— Мне бы очень пошли звёздочки вокруг головы. Хорошо бы штук десять, — восторженно произнёс он.
Потом он завёл разговор о скачках, но скоро перешёл на балет, однако и тут недолго задержался.
— Чардаш танцуете? — спросил он Швейка. — Знаете «Танец медведя»? Этак вот…
Он хотел подпрыгнуть и упал на Швейка. Тот надавал ему тумаков и уложил на сиденье.
— Мне чего-то хочется, — кричал фельдкурат, — но я сам не знаю, чего. Вы не знаете ли, чего мне хочется?
И он повесил голову, словно бы полностью покоряясь судьбе.
— Что мне до того, чего мне хочется! — сказал он вдруг серьёзно. — И вам, сударь, до этого никакого дела нет! Я с вами не знаком. Как вы осмеливаетесь так пристально на меня смотреть?.. Умеете фехтовать?
Он перешёл в наступление и сделал попытку спихнуть Швейка с сиденья. Потом, когда Швейк успокоил его, без стеснения дав почувствовать своё физическое превосходство, фельдкурат осведомился:
— Сегодня у нас понедельник или пятница?
Он полюбопытствовал также, что теперь — декабрь или июнь, и вообще проявил недюжинный дар задавать самые разнообразные вопросы.
— Вы женаты? Любите горгонзолу?{62} Водятся ли у вас в доме клопы? Как поживаете? Была ли у вашей собаки чумка?
Потом фельдкурат пустился в откровенность: рассказал, что он должен за верховые сапоги, за хлыст и седло, что несколько лет тому назад у него был триппер и он лечил его марганцовкой.
— Я ни о чём другом не мог думать, да и некогда было, — продолжал он икая. — Может быть, вам это кажется слишком тяжёлым, но скажите — ик! Что делать! — ик! Уж вы простите меня!
— …Термосом, — начал он, забыв, о чём говорил минуту назад, — называется сосуд, который сохраняет первоначальную температуру еды или напитка… Как по-вашему, коллега, которая из игр честнее: «железка» или «двадцать одно»?.. Ей-богу, мы с тобой где-то уже встречались! — воскликнул он, покушаясь обнять Швейка и облобызать его своими слюнявыми губами. — Мы ведь вместе ходили в школу… Ты славный парень! — говорил он, нежно гладя свою собственную ногу. — Как ты, однако, вырос за то время, что я тебя не видел! С тобой я забываю о всех пережитых страданиях.
Тут им овладело поэтическое настроение, и он заговорил о возвращении к солнечному свету счастливых созданий и пламенных сердец. Затем он упал на колени и начал молиться: «Богородица дево, радуйся», причём хохотал во всё горло.
Когда они остановились, его никак не удавалось вытащить из экипажа.
— Мы ещё не приехали! — кричал он. — Помогите! Меня похищают! Желаю ехать дальше!
Его пришлось в буквальном смысле слова выковырнуть из дрожек, как варёную улитку из раковины. Одно мгновение казалось, что его вот-вот разорвут пополам, потому что он уцепился ногами за сиденье.
При этом фельдкурат громко хохотал, очень довольный, что надул Швейка и извозчика.
— Вы меня разорвёте, господа!
Еле-еле его втащили по лестнице в квартиру и, как мешок, свалили на диван. Фельдкурат заявил, что за автомобиль, которого он не заказывал, он платить не намерен. Понадобилось более четверти часа, чтобы втолковать ему, что он ехал в крытом экипаже. Но и тогда он не согласился платить, возражая, что ездит только в карете.
— Вы меня хотите надуть, — заявил фельдкурат, многозначительно подмигивая Швейку и извозчику, — мы шли пешком.
И вдруг под наплывом щедрости он кинул извозчику кошелёк:
— Возьми всё! Ich kann bezahlen! 38 Для меня лишний крейцер ничего не значит!
Правильнее было бы сказать, что для него ничего не значат тридцать шесть крейцеров, так как в кошельке больше и не было. К счастью, извозчик подверг фельдкурата тщательному обыску, ведя при этом разговор об оплеухах.
— Ну, ударь! — посоветовал фельдкурат. — Думаешь, не выдержу? Пяток оплеух выдержу.
В жилете у фельдкурата извозчик нашёл пятёрку и ушёл, проклиная свою судьбу и фельдкурата, из-за которого он даром потратил столько времени и к тому же лишился заработка.
Фельдкурат медленно засыпал, не переставая строить различные планы. Чего только не приходило ему в голову: сыграть на рояле, пойти на урок танцев и, наконец, поджарить себе рыбки.
Потом он обещал выдать за Швейка свою сестру, которой у него не было. Наконец он пожелал, чтобы его отнесли на кровать, и уснул, заявив, что ему хотелось бы, чтобы в нём признали человека — существо, равноценное свинье.
Войдя утром в комнату фельдкурата, Швейк застал его лежащим на диване и напряжённо размышляющим о том, как могло случиться, что его кто-то облил, да так, что он приклеился брюками к кожаному дивану.
— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, — сказал Швейк, — вы ночью…
В немногих словах он разъяснил фельдкурату, как жестоко тот ошибается, думая, что его облили.
Проснувшись с чрезвычайно тяжёлой головой, фельдкурат пребывал в угнетённом состоянии духа.
— Не могу вспомнить, — сказал он, — каким образом я попал с кровати на диван?
— А вы и не были на кровати. Как только мы приехали, вас уложили на диван — до постели дотащить не могли.
— А что я натворил? Не натворил ли я чего? Я же не был пьян!
— До положения риз, — отвечал Швейк, — вдребезги, господин фельдкурат, до зелёного змия. Я думаю, вам станет легче, если вы переоденетесь и умоетесь…
— У меня такое ощущение, будто меня избили, — жаловался фельдкурат, — и потом жажда. Я вчера не дрался?
— До этого не доходило, господин фельдкурат. А жажда — это из-за жажды вчерашней. От неё не так-то легко отделаться. Я знал одного столяра, так тот в первый раз напился под новый тысяча девятьсот десятый год, а первого января с утра его начала мучить жажда, и чувствовал он себя отвратительно, так что пришлось купить селёдку и напиться снова. С тех пор он делает это каждый день вот уже четыре года подряд. И никто не может ему помочь, потому что по субботам он покупает себе селёдок на целую неделю. Такая вот карусель, как говаривал наш старый фельдфебель в Девяносто первом полку.
Фельдкурат был подавлен, на него напала хандра. Тот, кто услышал бы его рассуждения в этот момент, ни на минуту не усомнился бы в том, что попал на лекцию доктора Александра Батека на тему «Объявим войну не на живот, а на смерть демону алкоголя, который убивает наших лучших людей» или что читает его книгу «Сто искр этики», — правда, с некоторыми изменениями.
— Я понимаю, — изливался фельдкурат, — если человек пьёт благородные напитки, допустим, арак, мараскин или коньяк, а ведь я вчера пил можжевёловку. Удивляюсь, как я мог её пить? Вкус отвратительный! Хоть бы это вишнёвка была. Выдумывают люди всякую мерзость и пьют, как воду. У этой можжевёловки ни вкуса, ни цвета, только горло дерёт. Была бы хоть настоящая можжевёловая настойка, какую я однажды пил в Моравии. А ведь вчерашнюю сделали на каком-то древесном спирту или деревянном масле… Посмотрите, что за отрыжка! Водка — яд, — решительно заявил он. — Водка должна быть натуральной, настоящей, а ни в коем случае не состряпанной евреями холодным способом на фабрике. В этом отношении с водкой дело обстоит, как с ромом, а хороший ром — редкость… Была бы под рукой настоящая ореховая настойка, — вздохнул он, — она бы мне наладила желудок. Такая ореховая настойка, как у капитана Шнабеля в Бруске.
Он принялся рыться в кошельке.
— У меня всего-навсего тридцать шесть крейцеров. Что, если продать диван… — рассуждал он. — Как вы думаете, Швейк? Купят его? Домохозяину я скажу, что я его одолжил или что его украли. Нет, диван я оставлю. Пошлю-ка я вас к капитану Шнабелю, пусть он мне одолжит сто крон. Он позавчера выиграл в карты. Если вам не повезёт, ступайте в Вршовице в казармы к поручику Малеру. Если и там не выйдет, то отправляйтесь на Градчаны к капитану Фишеру.{63} Скажите ему, что мне необходимо платить за фураж для лошади, так как те деньги я пропил. А если и там у вас не выгорит, заложим рояль. Будь что будет! Я вам напишу пару строк для каждого. Постарайтесь убедить. Говорите всем, что очень нужно, что я сижу без гроша. Вообще выдумывайте что хотите, но с пустыми руками не возвращайтесь, не то пошлю на фронт. Да спросите у капитана Шнабеля, где он покупает эту ореховую настойку, и купите две бутылки.
Швейк выполнил это задание блестяще. Его простодушие и честная физиономия вызывали полное доверие ко всему, что бы он ни говорил. Швейк счёл более удобным не рассказывать капитану Шнабелю, капитану Фишеру и поручику Малеру, что фельдкурат должен платить за фураж для лошади, а подкрепить свою просьбу заявлением, что фельдкурату, дескать, необходимо платить алименты.
Деньги он получил всюду.
Когда он с честью вернулся из экспедиции и показал фельдкурату, уже умытому и одетому, триста крон, тот был поражён.
