— Так что вы с папой оба полуфиналисты. Надеюсь, вы будете играть очень скверно.
— Благодарю вас, — сказал я.
— Да, звучит не совсем вежливо, не так ли? Но папа решил в этом году победить во что бы то ни стало. Вы знаете, два прошлые года он выходил в финал.
— Неужели?
— И оба раза проигрывал одному и тому же человеку.
— Кому бы это? Мистер Деррик играет заметно лучше всех членов клуба, каких я видел на поле.
— Его сейчас тут нет. Некий полковник Джервис. На этот раз он в Комбе-Регис не приехал. Вот почему папа и надеется.
— По логике вещей, — сказал я, — он должен победить.
— Да. Но, видите ли, вы ведь в прошлом году здесь не играли, мистер Гарнет.
— О, профессор может оставить меня далеко за флагом, — сказал я.
— Во сколько ударов вы уложились сегодня?
— Это был матч, ограниченный первой дюжиной лунок, но мой средний показатель что-то чуть больше восьмидесяти.
— Лучший результат папы — девяносто, но ему так и не удалось его повторить. Как видите, мистер Гарнет, в этом году произойдет еще одна трагедия.
— Я начинаю чувствовать себя прямо-таки зверем. Но куда более вероятно, что я потерплю разгром, если мне все-таки придется играть в финале против вашего отца. Выпадают дни, когда я играю в гольф так же скверно, как в теннис. Вы просто меня не узнаете.
Она задумчиво улыбнулась:
— Том в теннисе силен до неприличия. Его подачи просто ужасны.
— При первом знакомстве сразу ввергают в дрожь.
— Но в гольф вы играете лучше, чем в теннис, мистер Гарнет. Я бы хотела, чтобы это было не так.
— Коварное пожелание, мисс Деррик, — сказал я. — Нечестно взывать к моим лучшим чувствам.
— А я даже не знала, что у любителей гольфа они сохраняются, когда дело касается гольфа. И у вас правда бывают неудачные дни?
— Да почти всегда. Выпадают дни, когда я бью, будто молотком по гвоздю.
— Неужели?
— И когда в стог не могу попасть, не то что в лунку.
— Ну, так я буду надеяться, что с папой в финале вы встретитесь именно в такой день.
— И я надеюсь, — сказал я.
— Вы тоже надеетесь?
— Да.
— Но разве вы не хотите выиграть приз?
— Я предпочту доставить удовольствие вам.
— Право, так великодушно, мистер Гарнет, — ответила она со смехом. — Вот не думала, что подобная рыцарственность еще существует. Я полагала, что игрок в гольф пожертвует чем угодно, лишь бы выиграть.
— Очень многим.
— И растопчет чувства всех и каждого.
— Нет, не всех, — сказал я.
И тут к нам присоединился профессор.
Глава XV
ВМЕШАТЕЛЬСТВО НЕМЕЗИДЫ
Есть люди, не верящие в предчувствия. Они приписывают странное ощущение, что вот-вот случится что-нибудь неприятное, таким пошлым причинам, как печень, или простуда, или погода. Я же считаю, что тут кроется нечто более существенное, чем может показаться стороннему наблюдателю.
Три дня спустя после моей встречи с профессором в клубе я проснулся в крайне угнетенном состоянии духа. Каким-то образом я знал наперед, что наступивший день ничего хорошего мне не сулит. Не исключено, что дело было в печени или в простуде, но только не в погоде. Утро было безупречное — самое великолепное за великолепнейшее лето. Над долиной и дальше над морем висела легкая дымка, предсказывавшая жаркий полдень, когда солнце серьезно приступит к исполнению своих ежедневных обязанностей. Пташки распевали на деревьях и завтракали в траве, а Эдвин, восседая на цветочной клумбе, оглядывал их взглядом гурмана. Порой, когда воробышек припрыгивал в направлении его клумбы, он делал внезапный бросок, и птичка упархивала в противоположный конец газона. Я ни разу не видел, чтобы Эдвин поймал воробья. По-моему, они считали его свихнувшимся чудаком и ублажали, приближаясь на расстояние прыжка в желании его поразвлечь. Бравые воробьи-петушки выкомаривали перед своими избранными воробьихами-курочками и зарабатывали дешевую репутацию лихой отваги, подбираясь на столько-то ярдов к логову Эдвина, а затем упархивая. Боб возлежал на своем излюбленном участке гравия.
Я захватил его с собой на волнолом, чтобы он полюбовался, как я купаюсь.
— Что со мной сегодня, Роберт, старина? — спросил я его, вытираясь.
Он лениво заморгал, но ни единого предположения не высказал.
— И не напускай на себя скучающий вид, — продолжал я, — потому что я буду говорить о себе, как бы у тебя от этого скулы ни сводило. Вот я, в полной форме, как боксер перед решающим матчем, пребываю на открытом воздухе уж не знаю сколько времени, ем простую здоровую пищу, купание каждое утро — морское купание, учти, — а результаты? Чувствую себя хуже некуда.
Боб зевнул и слегка взвизгнул.
— Да, — сказал я, — мне известно, что я влюблен. Однако я был точно так же влюблен неделю назад, а вот чувствовал себя тогда вполне нормально. Но разве она не ангел, Боб? А? Разве не ангел? И разве ты не взбодрялся, когда она тебя гладила? Да, конечно же! Кто бы устоял? Но как насчет Тома Чейза? Ты не думаешь, что он опасен? Называет ее по имени, знаешь ли, и в целом ведет себя так, будто имеет право ею командовать. И к тому же он видится с ней каждый день, тогда как я должен полагаться на случайные встречи. А тогда чувствую себя таким болваном, что не нахожу других тем для разговора, кроме гольфа и погоды. А он, возможно, поет с ней дуэты после обеда! Мы-то знаем, к чему приводят дуэты после обеда.
Тут Боб, который уже некоторое время подыскивал благовидный предлог, чтобы сбежать, притворился, будто увидел нечто животрепещущее в другом конце волнолома, и затрусил туда, разобраться, что к чему, оставив меня завершать свой туалет в одиночестве.
«Конечно, — сказал я себе, — причиной может быть голод. И после завтрака я приду в норму. Но пока у меня вот-вот начнется приступ черной меланхолии. Мне так скверно!»
Я свистнул Бобу и пошел домой. На пляже довольно близко я увидел профессора и дружески помахал ему полотенцем. Он не помахал в ответ.
Разумеется, он мог меня и не увидеть, но почему-то его поведение показалось мне зловещим. Я не находил причины для такой его холодности. Накануне утром мы встретились на поле для гольфа, и он был само дружелюбие. Называл меня своим дорогим мальчиком, в клубе угостил джином и имбирным напитком и вообще вел себя так, будто он был Давид, а я Ионафан. Однако в унылом настроении мы склонны делать слонов из мух, и я продолжил свой путь озадаченным и глубоко встревоженным, пребывая в твердом убеждении, что ко мне подчеркнуто повернулись спиной. Меня это ранило. Чем я заслужил такие пакости со стороны Провидения? Было бы немножко множко, как выражается Укридж, если после стольких хлопот профессор нашел новую причину на меня обидеться. Может быть, Укридж снова его раздражил? Я предпочел бы, чтобы он не ассоциировал меня с Укриджем в столь полной мере. Я же никак Укриджа не контролирую. Затем я сообразил, что они навряд ли могли повстречаться в короткие часы, которые прошли после моего расставания с профессором в клубе и до той минуты, когда я увидел его на пляже. Укридж редко покидал пределы фермы. Когда он не занимался заботами о курах, то лежал на спине в траве выгона, давая отдых своему массивному мозгу.
Я пришел к заключению, что профессор все-таки меня не видел.
— Я идиот, Боб, — сообщил я, когда мы свернули в ворота фермы, — и поддался игре воображения.
Боб одобрительно вильнул хвостом.
Когда я вошел, завтрак был уже подан: холодная курица на серванте, курица с пряностями на столе, три вареных яйца и блюдо с омлетом. В смысле количества миссис Бийл никогда нас не подводила.
Укридж сортировал письма.
— От тети Элизабет, — сказала миссис Укридж, взглянув на конверт.
До сих пор я слышал лишь беглые упоминания об этой родственнице и создал ее воображаемый портрет частично по намекам, оброненным Укриджем, но в основном исходя из того, что он нарек самую вредную из наших кур в ее честь. Мне рисовалась суровая дама с леденящим взглядом.
— Хотел бы, чтобы она вложила чек, — сказал Укридж. — С нее не убыло бы. Ты понятия не имеешь, Гарни, старина, до чего отвратительно и непристойно богата эта женщина. Живет в Кенсингтоне на доход, которого ей более чем хватило бы на Парк-Лейн. Но в смысле, чтобы подоить, показала себя более чем малой величиной. Последовательно отказывается отстегнуть самую малость.
— Думаю, милый, тетя Элизабет не отказала бы, знай она, как мы нуждаемся в помощи. Но мне не хочется ее просить. Она такая любопытная и говорит такие ужасные вещи.
— Этого у нее не отнимешь, — мрачно изрек Укридж тоном человека, испытавшего что-то на опыте. — Два тебе, Гарни. Остальные мне. Числом десять, и все только счета.
Он разложил конверты веером на столе и взял один наугад.
— «Уитни», — сообщил он. — Начинают артачиться. Получили мое от седьмого данного месяца и не поняли. Такая уж странность у этих типусов: вечная неспособность понимать самое очевидное. Немножко множко! Излагаешь все так, что и младенцу понятно, а они только выпучивают глаза и гадают, что бы это такое значило. Желают получить что-нибудь в счет. Провалиться мне, я полностью разочаровался в «Уитни». Я относился к ним с симпатией, считал, что они головой выше «Харродса». Я был уже почти готов дать «Харродс» от ворот поворот и направлять все мои поставки только им одним. Но теперь — нет! Черт дери! Я разочарован «Уитни». Они словно бы думают, будто я шучу. Ну как я могу вернуть им их инфернальные деньги, если этих денег больше нет? И письмецо из Дорчестера. Смит, типчик, от которого мы получили граммофон, желал бы узнать, когда я рассчитаюсь за шестнадцать пластинок. Корыстолюбивая скотина!
