Взяв его под руку, я поспешно повернул обратно в свою гостиницу.
— Разве у вас с собой не было денег? — спросил я между прочим по дороге.
— Ни пенни! — с новым смехом ответил он. — Кошелек остался у меня в другом костюме. Мы приехали сюда с женою сегодня утром из Йорка. Вещи оставили на станции и отправились искать помещение. Как только мы отыскали его, я переоделся и пошел прогуляться, предупредив Нод, что вернусь к завтраку. Погода была чудная, и я облачился в этот костюм, который так удобен для прогулок. Ну, и пошел себе куда глаза глядят, как всегда это делаю, когда не иду куда-нибудь в заранее определенное место и с определенной целью… Да-да, пожалуйста, не подсмеивайтесь! Случается ведь и со мною, что я иду именно туда, куда нужно… положим, по правде сказать, это бывает редко, но все же бывает… Ну, так вот, пошел я, не заметив ни улицы, ни дома, ни направления, по которому иду… Ходил я, ходил, а потом вспомнил, что пора и домой, но где этот «дом» — совсем забыл. Все мои расспросы, разумеется, ни к чему не привели, потому что мы остановились не в гостинице, а в частной квартире, куда нас зазвали, когда мы проходили мимо ворот. А таких квартир, где останавливаются проезжие, здесь много. Спрашивал я в двух-трех, а потом надоело, и я стал ходить по улицам в надежде, что Нод пойдет искать меня и мы с ней случайно встретимся. Попробовал даже спросить у одного полисмена, не знает ли он, где остановились господа Мак-Кью, приезжие. Думал, что полицейские должны все знать. А он расхохотался мне прямо в лицо, и это так меня обозлило, что я хватил его кулаком по физиономии и присадил ему здоровенный фонарь под левым глазом. Кое-как удрал от него, и теперь боюсь, как бы меня не сцапали за это.
Я дал ему у себя переодеться в сухое платье, потом накормил его сытным ужином и напоил чаем с ромом, чтобы он хорошенько согрелся. За едой он рассказывал, как заходил в один ресторан и, откровенно объяснив свое положение, просил хозяйку подать ему в долг порцию бифштекса. Но хозяйка ответила, что не раз уж слыхала такие басни, и велела слугам выгнать его.
— Если бы Провидение не послало вас ко мне на помощь, я бы в эту ночь непременно утопился, — заключил он свое повествование.
Я оставил его у себя ночевать, а утром, после завтрака, отправился вместе с ним в полицию, с помощью которой нам и удалось к полудню разыскать его жену. Бедняжка, по ее собственным словам, всю ночь проплакала, опасаясь, что с ее мужем случилось какое-нибудь непоправимое несчастье. Однако, судя по ее не слишком удрученному виду, она вовсе не так сильно тревожилась о пропавшем муже, как старалась уверить нас.
Дальнейшие похождения этого интересного по своей феноменальной рассеянности и забывчивости человека мне неизвестны, потому что он вскоре, вместе с женою, куда-то очень далеко уехал, и я совершенно потерял его из виду.
X
Женщина, способная очаровывать
— Неужели это тот самый мистер Н., который?..
В ее темных глазах зажглись искорки приятного изумления и легкого недоверия, смешанного с опасением ошибиться. Мой приятель, представивший меня ей, со смехом уверил ее, что я — действительно тот самый, который… и оставил нас вдвоем.
— Ах, боже мой, так вот вы какой! — медленно растягивая слова, говорила она с очаровательной улыбкой, усадив меня рядом с собой. — А я представляла себе вас степенным, пожилым человеком, и вдруг — совсем другое!
Голос ее был мягкий и ласкающий, манеры вкрадчивые, взгляд — прямо чарующий, и я весь очутился под ее обаянием.
Я тогда только что начал свои литературные подвиги, и мне было очень лестно, что меня уже начинают признавать некоторой величиной.
— И неужели это вы написали ту прелестную вещь, которая в последнее время так заинтересовала публику? — продолжала она петь, обдавая меня волнами своих тонких духов и огнем своих красивых глаз. — Ах, как, должно быть, приятно иметь такой талант! Горюю, что у меня нет никакого таланта.
Я поспешил было утешить ее искусственным комплиментом, но она с веселым смехом закрыла мне рот веером. Впоследствии я был рад этому, потому что иначе я, наверное, оказался бы виновным в большой банальности, что могло повредить моей не окрепшей еще репутации.
— Я знаю, что вы хотели сказать, — ласково промолвила она, — но не знала бы, как это принять, потому что вы, говорят, так искусны в неявной сатире.
Я постарался показать вид, что действительно способен к такой хитрости, но по отношению к ней не стал применять ее. Она на одно мгновение оставила свою обтянутую перчаткою руку на моей. Оставь она руку в таком положении на два мгновения, я опустился бы перед ней на колени и… вообще, в том или другом виде, разыграл бы форменного дурака перед всей публикой…
— Оставьте свои комплименты для других, — говорила она. — Мне даже искренних от вас не нужно. Я только желала бы, чтобы вы были моим другом. Ведь по годам я гожусь вам в матери. (Ей могло быть лет тридцать с небольшим, но она выглядела не старше двадцати пяти, а мне было двадцать три года, но моя наивность и неопытность ставили меня наряду с подростками.) Но вы имеете передо мною то преимущество, что знаете мир и людей, и этим так выгодно отличаетесь от других кавалеров. Ведь, в сущности, наше общество так пусто и неинтересно, не правда ли? Вы и представить себе не можете, как я иной раз жажду уйти из этого общества, чтобы делить свое уединение с таким человеком, перед которым я могла бы быть самой собой, который мог бы вполне понять меня… Надеюсь, вы будете навещать меня? Я всегда дома по средам. И мне можно будет говорить с вами по душам, да? Вы расскажете мне свои умные мысли. Это будет такое большое удовольствие для меня, среди шумного общества так томящейся в духовном одиночестве.
Разумеется, я не прочь был хоть сейчас поделиться с ней тем, что она называла моими «умными» мыслями, и уже хотел было вознестись, так сказать, на ораторскую трибуну, но в это время ее пригласил к ужину один из членов «пустого» общества, и она приняла его руку. На ходу она бросила мне через плечо такой жалобный взгляд, который яснее слов говорил: «Видите, как мне тяжело? Я целый час должна сидеть с таким пошляком! Пожалейте же меня!»
И я искренно пожалел ее. А после, в конце вечера, я искал ее по всей анфиладе зал, но нигде не нашел и случайно узнал от одного из знакомых, что она давно уже уехала… в компании того самого человека, который похитил ее у меня.
Недели две спустя мы с одним из собратов по перу, тоже человеком еще молодым, полдничали в ресторане.
— Вчера мне удалось познакомиться с одной очаровательной женщиной, некоей миссис Клифтон-Куртенэ, — сообщил он мне между прочим.
— Разве? — отозвался я. — Мы с ней старые друзья. Она постоянно просит меня почаще бывать у нее, потому что очень интересуется моей беседой. Я и бываю.
— А! Я не знал, что вы с ней знакомы, — тоном разочарованности заметил мой коллега.
Казалось, этот факт уменьшил в его глазах достоинства этой дамы. Впрочем, он скоро оправился и восторженно продолжал:
— Замечательно умная женщина! Боюсь только, что я немножко обманул ее ожидания, — с веселой усмешкой прибавил он. — Она, видите ли, сначала ни за что не хотела верить, что я тот самый, который написал то-то и то-то. Судя по моим писаниям, она думала, что я чуть ли не старый седовласый мудрец.
Лично я в произведениях моего приятеля мог видеть только то, что литературная зрелость сильно отстает от физической, и если миссис Клифтон-Куртенэ видела противоположное, то это можно было объяснить только недостатком у нее известного критического чутья.
— Мне очень жаль ее, — продолжал мой приятель. — Она так жестоко страдает в том пустом и пошлом свете, к которому прикована своим положением. «Вы и представить себе не можете, — говорила она мне, — как я желала бы встретить кого-нибудь, кому я могла бы открыть всю свою душу, кто мог бы вполне понять меня…» Я непременно буду у нее в следующую среду. Она так настойчиво приглашала меня. Хотите, пойдемте вместе.
В назначенный день мы отправились. Моя беседа с очаровательной хозяйкой вышла не настолько конфиденциальной, как бы мне этого хотелось, потому что у нее в ее тесной квартире, дай бог на восемь человек, набралось гостей чуть не впятеро больше. Протомившись целый час в тесноте, жаре, духоте и скуке среди незнакомой толпы, где я чувствовал себя в высшей степени сиротливо, как все молодые люди, находящиеся в таких условиях и по своей застенчивости не решающиеся заговорить с чужими первыми, — я наконец кое-как протискался к хозяйке.
Она встретила меня с такой светлой улыбкой, которая сразу вознаградила меня за все мои страдания, и пропела:
— Как мило с вашей стороны, что вы сдержали свое обещание. Я ждала вас с таким нетерпением. Боялась, забудете обо мне. А я только с вами и могу отвести душу. Рассказывайте, что вы делали и писали за все то время, когда мы не видались.
