К нам подошел высокий крепкий парень моих лет в тертом джинсовом костюме.
— Привет, Ну, вы загуляли!
— Олег, познакомься, мой муж Генрих. Генрих, это Олег из Боткинской. Я тебе о нем рассказывала.
Мы пожали друг другу руки.
Закуски уже не осталось. Если верить ординаторам, была она скудной и весьма паршивой. Корейской. Груз сосисок и соленых крендельков из Мюнхена задержали на таможне. Зато пиво — настоящее баварское — наличествовало в изобилии. Я смешался с коллегами, многие из которых прихватили напитки покрепче. Так и кочевал по двум залам от группки к группке. Неумолимо нагружаясь и стреляя сигарету за сигаретой.
В конце концов, мне это надоело — не люблю «Цу-зи-е». Вкус не тот.
Сережа Песцов и Гоша Лупихин снаряжали Хануманова — раскаявшегося и условно помилованного — в ближайшую «табачку».
— Минуточку!
Повторяясь и промахиваясь, я шарил по своим многочисленным карманам. Ага, вот они!
— У вас упало, — незнакомый курсант поднял с пола и протянул мне бумажку из Мишкиного отрывного блокнота «ICI». «Если хочешь, позвони, — номер, — Снежана».
— Мерси, — я аккуратно сложил листок и засунул его в самый узкий и глубокий пиджачный карман.
— Олег, куда ты запропастился? А мы тебя ищем. Света.
Я попытался увидеть перед собой другую женщину — любящую супругу и заботливую мать (чем черт не шутит!) Хранительницу семейного очага. И не смог. Для меня она оставалась той же девчушкой — серьезной и смешливой, мудрой и наивной, независимой и доверчивой, доброй и… в общем, такой же, что и два часа назад.
— Пойдем. Генрих хочет сыграть с ансамблем. Уже отвоевал гитару и договаривается о репертуаре.
— Он у тебя музыкант?
— Нет, страховой агент. Это просто хобби.
Генрих на самом деле перебирал струны. Он тоже прилично «накатил».
— А, Олег! Ну, заказывай музыку.
С серьезной миной я достал «четвертной» и положил его на барабан.
— «Вальс Бостон».
Володя улыбнулся и знаком показал ребятам, что настало время покурить и оправиться. «Вальс Бостон» он исполнил без ансамбля. Сам, бля. Не как Розенбаум, но тоже хорошо.
Я танцевал со Светой и прощался с мечтою — светлой и слабой.
Потухшей, едва зародившись.
— Почему ты молчишь? Тебе плохо?
— Нормально. Думаю.
— О чем?
— О Роберте Скотте.
— Кто это?
— Был такой человек. Хотел покорить Южный полюс, но опоздал — там уже стояла палатка Амундсена. «Бороться, искать, найти и не сдаваться».
Света отвела глаза. Бесполезное признание.
Пиво иссякло, а моча все прибывала. У единственного туалета на первом этаже выстроилась интернациональная очередь. Я отметился и засеменил к телефонному автомату. Меня обогнал предупредительный Хануманов и вручил две пачки «Космоса» со сдачей. Кажется, собирался снять трубку и набрать номер. Я отправил его разобраться с очередью, которая уже достигла невероятных размеров и продолжала разрастаться. «Двушки», «двушки»… ага, гривенник. Нет, целых три!
— Снежана? Здравствуй, это Олег.
— Добрый вечер.
— А добрый ли? Было очень приятно получить твое послание, но я позвонил бы намного раньше, окажись оно в боковом кармане. А так больше суток маялся, ломал голову, как тебя найти.
— Но все-таки нашел?
— Пока еще нет. А хотел бы. Ты свободна сегодня вечером?
— То есть ночью?
На моих без пяти восемь. Конечно, супернаглость, но кто кому оставил записку? Причем с весьма прозрачным намеком.
— Снежана, прости! Ты имеешь полное право послать меня на три буквы. Мне ужасно стыдно за тот инцидент у Мишки.
— Стыдно за что? Что спал с Марьяной? Но ведь она твоя девушка.
А ей не чужда ирония, переходящая в сарказм.
— Снежана, милая, я ничего не могу объяснить тебе по телефону. Но я должен… я очень хочу с тобой встретиться!
— Сейчас?
— Сейчас! Ради Бога…
— И где? Опять у этого… как его?
— У меня.
Короткая пауза.
— Не пойдет. Я сама что-нибудь придумаю. Ты можешь перезвонить минут через десять?
Очень кстати. Хануманов растолкал аденоматозную профессуру и подавал мне знаки из первого ряда.
— Перезвоню обязательно.
Я облегчился и врастяжку выкурил сигарету.
— Привет, это опять я.
— У моей подруги квартира на «Октябрьском поле». Сейчас там гости, уйдут не раньше одиннадцати.
— Куда подъехать?
Мы подробно обсудили процедуру рандеву. Еще полных три часа.
Я набрал Пашин номер.
— Алло?
— Ты спишь что ли?
— После тяжелого дежурства.
— Ладно свистеть. Ты дежурил позавчера. Небось опять пьяный?
— Да, пьяный! Бутылка «красного» за обедом — в жопу пьяный.
— Один?
— Нет, прибыла телега блядей.
— А серьезно?
— А серьезно… голова болит. Устал. Работа зае**ла.
— Она всех зае**ла.
— Ну, конечно! Ты у нас — будущее светило советское науки.
Есть за что бороться.
— За что боролись, на то и напоролись.
— А ты поплачь.
— И поплачу.
— Ты откуда? — Паша услышал за моей спиной недовольные возгласы на фоне треска лопающихся мочевых пузырей.
— Из ресторана «3олотой дракон».
— По ресторанам ходишь… Растешь.
— Немцы организовали «пивной вечер».
— Немцы… Пиво-то немецкое?
— Баварское.
— Захвати на мою долю.
— Уже все выпили.
— А чего тогда звонишь?
— Вино на пиво это диво… Помнишь?
— Помню. А какое вино?
— Еще не знаю. Ну так как?
— Ты же все равно приедешь. Только, пожалуйста, не в одиннадцать.
— За это я ручаюсь.
— Ладно, жду.
Я поднялся в зал, поймал узкоглазого официанта и объяснил суть проблемы. Через пять минут в моем «дипломате» плескались четыре бутылки «советского шампанского».
Света и Генрих оживлено беседовали о чем-то с тем толстым, который чуть не осчастливил аспиранта Мальского двумя сотнями немецких марок.
Подняв воротник, я проскользнул к выходу.
В церкви «Нечаянная радость» шла служба. Отмолившиеся импотенты, бесплодные и просто старые девы сменялись новыми. Я не отношусь ни к одной из вышеперечисленных категории, поэтому гордо прошагал мимо.
В прихожей мы обнялись — не видели друг друга недели полторы.
— Ну, что стряслось?
— Сейчас расскажу, Я открыл «дипломат» и приготовился засунуть огнетушители в холодильник.
— Бросай свои интеллигентские замашки.
— Может, прямо из горла?
— Зачем из горла? Посуда в стенке.
С закуской было хреново. То есть вообще никак — Паша опять поругался с мамой.
— Мог бы захватить из ресторана-то.
— И ключ от квартиры, где деньги лежат?
— Остряк-самоучка.
В стенке красовались недобитки трех или четырех сервизов. Я выбрал стаканы для крюшона — самые крепкие и вместительные. На кухне Паша дробил засохший батон.
— Ну, выкладывай.
Я освободил пробку и осторожно стравил газ.
— А чего выкладывать? Обломался. Глупо так обломался, — и вкратце обрисовал ситуацию.
Паша в курсе моих амурных дел, а я осведомлен о его подвигах. Случалось привозить ему сестер из Боткинской, снятых под себя. Своих девушек предупреждал заранее. В предвкушении жестокой забавы они терпеливо ждали у подъезда. Иногда обманутые в лучших чувствах, дублерши закатывали сцены и уходили, хлопнув дверью. Но чаще оставались.
Вообще Пашина половая жизнь до сих пор остается для меня загадкой. Раз в месяц он общается с «покойной» (по его меткому выражению) супругой. Дома или у нее на даче — в зависимости от сезона. Однажды Паша познакомился с официанткой из кафе «Космос». Через полгода позвонил по вышеозначенному номеру — его любимый тест на «девичью память». И трахался с ней, пока эта мелкая, наглая и довольно страшная баба не эмигрировала в Литву.
Как-то подцепил «провалившуюся» на экзаменах в педвуз абитуриентку, которая в глубокой депрессии бесцельно бродила по Москве. Накормил, заманил домой, раздел. Абитуриентка оказалась девушкой и, после долгих уговоров, согласилась на миньет, который сотворила неумело, исцарапав Паше зубами весь член.
Апофеозом этой систематической эпизодичности стала хохлушка из Днепропетровска.
Оксана прибыла в столицу нашей Родины за покупками, остановилась у друзей мужского пола и — закономерно — подверглась групповому изнасилованию под клофелином. И все бы ничего, но с клофелином друзья переборщили. «Скорая помощь» доставила пострадавшую к Паше, который так быстро справился с коллапсом, что утром Оксана чувствовала себя прекрасно и рвалась домой. Вообще-то из реанимации выписывать не положено. Положено переводить в профильные отделения. Но, как и я, Паша нарушает приказы, когда того требуют обстоятельства. А обстоятельства веские — вечером поезд обратно в Хохляндию.
