Не знаю, возвысят ли эти поправки Паганеля в глазах человечества. Но раз они так важны для него — что ж, пожалуйста:
а). Паганель считает, что я напрасно «запихал» ему в рюкзак ружье для подводной охоты. Это-де искажает его образ (образ Паганеля). На самом деле с ружьем был Володя.
б). Фраза — «Чувствую прилив сил, — сообщил он после десятого примерно ежа» — содержит неточность в авторской ремарке. Паганель отлично помнит, что распотрошил тогда в Посьете восемь ежей. Причем коллекционные особи не трогал, а разрезал маленьких, серых — в них икра вкуснее. Но и это нельзя ставить ему в упрек, так как уже через два дня он восполнил урон, лично достав со дна морского двенадцать ежей.
в). Рассказ про человека, искавшего зимние ботинки, ему приписан (вот и делай после этого людям добро!), но зато не зафиксирован следующий факт: в Южно-Сахалинске Паганель открыл для коллектива деликатес — горбушу горячего копчения. А в Корсакове — корейскую капусту «чемчу» и клоповую ягоду.
г). То же самое относится и к десяти пачкам сушеного кальмара, насчет которых он договаривался со сторожем рыбоучастка в Посьете. Паганель получил их. Да, он не узнал сторожа, но сторож узнал его! (Еще бы сторожу не узнать Паганеля — ведь он пообещал ему на бутылку).
д). Инкриминируемый ему обмен восьми шоколадных конфет на два бутерброда с повидлом он с возмущением отвергает. Он тогда говорил и теперь повторяет, что не менял конфеты, а бескорыстно угостил ими девушек из студенческого отряда. В свою очередь девушки угостили его двумя бутербродами. Не съесть бутерброды Паганель не мог — это означало бы пренебречь угощением.
е). Самое главное. Когда во Владивостокском аэропорту Паганель чуть было не увез по ошибке чужой багаж, а я догнал его и помешал этому, — он, между прочим, попросил меня передать извинения едва не пострадавшему пассажиру. Затем, когда уже Паганель догнал меня, чтобы забрать свои документы, — ему и до сих пор кажется, что они находились все же в моем кармане, — он еще раз повторил свою просьбу. Однако про его просьбу и последующие извинения почему-то не сказано ни слова. Были ли они принесены? И если да, то в какой форме?
Я очень просил Паганеля не настаивать на последнем пункте. И, как мне кажется, привел вполне убедительные доводы: повесть написана от лица Оли, она в тот момент находилась в самолете, просьбы Паганеля не слышала, тем более не могла видеть, как я извинялся. И слава богу. Ни к чему это девочке.
Однако Паганель упорно стоял на своем, и я вынужден рассказать историю про извинение, хотя предпочел бы не вспоминать о ней вовсе.
…Когда я вернулся с похищенным Паганелем тюком в аэровокзал, хозяин его все еще спал в кресле. Это был крупный молодой мужчина, белокурый, одетый в роскошный импортный плащ и грубый водолазный свитер.
Меня вдруг охватила нерешительность. Как же возвратить ему тюк? Тихонько подойти и положить рядом? А если он в этот момент проснется и примет благодетеля за вора? Вон какой мустанг — попробуй такому докажи потом… Небрежно толкнуть его: эй, мол, дядя! Спишь? А вещички-то тю-тю!.. Еще перепугается человек спросонья. Да и Паганеля в каком я свете выставлю? Ведь он все же нечаянно…
Так ничего и не придумав, я осторожно тронул спящего за плечо и сказал:
— Товарищ… вы, кажется, придремалн.
— Хоох! — длинно зевнул он. — Ничего себе — придремал. Скажи лучше — придавил основательно. А что?
— Видите ли… пока вы спали, один гражданин чуть было не унес ваш тючок…
— Иди ты? — сказал он без тени тревоги.
— Но, к счастью, ему это не удалось… — продолжал я карабкаться к трудному объяснению.
— Поймали гада? — спросил мужчина, вскинув на меня веселые светлые глаза. — Погоди… ты, что ли, поймал?.. И долго гнался?
— Метров сто, — улыбнулся я, заражаясь его весельем. Мужчина разом поднялся, взметнув за голову кулаки, потянулся со стоном.
— Кореш, — сказал он. — Если я правильно понял твой шелест, ты хочешь сказать, что дело пахнет полбанкой?
— Да что вы… какие полбанки, — смутился я.
— Правильно, кореш, — он одобрительно хлопнул меня по плечу. — Скромность украшает бича. Полбанки я тебе, конечно, не поставлю, но сто грамм ты заработал… Да тебе больше и не поднять.
— Подождите, товарищ… — начал я.
— Ждать мне, кореш, некогда, — строго перебил он. — Вот объявят посадку — и получится, что зря ты своими баками рисковал. Давай топай без разговоров.
«Ладно, пусть ставит, — подумал я. — Сядем за столик объяснимся… Заодно и позавтракаю».
— Вот только не пойму, — сказал мужчина в ресторане, — с чего этот алкаш за мой тючок ухватился? Столько чемоданов кругом.
— Он не алкаш. Это товарищ мой.
Мужчина даже привстал со стула.
— Так это корешок твой?! — закричал он. — Хха-ха-ха-ха!..
Ну, остряки! Вот это работают!.. Слушай, за такое дело по двести надо. Двести осилишь?..
— Ну, ладно, — сказал он, когда нам принесли заказ. — А он-то что с этого имеет? С тобой ясно: кореш тянет — ты его ловишь — я тебе за это ставлю. А он что имеет? Или вы по очереди?
— Да поймите же вы, товарищ!.. — взмолился я.
Но он ничего не хотел понимать. Этот симпатичный камчатский рыбак Витя (потом мы познакомились) насмотрелся за свой век на разных бичей, в том числе и «выкающих», интеллигентных. Его даже трубка моя не насторожила.
Перелом в нашем диалоге наступил лишь после того, как я, отчаявшись, повторил заказ. Тут у Вити изумленно полезли на лоб брови.
В конце концов мы во всем разобрались.
Витя оказался хорошим парнем.
И я оказался хорошим парнем.
Мы с ним славно посидели. И даже подружились. Так что, когда была объявлена посадка на мой рейс, Витя захотел проводить меня.
Уже за турникетом мы обнаружили, что уносим два рюкзака — мой и посторонний. Вернее, не сами обнаружили, а догнавшие нас хозяева второго рюкзака.
Витя, однако, запринципиальничал.
— А ты докажи! — сказал он. — Ты не лапай, ты докажи!
Чем это кончилось, я так и не знаю. Помню, что когда поднимался по трапу, Витя возле турникета все еще препирался с двумя флотскими офицерами и одним старшиной милиции.
Теперь можно подвести итог. Повесть эта принесла мне больше огорчений, чем радости. Я вроде никого не хотел обидеть, но Олин папа, например, почему-то перестал поддерживать со мной знакомство. Сама Оля прореагировала на нее, как видно из этого послесловия, довольно холодно. От группы ленинградских туристов я получил возмущенное послание, в котором они требуют реабилитации представителей их славного племени. «А вот мы. например, веселые», — заявляют они и в доказательство прилагают пленку с песней «Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка…», записанной будто бы у костра на Карельском перешейке.
Единственное утешение — письмо одного мальчика, Алеши Абольянина. Он сообщает, что повесть ему очень понравилась, и просит скорее написать продолжение. И хотя этот мальчик — сын моего старого знакомого и писал, наверное, под диктовку папы, все равно приятно.
Что же тебе ответить, Алеша? Куртку я пока не выбросил. Правда, она порыжела, бока у нее вытерлись, но в ней еще свободно можно съездить куда-нибудь на Землю Франца-Иосифа.
