лучше работать. Они отправляются на недельку в Виргинию не чтобы отдохнуть, а потому, что считают, будто по возвращении смогут плодотворнее работать. Я знаю человека, который носит ботинки, которые велики ему на два размера, потому что в них, дескать, ему удобнее работать. Другой носит только мягкие рубашки, так как ему, видите ли, лучше работается в мягких рубашках. Да сейчас полно народу, который и собачью упряжь наденет, лишь бы работать получше! Один парень каждое воскресенье отправляется на прогулку за город. Не то чтобы ему нравились сельские просторы — он и пчелу-то не распознает, попадись она ему, — просто ему кажется, что после воскресной прогулки у него отличная, свежая голова, готовая к работе в понедельник.
Что до самой работы — тут я молчу. Только удивляюсь иногда: неужели я один такой? Единственный в мире человек, который ее ненавидит.
Впрочем, работа это еще не все. Возьмем еду. Я частенько заявляю, что предпочитаю ленч — я имею в виду обычный ленч, не званый обед, — состоящий из двухдюймовой толщины стейка размером в квадратный фут. Над таким, пожалуй, не грех и потрудиться, как говаривали четверть века назад.
Теперь же мои друзья так и норовят прихвастнуть своей скудной пищей. Один утверждает, что не способен съесть ничего, кроме стакана молока с черносливом. Другой уверяет, что галета и стакан воды — предостаточная пища для мозга. Этот обедает белком яйца. Тот потребляет исключительно желток. Я знаю всего двух человек, кто способен съесть целое яйцо за раз.
Все эти люди безумно боятся, что если съедят что-либо посытнее яйца или бисквита, то отяжелеют после ленча. Почему они так против этой самой тяжести — ума не приложу. Лично я ее обожаю. Что может быть лучше, чем сидеть после плотного обеда в компании плотных друзей и покуривать крепкие сигары? Я знаю, что это вредно. Я признаю этот факт и никоим образом не пытаюсь его смягчить.
