Пушкин живо понял желание подшутить над ним и, нисколько не смутившись, отвечал абсолютно серьезно:
– Мне кажется, вы можете выразиться прямо: «Эй, человек, гони нас на водопой».
* * *
Появление стихотворений Бенедиктова произвело сильное впечатление не только в литературном, но и в чиновничьем мире. И литераторы, и чиновники петербургские были в восторге от Бенедиктова. Один Пушкин остался хладнокровным, прочитав Бенедиктова, и на вопросы, какого он мнения о новом поэте, ничего не отвечал, а только говорил:
– У него есть превосходное сравнение неба с опрокинутой чашей.
* * *
Когда в четвертом томе «Современника» появилась «Капитанская дочка», Греч, встретившись с Пушкиным, сказал ему:
– Батюшка, Александр Сергеевич, исполать вам! – Что за прелесть подарили вы нам! Ваша «Капитанская дочь» чудо как хороша! Только зачем вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гувернером… Ведь книгу-то наши дочери будут читать!..
– Давайте, давайте им читать, – ответил, улыбаясь, Пушкин.
* * *
А.С. Пушкину предлагали написать критику исторического романа г. Булгарина. Он отказался, говоря: «Чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь».
* * *
Однажды Пушкин пригласил своего друга, семейного человека в театр.
– А что сегодня дают?
– То, чего у тебя в семье никогда не найдешь!
– А что именно?
– «Семейное счастье»! – ответил Пушкин.
* * *
Однажды Александра Сергеевича спросили, что представляет из себя красивая жена.
– Для глаз – красивая жена есть рай, для души ад, для кармана же – чистилище.
* * *
Одна особа долго приставала к Пушкину:
– Отчего Александр Сергеевич, вы не хотите открыть мне ваших тайн?
– Потому что женщина не умеет скрывать тайн кроме одной!
– А именно?
– Сколько ей самой лет.
* * *
Один молодой военный помещик, друг и приятель Пушкина, попросил его пойти вместе с ним купить шашку. После долгих выборов им очень понравилась одна старинная шашка; военный помещик заметил:
– Жаль только, что она немного коротка, а то бы она стоила одной деревни!
– Не беспокойтесь об этом, – ответил продавец, – сделайте шаг вперед, и она уже тогда не будет короткой, стоимость ее нисколько не уменьшится, она опять будет стоить одной деревни!
– Вы слишком дешево цените, – сказал Пушкин, – в военное время сделать шаг вперед стоит не только одной, но и многих деревень.
* * *
Пушкин говаривал: «Если встречу Булгарина где-нибудь в переулке, раскланяюсь и даже иной раз поговорю с ним; а на «большой дороге» – у меня не хватает храбрости».
* * *
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу.
Сам граф лежал на диване.
На полу, около письменного стола, играли его двое детишек.
– Саша, скажи что-нибудь экспромтом… – обращается граф к Пушкину.
Пушкин, мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:
– Детина полоумный лежит на диване.
Граф обиделся.
– Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, – строго проговорил он.
– Ничуть… Но вы, кажется, не поняли меня… Я сказал: – дети на полу, умный на диване.
* * *
Один богатый господин, умирая, оставил своему другу следующее завещание:
«После моей смерти у меня остается громадное состояние, прямым наследником которого является мой сын; но я желаю, чтоб моим состоянием распорядился ты таким образом: из всего моего состояния, что тебе угодно будет, отдай сыну, а остальное возьми себе». После его смерти друг взял себе лучшую долю состояния, отдав сыну лишь незначительную часть.
Недовольный сын подал жалобу в суд, а в суде ему было отказано «в силу завещания». Наконец сын и друг отца решили покончить дело через третьего человека: они обратились к Пушкину и передали ему завещание. Прочитав завещание, Пушкин сказал:
– По завещанию лучшая часть должна принадлежать сыну; а худшая другу отца.
– Каким образом?
– А вот каким образом: тут сказано: из всего состояния что тебе угодно будет отдай сыну; а ведь тебе угодно было получить лучшую часть: следовательно, ты эту часть и должен дать сыну а остальное взять себе!
* * *
Однажды Пушкина спросили:
– Почему короли получают корону тотчас после рождения, а жену только тогда, когда им минует двадцать лет?
– Потому что управлять государством гораздо легче, нежели своей женой! – ответил Пушкин.
* * *
Однажды Пушкину пришлось видеть двое похорон подряд: хоронили князя Н.К. и следом какого-то еврея.
– По всей вероятности этот еврей был кредитором князя Н.К., раз он тотчас же последовал за ним! – заметил Пушкин.
* * *
Пушкин, участвуя в одном журнале, обратился письменно к издателю с просьбою выслать гонорар, следуемый ему за стихотворения.
В ответ на это издатель письменно же спрашивал: «Когда желаете получить деньги, в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом, или пока сто?»
На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина:
«Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше».
* * *
Однажды Пушкина спросили: какая разница между правдой и неправдой?
– Расстояние одной ладони, – ответил Александр Сергеевич и приложил руку между ухом и глазом.
– Каким образом?
– Что слыхано, то может быть и неправдой, а то, что видимо, – всегда правда.
А.Г. Рубинштейн
(1829–1894)
[23]
Еще малолетним ребенком Антон Григорьевич Рубинштейн был увезен матерью за границу, и, соответственно, сведения о нем были внесены в общий паспорт. Когда же родительница вернулась в Россию, оставив его в Берлине заниматься у Дена и других профессоров музыки, юный Рубинштейн оказался там «без паспорта».
При возвращении в Россию в 1849 году от двадцатилетнего юноши, разумеется, потребовали паспорт, которого у него не было. Положение было безвыходным. Рубинштейн искал спасения у своих знакомых, последние обратились к тогдашним генерал-губернатору Шульгину и обер-полицмейстеру Галахову: «Неужели нельзя помочь Рубинштейну? Мы его все знаем; он был принят при дворе, давал концерты в царском семействе, как же вы с ним поступаете?»
– Прихожу, – рассказывает Рубинштейн, – на другой день к Галахову; жду час, два, три… все это ведь стоя, сесть не имею права… Наконец зовут меня в кабинет: «Ну, братец, о тебе мне говорили там, во дворце, рассказывали, что ты такой да этакий музыкант, – не больно я этому верю; так поди сейчас к начальнику моей канцелярии Чеснокову и сыграй ему что-нибудь, чтоб мы знали, что ты и впрямь музыкант. Он, Чесноков, у меня музыку понимает».
– Привели меня к Чеснокову, нашлось у него какое-то мизерное фортепьяно. Сел он, сел и я, и все, что было у меня на сердце горького, всю боль и негодование от того, что со мной происходит, я излил в импровизации, отбивая на клавишах этого инструмента! Инструмент был самый подлый, и бешенству моему не было предела. Чесноков, однако, терпеливо прослушал и отправился со мною к обер-полицмейстеру. «Точно так, ваше превосходительство, – доложил начальник канцелярии, – Рубинштейн действительно музыкант, потому играет…» – «Ну, дай ему отсрочку на три недели!» – проревел Галахов.
– Я вышел с отсрочкой, – прибавлял Антон Григорьевич, – паспорт мне вскоре прислали, и стал я, наконец, человек с видом на жительство.
* * *
Концерты Антона Григорьевича в Saint James’s Hall, как и повсюду, имели грандиозный успех. Перед началом последнего концерта в уборную артиста врывается какая-то незнакомая, но чрезвычайно энергичная женщина и, едва переводя дыхание, говорит:
– Ах, господин Рубинштейн, как я счастлива!
– Это очень хорошо!
– Да-с, счастлива тем, что вижу вас около себя…
– Сударыня, это недоразумение: не вы меня, а я вас вижу около себя…
– Как бы там ни было, но вы должны дать мне место. Несмотря на все старания, мне не удалось запастись билетом на ваш прощальный вечер.
– К сожалению, я не могу вам предоставить такового, так как зал переполнен публикой.
– Как вам угодно, а я должна присутствовать.
– Вы принуждаете меня идти на уступки. Извольте. Сию минуту есть действительно одно свободное место, и я уступаю его вам, если вы не откажетесь от него…
– Благодарю вас, маэстро, вы истинный джентльмен… Где же это место, скажите?
– За роялем!
* * *
Однажды у Рубинштейна обедали музыкальные критики.
После обеда они стали развивать свои теории и взгляды.
Вдруг Рубинштейн, которому надоело слушать их рассуждения, вскочил с места со словами:
– Какая чудная идея!
И моментально ушел.
Критики, воображая, что композитор вдохновлен очередной мелодией и пошел работать, продолжали беседу тише воды, ниже травы. Через час Рубинштейн возвратился.
