В Нью-Йорке я работы подходящей не нашёл, и один местный еврей, из филантропов, посоветовал мне слетать в город Вилминггон, штат Северная Каролина. Там его приятель держит салон красоты, и для такого мастера, как я, у него большого сиониста, место всегда найдётся. Он даже позвонил своему приятелю в Вилмингтон, и тот даже прислал билет на самолёт. Правда, в один конец. Обратный я покупал за свой счёт, потому что сионист из Вилмингтона посчитал меня за фраера и предложил мне плату – одну треть того, что он даёт даже неграм. При этом он сказал, чуть ли не со слезой, что он всей душой с русским еврейством, и мы с ним – братья. Я ему сказал, что таких братьев я видал в гробу в белых тапочках, наскрёб последние доллары на билет и укатил в Нью-Йорк – город жёлтого дьявола, как обозвал его великий пролетарский писатель Максим Горький.
Но не об этом речь. Я не жалею, что так неудачно слетал в город Вилмингтон, штат Северная Каролина. Кроме того, удачно я слетал или неудачно зависит, с какой стороны на это посмотреть. Должен вам признаться, что я таки очень удачно слетал и затраченные на обратный билет деньги не могу записать себе в убыток.
Ещё в Нью-Йорке, в аэропорту Ла Гардия, я заметил её. Вернее, волосы. Чёрные как смоль. С синеватым отливом. Натуральными волнами лежат на плечах и спине. И обрамляют эти волосы дивное личико волшебной восточной красоты. С чуть раскосыми глазками. Бровками вразлёт. Губками, как роза. Кожа матовая. Ноздри трепешут, как у породистой лошади.
При этом миниатюрная, крошечная фигурка. Подстать моему росту. И одета со вкусом, и без претензий.
Одним словом, с ума сойти! И то мало.
Я стал жечь её взглядом и внушать на расстоянии. Хотя, скажу откровенно, особой надежды не питал. Слишком хороша для меня.
Пассажиров в самолёте было немного, неполный комплект, и свободных мест – сколько хочешь. Сел я у окна, имея рядом свободное место, у прохода, и уставился на неё в упор, пока она продвигалась в глубь самолёта с изящным чемоданчиком в руке. Смотрю на неё и внушаю. Мысленно. «Сядь со мною рядом, рассказать мне надо...»
Вы думаете, я хвастаюсь? Клянусь вам, это правда.
Она остановилась возле меня, вскинула свои реснички, и я кивнул ей, взял из рук чемоданчик и помог положить в багажную сетку.
Она сняла пальто, села, достала журнал и уткнулась в него, словно меня на свете не существует. Я понял, дело плохо. Лёту часа полтора, она едва успеет дочитать журнал. Надо принимать меры. Сесть со мною рядом – это я мог внушить. Но влюбить в себя – моего внушения не хватало.
И тут меня выручила газета. Ещё когда я был в Израиле, и весь мир, а в особенности, американцы, ещё не потеряли интереса к «мужественным советским евреям», меня сфотографировал корреспондент, и мой портрет появился в американской газете. Не потому, что я в действительности герой, а потому, что им нужен был еврей из Москвы, а не из Черновиц, и единственным москвичом среди черновицких и кишинёвских евреев оказался я.
Портрет вышел что надо, а текст вокруг него расписали такой, что неловко было людям в глаза глядеть. Национальный герой... лидер... крупнейший... У американцев, если уж они берутся вас похвалить, так вы непременно и лидер, и крупнейший, и самый, самый. Так у них принято. Я это потом узнал.
Один номер той газеты я приберёг и в нужных случаях, скромно потупясь, показывал, что не раз сослужило мне хорошую службу.
Газета как всегда лежала у меня в портфеле, и я достал её, развернул портретом поближе к соседке и даже краем наехал на её журнал. От моей невежливости она нахмурила бровки и нечаянно глянула на портет. Потом подняла глаза на меня и снова на портрет. Клюнула!
И тогда я увидел, как возникает на этом волшебном личике интерес к моей особе. Она вежливо попросила газету: нельзя ли посмотреть? Я тоже вежливо, без суеты, протянул газету. Она впилась, а я, зная, как там расписан, затаил дыхание, ожидая результата. Ждать пришлось не долго. Она снова подняла глаза – в них светился восторг. Ещё бы! Она сидит рядом с героем борьбы за выезд советских евреев в Израиль, мужественным человеком.
Мой английский оставляет желать лучшего, но и её английский не далеко ушёл. Видать. тоже недавно в Америке. Иммигранточка. Стали болтать через пень-колоду. Я – грудь колесом, пускаю пыль в глаза. Она – ах да ах, не может успокоиться, с каким, мол, человеком познакомилась.
Чую, дело на мази. Остаётся только не поскользнуться на апельсиновой корке. Что меня настораживало, так это плутоватый огонёк в её прекрасных глазках, когда она поглядывала на меня. Будто разыграть собиралась.
Наахавшись и наохавшись, она сказала мне, играя, как бес, глазами:
– Я очень рада познакомиться с героем Израиля, но думаю, вы не очень обрадуетесь, когда узнаете, кто я. Ну, угадайте.
Я почувствовал подвох и окончательно растерял свой скудный запас английских слов. Вместо вразумительного ответа в башку лезли фразы из учебника английского языка, вроде: мистер и миссис Кларидж пошли в магазин делать покупки...
– Не напрягайтесь, – рассмеялась она, – всё равно не угадаете. Я – арабка. И родилась на той же земле, куда вы теперь героически добрались из Москвы. Мы с вами оба, вроде, земляки. Только меня оттуда попросили, а вас – наоборот.
И смеётся на все свои прекрасные тридцать два зуба. а я чувствую – мороз по спине ползёт и брюки скоро отклеивать придётся. Ничего себе, влип. Кого я приблизил к себе методом внушения? Арабскую террористку. Возможно, в чемоданчике, который я помог уложить в багажную сетку, мина с часовым механизмом? Я даже напряг слух, стараясь услышать тиканье.
Как бы угадав мои мысли, очаровательная террористка продолжала изводить меня:
– Два моих брата – бойцы «Народного фронта освобождения Палестины». Я тоже чуть не увлеклась этой романтикой, даже собиралась захватить израильский самолёт, но...
– Что «но»? – спросил я пересохшими губами.
– Но, – рассмеялась она, – раздумала. Вспомнила, что я – женщина, что молодость быстро пройдёт, послала к чёрту моих братьев и эмигрировала из Ливана сюда. У меня – американский паспорт.
Я перевёл дух.
– Но это, право, очень занятно, – продолжала она, – что мы познакомились с вами. И если бы у нас завязался роман, то мы были бы современные Ромео и Джульетта из враждующих домов Монтекки и Капулетти.
Начитанная, должен сказать, была эта канашка из «Народного фронта освобождения Палестины». Я делаю вид, будто мне не впервой попадать в подобный переплёт.
– Так за чем остановка? – как можно беспечней спрашиваю я. – Что может помешать нашему роману?
– Если вы не возражаете, – отвечает, – то я – за. Поверьте мне, после этого случая я переменил свой взгляд на арабов. Вернее, на арабок.
Послушайте, что было дальше.
Мы прилетели в Вилмингтон поздно вечером и поехали вместе в гостиницу «Хилтон». Там в каждом городе есть гостиницы под этим названием. Приезжаем. Она заказывает комнату на двоих и в карточке для приезжающих пишет, что-мы – супруги, мистер и миссис Палестайн, что по-русски означает «Палестина». Вот бестия! Я чуть не начал икать.
А что было в постели – это ни пером описать, ни в сказке сказать. Тысяча и одна ночь! Шахерезада!
Через каких-нибудь пару часов я был уже пустой и звонкий, меня можно было надувать, как шарик, и я бы взлетел, потому что стал легче воздуха.
Я ей потом сказал:
– С таким темпераментом вы испепелите Израиль в два счёта.
А она мне в ответ отвалила комплимент, лестный для всего еврейского народа:
– Если все евреи такие мужчины, как ты, я готова признать право Израиля на существование.
Это она сказала мне, который позорно сбежал с исторической родины в Америку. Но ведь она этого не знала. Так же, как и я не знал многого из её, полагаю, не совсем монашеской жизни.
Уснул я как убитый, а проснулся в холодном поту.
В той комнате, где я ночевал, было окно во всю стену, и, открыв глаза, я увидел, как в кино, серый силуэт крейсера «Аврора». Исторический крейсер «Аврора» стоит на Неве в городе Ленинграде – колыбели революции.
«Значит, я в СССР, – заныло у меня в копчике, – меня усыпили и тайком переправили в Ленинград...» (Почему в Ленинград, а не в Москву? – об этом я даже не успел подумать.) «И прелестная арабка – не террористка, а агент КГБ! Сейчас пойдут допросы с пристрастием... и всё из-за этого паршивого портрета в американской газете, где меня расписали чёрт знает кем».
Я лежал холодный, не смея шевельнуться и, как кролик с удава, не сводил глаз с серой «Авроры» за окном.
Одно меня удивляло, что подо мной не тюремная койка, а мягкая кровать. А также то, что окно почему-то без железной решётки. Больше того, у окна – дорогой торшер и кресло.
В широкой кровати я лежал один, но вторая подушка была примята, и на ней чернел длинный женский волос. Её волос. Прелестной террористки.
И был я не в Ленинграде, а в Америке. В городе Вилмингтон, штат Северная Каролина. Крейсер за окном стоял тоже на реке, но не на Неве. Это был тоже исторический крейсер, но из американской Истории, и как две капли похожий на нашу «Аврору». Его тоже под музей пустили.
