– Нет, сэр.
– Понятно. Благодарю вас.
И я проследовал по коридору в свою комнату, чтобы там на досуге проанализировать создавшееся положение.
Спросите деятелей, которые вращаются в дипломатических кругах и привыкли решать сложные государственные вопросы, они вам подтвердят, что, когда дела заходят в тупик, бесполезно просто просиживать штаны и закатывать глаза к небу – надо засучивать рукава, изучать возможности и принимать неотложные меры через соответствующие каналы. Только так есть надежда подыскать лекарство от грозящей беды. И теперь, подумав изо всех сил, я пришел к выводу, что тут, пожалуй, поможет безотлагательный разговор по душам с Коротышкой, в ходе которого надо будет указать ей на страшную опасность, какой она подвергает старого друга и соученика по танцклассу, позволяя Гасси целыми днями блеять и резвиться вокруг себя.
Приняв такое решение, я снова вышел в коридор, и через несколько минут меня можно было заметить пробирающимся под полуденным солнцем по парку в направлении деревни Кингс-Деверил. И меня заметили. Заметил не кто-нибудь, а леди Дафна Винкворт. Я уже был вблизи ворот, еще мгновение – и я на свободе. Но тут некто произнес мое имя – вернее, имя Гасси, – и я увидел в кругу розовых кустов помянутую грозную даму. В руке она держала садовый опрыскиватель, из чего я заключил, что местным насекомым-вредителям и лиственным вшам достанется от нее на орехи.
– Подойдите сюда, Огастус, – скомандовала леди Дафна.
Вот уж чего бы я никогда не сделал по своей доброй воле даже в лучшие времена, у меня от этой опасной женщины и так шерсть на холке становилась дыбом, а в данную минуту вид у нее был еще на десять градусов опаснее обычного. Голос холодный, взгляд ледяной, и мне положительно не нравился этот опрыскиватель, который она держала наперевес. Ясно, что по какой-то непонятной причине я упал в глазах леди Дафны приблизительно до уровня лиственной вши, и, судя по всему, она способна сейчас при малейшей провокации нажать гашетку и запузырить прямо мне в физиономию смертельную дозу ядовитой жижи.
– А, привет, привет, – произнес я, изо всех сил стараясь изобразить непринужденность, но где уж там. – Опрыскиваете розы?
– Не говорите со мной, пожалуйста, о розах.
– Хорошо, хорошо, не буду. – У меня и не было особого желания говорить с ней о розах. Я просто импровизировал, чтобы заполнить паузу.
– Огастус, что это такое?
– Прошу прощения, мадам?
– Вам бы лучше попросить прощения у Мадлен.
Тут что-то загадочное. Я не понял. Возможно ли, что сиятельная британская дама просто плетет несусветную чушь?
– Несколько минут назад при мне на ваше имя от Мадлен пришла телеграмма. Ее передали по телефону с почты. Их иногда доставляют, а иногда диктуют по телефону.
– Понятно. Как кому вздумается.
– Сделайте одолжение, не перебивайте. В данном случае на почте воспользовались телефоном, а поскольку я как раз проходила мимо, когда раздался звонок, я сняла трубку и записала то, что они продиктовали.
– Ужасно любезно с вашей стороны, – ввернул я, уверенный, что лестью дела не испортишь.
Однако в данном случае я ошибся. Леди Дафне моя реплика пришлась не по вкусу. Она нахмурила брови, подняла на изготовку опрыскиватель, но потом, по-видимому, вспомнив, что она из честного рода Деверилов, все-таки опять опустила.
– Я уже просила вас не перебивать. Так вот, текст я записала. Он у меня при себе. Нет, – поправилась она вскоре, перерыв все карманы. – Вероятно, я оставила записку на столе в холле. Но содержание могу вам передать. Мадлен пишет, что со времени вашего приезда в «Деверил-Холл» не получила от вас ни одного письма и желает знать почему. Она очень огорчена вашим безобразным отношением, и неудивительно, я бы сказала. Вам известна ее чувствительность. Вы же должны были писать ей ежедневно. У меня нет слов, чтобы выразить возмущение вашим бессердечием. И это – все, Огастус, – заключила она, отпустив меня властным жестом, исполненным такого омерзения, как будто я не просто лиственная вошь, а лиственная вошь, не достигающая даже среднестатистического для лиственной вши уровня приличия. На подкашивающихся ногах я поплелся прочь и, нащупав садовую скамейку, плюхнулся на нее.
Полученное известие, как вы сами понимаете, подействовало на меня, точно удар по голове носком, в который плотно набит мокрый песок. Только однажды за всю мою биографию я испытал нечто подобное по силе эмоций – когда Фредди Виджон в «Трутнях» раздобыл автомобильный клаксон и в тот момент, когда я переходил через Дувр-стрит в состоянии, обычно называемом мечтательным, бибикнул мне прямо в ухо.
Мне даже в голову не приходило, что Гасси может не писать ежедневных писем мадемуазель Бассет. Он ведь с этим намерением прибыл в здешний питомник теток в духе Эдгара По. И я был уверен, что он свое обязательство выполняет. Теперь можно было безо всяких графиков представить себе будущее, если он продолжит в том же духе. Еще немного молчания с его стороны, и la Бассет явится сюда для расследования собственной персоной, а уж при мысли о том, что из этого произойдет, от страха стыла кровь и скрючивались пальцы на ногах.
Так я сидел, весь в апатии, с отвисшим подбородком, уставившись невидящими глазами на красоты пейзажа, минут, наверно, десять. Но потом взял себя в руки и отправился дальше. Справедливо замечено, что Бертрам Вустер может плюхаться на садовые скамейки и какое-то время сидеть совершенно потерянный, однако непотопляемый дух Вустеров рано или поздно к нему обязательно возвратится.
Я шагал и думал горькую, мрачную думу про Кору Коротышку, fons et origo[21], если вы знаете, что значит fons и что значит origo, всех неприятностей. Это она, бессовестно кокетничая с Гасси, все время нахально одаряя его ослепительной улыбкой и мимолетным взором искоса, отвлекала его помыслы от основной работы и тормозила исполнение им своих обязанностей нашего специального корреспондента на театре военных действий. О, женщина, женщина, говорил я себе не в первый раз, убежденный, что чем скорее удастся с ними расправиться, тем лучше будет для всего человечества.
Когда-то в старые добрые танцклассные времена, восьми лет от роду, разъяренный провокационными подковырками Коротышки Перебрайт насчет моих прыщей, каковых у меня тогда имелись целые россыпи, я настолько забылся, что съездил ей гимнастической булавой по макушке, о чем до настоящего момента неизменно сожалел, считая этот прискорбный поступок непростительным пятном на своей в остальном безупречной репутации, недостойным настоящего рыцаря. И вот теперь, размышляя над тем, до чего лихо она строит из себя коварную Далилу, я ощутил в себе готовность, если б только можно было, дать ей еще раз.
Так, шагая и мысленно репетируя начальную реплику, которую можно будет использовать при нашей личной встрече, я неподалеку от поворота к дому священника наткнулся на нее самое – съехав на обочину, она сидела за рулем своего автомобиля.
Я решительно встал перед нею и заявил, что должен с ней кое о чем переговорить. Однако она ответила, что сейчас это совершенно невозможно. У нее сегодня крайне перегруженный день. Выполняя взятую на себя роль любящей матери собственного дяди, преподобного Сиднея, она собирается отнести кастрюльку питательного супа одной из его нуждающихся прихожанок.
– Некоей миссис Кларе Велбелавед, если тебя интересуют подробности. Она проживает в одном из вон тех живописных домиков, что в переулке, как повернуть за угол с Главной улицы. И ждать меня бесполезно, потому что я должна не только вручить ей суп, но потом еще посидеть и поговорить с ней про Голливуд. Она страстная киноманка, и на эти разговоры уходят часы. Как-нибудь в другой раз, мой милый.
– Но послушай, Коротышка…
– Ты, может быть, спрашиваешь себя, а где же суп? Я, к сожалению, забыла его дома, и Гасси побежал за ним. Берти, какой он замечательный человек! Сама доброта. Всегда готов помочь, выполнить любое поручение. И всегда у него в запасе занимательная историйка-другая про тритонов. Я подарила ему свой автограф. Кстати, насчет автографов, я получила сегодня письмо от твоего кузена Томаса.
– Бог с ним. Я хотел…
Но она снова перебила меня, как это свойственно барышням. У меня было много случаев испытать на себе тенденцию женского пола не слушать, когда им что-нибудь говоришь, и мне понятны муки заклинателей, которые стараются игрой на дудочке зачаровать глухого аспида, а он ноль внимания, как детская аудитория на утреннике.
– Помнишь, я дала ему пятьдесят автографов, а он собирался их продать соученикам по шесть пенсов за штуку? Ну и вот, он сообщает, что выручил не по шесть пенсов, а по целому шиллингу, так что можешь составить себе примерное представление о том, как я котируюсь у мальчиков в Брамли-он-Си. Он пишет, что даже подлинная подпись Иды Люпино идет всего за девять пенсов.
