— Разрешите закурить!
Потехин не из тех был жмотов, которые в таких случаи отвечают: «Вон магазин рядом, пойди купи». Но и стравливать расплодившимся «стрелкам» полуторарублевые сигареты считал обидным. Для них он держал в другом кармане дешевую «Приму». Но этот молодой человек захватил его врасплох, с пачкой в руках, и Потехин сказал: «Пожалуйста».
— Беру две, — предупредил молодой человек.
— Чего же только две-то? — рассмеялся Потехин. — Ты уж бери сразу четыре. Молодой человек выгреб четыре.
«Вот нахал! — покачал головой Потехин. — Ну и нахал». Но подумал он так о молодом человеке без негодования, легко подумал. И о разграблении своем отчего-то не пожалел.
По улице, п разных направлениях, шагали люди. Спешили. Толкались. И не извинялись.
На углу продуктового магазина внушительная очередь окружала продавщицу в грязном белом халате и груду ящиков. Когда Потехин поравнялся с очередью, из нее выбрался счастливый мужик с двумя лещами в руках. Авоськи у мужика, видать, не было — он держал рыбин прямо за жабры.
— По два хвоста отпускают на человека. — сообщил мужик, встретившись взглядом с Потехиным.
Потехина эта информация не взволновала. Не потому, что он рыбы не любил или, допустим, уже объелся ею до тошноты. Просто но взволновала, и все. Он даже подумал: «Из-за двух хвостов такую мялку терпеть. Да пропади они».
По этой же причине он не стал садиться в автобус, который штурмовала не такая уж большая толпа, — решил пройтись пешочком. Он шел, ему было как-то необычно легко, покойно, игривость даже накатывала волнами, хотелось улыбнуться и подмигнуть прохожим. Но прохожим подмигивать он не отважился, а вот когда покренившийся набок автобус обогнал его, вдруг подмигнул стиснутым на задней площадке, за пыльным стеклом, пассажирам. И ручкой помахал.
Помахал — и удивился: «Что это со мной такое?.. Как щенок восторженный… Неужели подлечила чертова бабенка?.. Да ну! Чушь, ерунда. Да и не так же, наверное, сразу проявляется».
Но факт оставался фактом: на душе у Потехина было вполне лучезарно, ни бежать, ни толкаться, ни тем более хватать чего-нибудь ему не хотелось. «Погода, наверное, — решил он. — Солнышко вот… А вдруг все-таки иголочки! Забавно»…
Уже возле подъезда своего дома он вспомнил, что жена наказывала купить, во-первых, подсолнечного масла, вo-вторых, зеленого луку, и в-третьих — заглянуть в мебельный: может, там выбросили цветочные полочки, за которыми она давно охотится.
Потехин огорчился. Но сначала чуть-чуть. Сначала он так подумал: про масло и лук — «перебьемся до завтра», а про полочки — «деньги целее будут… полочки ей, видите ли… загорелось».
Но у дверей лифта настигла его другая, тревожная мысль: «Ну, хорошо… чудно. Допустим, подлечила. Только мне-то зачем это? Мне лично?»
Да, зачем это было Потехииу? Автомобиля он еще не имел, — только стоял на очереди, — не устилали его квартиру ковры, и стены не были оклеены импортными моющимися обоями. В туалете, вместо белого кафеля, лежал резиновый банный коврик поверх выщербленного цеметного пола, а самым дорогим украшением мадам Потехнной были клипсы за восемьдесят копеек.
«Потом бы, — думал он, взлетая на одиннадцатый этаж, — потом бы, после всего, можно и полечиться как следует, капитально. А сейчас-то… попробуй проживи телком таким, безрогим».
Впрочем, Потехин беспокоился напрасно. Он ехал домой, к вечно озабоченной супруге, ехал без покупок — и здоровым ему оставалось побыть совсем немного. Каких-нибудь две-три минуты.
Молодой врач Витя Головченко начал прием больных. Он принимал в платной поликлинике по вторникам, четвергам и субботам, с двух часов дня и до восьми вечера.
Первым к нему вошел большой, толстый мужчина средних лет.
— Раздевайтесь, — сказал Витя.
— Как? — спросил мужчина.
— Как обычно — до пояса.
Мужчина разделся, зябко обхватил руками живот, поросший рыжим волосом, сел.
— На что жалуетесь? Мужчина сказал, на что жалуется.
— Та-ак… — Витя приступил к измерению давления.
Мужчина со страхом глядел, как Витя обматывает ему руку, словно предстояла немедленная ампутация. По Витя нажал «грушу» — всего-навсего. Мужчина украдкой выдохнул воздух и поднял робкий взгляд на доктора. — Я извиняюсь, — проговорил он вдруг.
— Ыы? — сказал Витя, не отрывая глаз от шкалы прибора.
— У вас брат на тарной базе не работает?
— Брат?.. Нет, не работает. У меня братьев не было — сестры.
— Удивительное дело! — Мужчина поерзал на стуле. — Удивительное!.. Грузчик там у нас один — ну, как две капли воды на вас похож… А может, родственник? Не интересовались?
— Вряд ли, — сказал Витя. — У меня в этом городе никого нет — что же интересоваться.
— Да-а, — покачал головой мужчина. — Совпадение, значит. Двойник, как говорится… Вот интересно, а? — Он философом, оказывается, был. — Живешь, допустим, здесь — ты. Да? А где-нибудь, к примеру в Ленинграде, точно такой же человек проживает: нос, волосы, глаза — все как у тебя. Не приходило в голову?
— Не приходило… Повернитесь спиной. Дышите.
— А мне приходит другой раз, — продолжал между вздохами мужчина. — А вдруг, думаю, его и звать так же? И фамилия такая? И отчество? Тогда где же ты, а где он? Как отличить?
— По ботинкам, — сказал Витя.
— А? — не понял мужчина.
— По ботинкам. Он другие ботинки носит. — Витя хлопнул его по спине. — Одевайтесь.
— Разве что по ботинкам! — рассмеялся мужчина и пошел за ширмочку одеваться.
Потом сестра впустила старушку — сухонькую, белоголовую, подслеповатую.
Со старушками Витя долго не церемонился. Дело тут было ясное: все равно помирать — годом раньше, годом позже. Выписал ей побольше рецептов, чтобы не обижалась (среди них обидчивые попадаются: худо, мол, лечишь), и отпустил с богом. Старушка пошла было, но у дверей остановилась.
— Сынок, а сынок. — сказала просительно.
— Слушаю, бабуся! — бодро откликнулся Витя.
— Или мне поблазнилось, или я совсем из ума выжила, старая дура… но вот гляжу: вроде это ты ко мне вчерась приходил — крант на кухне чинить.
— Да что вы, бабуся! Как это могло быть?
— Вот и я думаю: быть не может. А гляну снова — ты и ты. Вылитый. Только без кепочки… А не брательник твой? Тоже он и конопатенькнй. Теперь конопатых-то мало осталось…
— Нету у меня братьев, бабушка, — с грустинкой даже сказал Витя. — Один я.
— Ну, выходит, поблазнилось.
— Поблазнилось, бабуся, поблазнилось.
Третьим больным оказался тоже мужчина, но постарше первого. Строгий такой. Высокий. В очках.
— Давно закончили институт, доктор? — спросил он.
— В позапрошлом году, а что? — неохотно ответил Витя.
— М-гу… А братец, стало быть, в строительном учится? Близнецы? Что же он приотстал от вас? По болезни? Или второгодником сидел?
— Какой братец? — изумился Витя.
— То есть… простите. Разве это не ваш брат у нас на кожкомбинате работает? В студенческой бригаде? Они там новый цех строят. Настолько походите, что у меня даже сомнений не возникло.
— Нет у меня никакого брата! — с досадой сказал Витя. — Совсем нет. И не было. Понимаете?
Больной извинился и умолк. В отличие от первого не стал развивать никаких философий.
Витю же, наоборот, спустя малое время что-то забеспокоило.
— Они что, на практике там — студенты эти? — поинтересовался он.
— На практике, — кивнул больной. — Только, знаете, по-теперешнему. Сколотили плотницкую бригаду к работают.
— Калымят?
— Можно считать.
— Ну, и как?
— Что как?
— Как зарабатывают?
— Хорошо зарабатывают, — убежденно сказал больной. — Очень хорошо. Рублей по четыреста в месяц выходит на брата. Ну, правда, и вкалывают, черти! Без перекуров. Бригадир у них — этот… который на вас похож — дисциплину держит. Де-ержит!
Выпроводив этого больного. Витя распорядился других пока не пускать — устроил себе пятиминутный роздых.
Он чуть приоткрыл окно, закурил.
«Так… — подумал, — Двойник обнаружился. На кожкомбинате. Братец, хм. Второгодничек… Прав был пузатый-то. Вот тебе и «мало конопатых»… Да-а… Вообще-то, в студенческую бригаду устроиться можно. Берут ребята. Взяли же этого аспиранта, как его… имя такое… еще артист есть один… ага! Савелия же взяли… Но тогда где-то надо будет бросать — или на тарной, или в домоуправлении. Лучше на тарной — туда добираться далеко… Хх-а! Старушка эта… Думал уж, трешку вчерашнюю назад потребует… Ну, хорошо, брошу на тарной — и что? У студентов этих дисциплина — жмут, поди, от темна до темна. А как тогда приемы?.. Хорошо Леньке: нанялись с другом железнодорожный мост покрасить, молотнули его за полтора месяца — и по три тыщи в кармане. Пол-«Жнгуленка» есть!.. Даа, Леньке что — он педагог, у него отпуск два с половиной месяца. А тут!.. Нет, надо держаться за старые места. И нечего рыться. Вот чертова профессия, а? Уговаривал же Ленька в педагогический податься. Еще как уговаривал, дурака!..»
