Когда через несколько минут, уже на точке, Майкл использовал пароль, спросив, как пройти к таверне «Утюг», генерал ощупал его холодным взглядом, пока не разглядел опознавательный признак — газету, торчавшую из кармана (это была «Таймс», единственная газета, которую читал Джеймс Бонд), и только тогда ответил, что таверна находится у кинотеатра «Огненная земля».
Шпионские игры со временем раздражают, и Майкл однажды очень деликатно отметил суперконспиративность генерала, но получил в нос: «А что, если вражеская служба выпустила на встречу вашего двойника, сделав ему пластическую операцию? Как же без пароля и опознавательных признаков?»— впрочем, шутки шутками, но в свое время ФБР подставило подобного двойника доверчивым немцам.
Когда генерал Джон выпивал, на него наваливалась сентиментальность.
— Майкл, я с ужасом думаю, что вы уедете! Наши встречи — кислород для меня! Я люблю Россию! Боже, вы не представляете себе, как трудно здесь дышать! Эти вонючие интеллигенты, вонючие политики, вруны и ничтожества!
— Может быть, вам поехать отдохнуть, например, в Италию?
— Ненавижу туризм! К тому же макаронники такая же дрянь, как и поганые британцы… Самое ужасное, Майкл, что в Англии не может быть неожиданностей, жизнь тут запрограммирована на века! Вы знаете, как тоскливо ощущать, что завтра ровно в восемь утра к дому подвезут молоко и поставят у подъезда, и этого не изменят никакие революции! Нет, я должен увидеть башни Кремля, постоять у Мавзолея!
— Лучше поезжайте по Европе. Вспомните Байрона или Шелли. Как любили они места вокруг Женевского озера, итальянские городки, сохранившие дух Возрождения…
Но генерал и слышать не хотел о поездках по мещанской Европе, душа его рвалась в Советский Союз, что совсем не воодушевляло: спецслужбы ставили на учет всех визитеров в Страну Советов, особенно такого ранга, как генерал.
— Что за ерунда! Мне ничего не страшно. Боже, неужели я так и умру, не увидев России?
Этот мотив настойчиво тянулся из года в год и досаждал и Майклу, и Центру, как старая заноза. Наконец скала дрогнула и чья-то решительная рука повелела привезти генерала по поддельным документам, сменив истинные на курортах Кипра, где стада туристов, солнце и полная неразбериха.
К этому времени товарищ Майкл обосновался в Москве, часто вздыхал по Англии, надломившей его чекистскую душу, и с удовольствием принял приказ об организации работы с генералом в Союзе.
Визит проходил не без полемики: некоторые осторожные головы выступали против соприкосновений верующих в Идею агентов с реальностями социализма, отмечая, что из-за каких-то странностей судьбы (текущие краны, испорченный лифт — не больше) многие переходили на критические позиции.
В доказательство приводили гордость английской драматургии Джона Осборна, который, вырвавшись на волю в СССР, настолько возмутился гостиничным сервисом, сломанным унитазом, покорябанным потолком и холодной батареей, что мгновенно потерял веру в социализм и, как жалкий мещанин, начал оплевывать в своих статьях Страну Советов— и все по мелочи! ведь и окна ему не решетили пулеметом, и даже в КГБ не таскали!
Однако лагерь оптимистов, веривших, что умный человек всегда различит все достоинства Системы, был достаточно силен, более того, считалось, что походы в Музей Революции и, уж конечно, несколько секунд у тела Вождя в Мавзолее играют чуть ли не решающую роль в воспитании агента — слово «воспитание» всегда высоко котировалось в КГБ еще с тех времен, когда Феликс Эдмундович ведал беспризорниками.
Вскоре Майкл ожидал генерала в черной «Волге» прямо у трапа самолета, туда его быстро провели, мотор взревел, и друзья помчались из Шереметьева по дышавшей бодростью столице. Программу генералу составили по высшему разряду: сначала тщательный медосмотр в элитной поликлинике (он поразился обилию самой современной техники, которую посчитал советской), специальная гостиница, где все не по Джону Осборну, и даже повар самолично являлся к клиенту и интересовался, не переложил ли он в плов крабов. Черный «ЗИЛ», Большой театр и прочие жемчужины столицы, южные дворцы-санатории, величественно застывшие над морем в своей красе, счастливые трудящиеся, живущие за счет профсоюзов — школы коммунизма, гостеприимный Кавказ.
— Никогда не видел такой красоты! — говорил генерал. — А посмотрите на москвичей: сколько энергии, сколько уверенности у них в глазах, разве можно сравнить с англичанами? Да и одеты все лучше, чем в Лондоне. Подумать только: ведь совсем недавно они ходили в лаптях!
С генералом встречались и бонзы КГБ, и бонзы ЦК, разговоры касались мировых проблем: разоружение, спасение от голода Африки, ограничение власти американских монополий на Ближнем Востоке…
— Ваших людей отличает широта ума! — радовался генерал. — В Англии лица такого ранга не поднялись бы выше дискуссии о местном налогообложении или ценах.
Генерал никогда в жизни не лечился в поликлиниках, и заботы врачей его умиляли — ведь на любом заводе пеклись о здоровье людей, не то что в Англии, где вообще не существовало санаториев и организованного отдыха.
Прототип, Карл и Крис
Однажды он пожелал увидеть коллегу товарища Майкла, ветерана 30-х годов, с которым он работал в Лондоне. Просьба вызвала легкий шок, ибо ветеран лет пятнадцать отсидел в сталинских лагерях и перебивался в коммуналке в районе Шмидтовского проезда.
Однако просьбу уважили, в комнатушке, уставленной книгами, выпили три бутылки водки и обсудили все проблемы текущего момента.
— Давненько я не имел такой потрясающей беседы! — восхищался потом генерал Джон. — И самое поразительное — это скромность моего друга, он остался таким с тридцатых годов, он не выберется из своей комнатушки, пока в СССР не останется ни одной коммунальной квартиры!
Естественно, что важным аккордом было посещение Грузии, где обычно иностранные визитеры под воздействием вина, песен и горного воздуха быстро теряли остатки критичности и целиком попадали во власть положительных эмоций.
Теплый вечер на брегах кипящей речки, раскрасневшиеся секретарь обкома, товарищ Майкл и генерал Джон, певшие «Интернационал», пели от души, взявшись за руки, англичанин, русский и грузин, и этот момент человеческого единения был искренен и трогателен, как мечта о братстве людском.
Потрясенный Майкл, наблюдая за генералом, думал: неужели он принимает все на веру? неужели он не видит, что ему втирают очки? или просто это человек, который видит то, что он хочет видеть?
Генерал остался в восхищении от своей поездки.
— Я и раньше не сомневался в правильности вашей политики, но теперь, увидев и страну, и людей, я понял, что служу правому делу. Единственное, что меня несколько резануло: напрасно каждое утро мне подавали на завтрак вазочку с зернистой икрой. Я понимаю, что был дорогим гостем, но в Англии мы, социалисты, к этому не привыкли…
Прошло время, Майкл ушел в отставку, в мир ворвалась перестройка, оплот коммунизма рухнул, генерал Джон совсем отошел от тайных дел из-за солидного возраста, иногда печатал статьи в газетах и даже издал книгу воспоминаний.
Однажды Майкл встретил бывшего коллегу, недавно прибывшего из Англии.
— Как там генерал Джон? Наверное, страдает из-за того, что рухнула Система?
Коллега хитро сощурил глаза.
— Недавно я встретил его на приеме в посольстве. Очень бодр и очень рад успехам демократии в России. Уверен, что рынок укрепит благосостояние страны и победят идеи, которым он служил. Жаловался на сон Англии и завидовал нам — ведь у нас никогда не скучно. Да, еще рассказал историю… что-то о войне…
— Как варили кошку под Арденнами?
— Совершенно верно. «Знаете, что это такое, капитан Джон? Настоящая кошка! Я сварил вам кошку!»
Генерал Джон был настоящим человеком.
Отпуск товарищ Майкл обычно проводил вне ведомственных санаториев, куда съезжались кагэбэшники со всего Союза: они с завистью поглядывали на заграничные шмотки, говорили о своей работе с какой-то скрытой обидой (мол, вам легко там, на Западе, а мы вкалываем), тяжело и занудно пили водку, и уборщицы, подсчитывая бутылки, стучали директору, а тот — в Москву.
По тропинкам меж пальм бродили озабоченные секретарши, буравя глазами встречных мужчин, и жены с жирными спинами и задами-подушками. Все это навевало депрессию. Лишь однажды Майклу повезло: его соседом по комнате оказался сотрудник «пятерки»— гроза диссидентов, разработчик Сахарова («Ах, Андрей Дмитриевич, душа человек, у меня с ним дивные отношения. Я уж ему говорю: «Андрей Дмитриевич, дорогой, вы — наш научный гений, зачем вы против выступаете?» Да разве это он? Это все Боннэр! Впрочем, все это неинтересно, послушайте лучше о моем романе с одной дрессировщицей…»).
