– Начальники, у пизды мочальники, – услужливо протягивала Людка.
Бабулечка ее мягко осаживала:
– Людмила, варежку прикрой.
Людка довольно хрюкала в рукав спецовки и шла ставить чайник:
– Анна Васильна, золотце ты наше, водочки в чаек капнуть? Чисто для сугрева, а?
Девишники – это страшное дело. Все приезжают и быстро напиваются двумя бутылками вина. Почему двумя? Чтобы не напиться. Потом я говорю:
– У меня ящик вина для готовки.
Мне говорят:
– А мы так не ужремся? – И макают пальцы в бокал.
Я говорю:
– Дак мы с сосисками.
Мне говорят:
– Ой, мы сосиски сто лет не ели. А макароны есть? Мы на диете.
Холодильник чувствует себя королевой вечера. Гости пытаются из бесформенных кубиков льда собрать слово «пельмени». Получается фигня. Шпицы в юбках из туалетной бумаги незаметно встраиваются в действо. Начинается шоу-программа. На кону целая сосиска. Шпицы тщательно крутят фуэте и с тоской во взгляде провожают последнюю сосиску в жерло Лены. Всё, кончили крутить фуэте. Лена в целом приятная, особенно когда ест. И каждый раз верит, что это любовь, а не тонкий сосисочный расчет со стороны шпицесамца. Каждый раз попадает в их коварные шпицесети. Женщина она легкая, обиды и куда закопала забывает быстро. Мы все интуитивно стараемся не обижать Лену.
Потом я вспомнила, что из нового у меня не только ящик вина. Презентовала гостям робота-уборщицу. Ужасно самодостаточное устройство. Живет в сто двадцать шестом измерении, не пьет и не курит. Уборщица тут же пошла и застряла под батареей. Потом нелепо и скоропостижно разрядилась. Глаза Лены подернулись поволокой, она поэтично провела параллели. Красивая аналогия, если учесть, что до этого она сравнивала себя с сосиской.
– Да просто дура она, – сказала конкретная Наташа, отхлебнув вина. – Задом надо было сдавать.
Совет оказался не напрасным. Часа через три мы все сдавали задом в гараж. Пытались припарковаться на койко-места. Некоторым, особо целким, это удалось. Уборщица очнулась ровно в четыре утра в своем сто двадцать шестом измерении и пошла пылесосить под ванной. От звуков ее бурной жизнедеятельности проснулся весь дом. По всем ощущениям, чтобы умереть в адских муках. Если бы не ящик таблеток, который всегда носит в своей сумочке Наташа, меня бы сейчас тут не писало.
Кошка Фрося до буддизма была в религии невест. Это ее страшно выматывало. Борьба за фигуру и изможденный вид плюс все время надо было хотеть замуж и курлыкать по ночам. Теперь Фросе по фиг. Буддистам ведь как? Лишь бы кормили. Теперь у Фроси свой небольшой сад камней, в котором она медитирует. Сначала раскапывает, потом закапывает. Потом приходит – нет сада. Непродвинутые люди стерли с лица горшка.
Такое течение жизни позволяет Фросе креативно развиваться. И она создает новый сад, еще прекраснее. Люди приходят и говорят:
– Это искусство, Фрося сегодня ого-го наинсталлировала.
Другие говорят:
– Ну и что, я тоже так могу. Обыкновенная визуальная репрезентация. Реплика на Ван Дейка. И немножко на «Земляничную поляну» Бергмана.
Первые говорят:
– Неужто? Несмотря на то что понятие дискурса всеобъемлюще, Фрося определенно шире.
Вторые говорят:
– Фрося абсолютно неприемлема и вторична. На ней явно есть ярлык постструктурализма и «не выжимать» при восьмистах оборотах.
Другие люди приходят трогать Фросю за шубу.
– Прикольная горжетка, – говорят они. – Ой, это экспонат? А унитаз настоящий? Еще подскажите, где здесь буфет? Судя по обалденному запаху, кто-то насублимировал бублики.
Мы говорим:
– Старинный рецепт.
Люди говорят:
– Какой кошмар, ничего своего придумать не могут. Какое-то засилье плагиаторов. Фи!
У кошки Евы с кошкой Фросей идет борьба дискурсов. Фрося оперирует крупными формами и этим берет за живое. Всем знакомо то, что делает Фрося. «И у меня так же», – думают все. Ева берет количеством. «Графоманка, – говорит Фрося, – еще на бисер перейди или макраме плети этим местом, прикладная ты наша».
Нет, иногда Фрося включается в социальную гонку, выходит из равновесия и падает с дивана. «На полу тоже гармоничненько», – находит Фрося. Пока ее не находят шпицы. Так у нас дома живут сплошные взаимоисключающие идентичности. Такой круглосуточный антагонизм выматывает. Приходится включать Гегемонию (дома просто Моню). Моня тупа как пробка и в процессе сбора мусора наезжает на инсталлирующих шпицев, приходится творить в строго отведенных для этого действа местах. А это уже геноцид и всяческое ущемление.
Но Фросе пофиг, она буддист. Лишь бы кормили и давали айпэд. С ним медитировать интересней, столько приложений. Фрося вздыхает и удаляется с айпэдом в сад камней. Творить и мыслить.
Муж у меня мужчина видный. А в Парижах еще и свободный. Идет, весь будтоменясуканет, в муаровый шарф обернулся, в солнцезащитных очках мегаудачной формы, мокасинами фуэте крутит. Весь из-кудри-в-кудриттвою. Француженки дохнут прямо на лисапедах. Не выносят шарму. Не, ну пуркуа бы, как говорится, и не па? Пусть мужик порадуется. А я чо? Я с Урала. Мне сзади с рюкзаком и кредитками привычнее и теплее.
Муж говорит:
– Какой этот французский стиль удачный. Выпил, бутылку в траву выбросил – полный шарман. Надо дома так делать.
Потом сдуру поехали в Швейцарию, и выяснилось, что все ваши Европы – это обыкновенное Замкадье. Типа нашей Истры или Мытищ каких. Купила тут Фросе небольшой сувенирчик – вид на жительство. Тут у миллионеров хобби – работать в «Макдоналдсе» и в обеденный перерыв выкидывать коленцы вдоль Женевского озера в надежде похудеть.
А планктон в это время стоит в автомобильной пробке во Францию, Германию и Выхино. Макдоналдсные миллионеры нас обслуживать брезгуют. Неравные социальные отношения. В нас швырнули щвейцарскими шоколадками, картошкой и плюнули жалкой сбербанковской кредиткой. Сказали: «Мехси, бон аппети и ахэвуах. Свободная касса». Мы поняли, что разговор закончен. Потом я допрашивала мужа, рассматривая банковские отчеты, кто из нас купил самолет. Я точно не покупала. Оказалось, это счет за швейцарский гамбургер. Решили не есть и терпеть до Италии.
Еще, когда люди говорят по-французски, то сворачивают губы в куриную жопку. Это ужасно позитивно. Столько людей с куриными жопками на лицах.
А в Амстердаме я ощутила, что значит быть Фросей. Это, блин, ужасно сложно. Надо не забыть пожрать и все такое. А потом оказывается, что ты жрешь уже пятый час подряд. И внезапно находишь себя в остром приступе любви к мужу, который помнит, где отель. А это, оказывается, такое счастье.
Я вчера похудела от сковородок. «Как это?» – спросите вы. Ведь от сковородок обычно толстеют и получают иные сильные травмы. Всякий приличный муж не даст соврать. А все началось с того, что мы потерялись в Италиях. А перед этим я как раз продала одиннадцать родин за аутлет с медной посудой. Муж что-то пробурчал из-под шикарной кастрюли, настойчиво сдувая ценник с носа. Я умилилась, поправила ценник, ловко разместив его в бровях, снова умилилась своей находчивости и отменному вкусу и предложила вернуться к отелю уже знакомым путем. Муж вцепился в карту левой ногой, накинул ее на голову и долго сопел на центр, отчаянно вращая глазами. Потом сказал, что нам надо на какую-то Зомбонату. Не, ну глонасс глонассом. Я женщина кроткая:
– На Зомбонату, так на Зомбонату, кастрюлю не поцарапай, кушать хочешь?
Идем час, второй, третий, Зомбонаты нет. Муж говорит:
– Все, ёшкин кот, мне за тобой бегать надоело! Заверни мне, понимаешь, хлеб в колбасу и карту на голову снова, понимаешь, накинь. Ёшкин кот.
Не, главно, «за мной»! Главно, «ему надоело»! Ну, я женщина кроткая, обиду проглотила – потом как-нибудь отрыгну, в обстановке приятной и расслабленной. Покормила его ловко под медным сотейником за двенадцать евро, карту на физиономию накинула, стою, ноги до жопы двенадцатый раз стертые разглядываю, любуюсь игрой солнечных бликов на меди. Сама уже готова ту саму Зомбонату целовать во все места. За разнообразие в семейной жизни. Хотя лично мне кроме вопроса: «Мы, блядь, где?» на ум уже третий час ничего не приходит.
Муж говорит:
– Ты чо там, это самое, плачешь, что ли?
Я говорю:
– Да ну щас, ага, это самое, разбежалась.
А сама рыдаааюууу, эпитафию подготовила – «была, видела, купила». И вроде как свет вижу уже в конце туннеля, и ценник – тридцать два евро, блюдо медное для запекания, аутлет, улица Зомбоната.
Про женщин, Тиффани и теннисные мячи
Женщины в Европах странные. Я бы таких сразу поубивала. Сидит, взяла себе пакет похудательного салату, сама методично роется в тарелке у мужа. Аккуратно так закладывает в себя по полстейка. Ну, он, понятное дело, сидит, терпит. Столько денег в нее, дуру, уже вложил. Убивать жалко. Живое все-таки существо. А она уже вторую половину стейка в себя оформляет. Сидит себе, уже даже хлеб смолотила, ждет, когда этот жлоб таки пожалеет кусочка рибая. Хищно так брульянтами поблёскивает. А он терпит, ждет, когда эта падла сама подавится. Мужик, чо.
