— Отдай рубашку Миссис Уоллер.
Я попытался себя разубедить. Вспомнил о немногочисленных и всегда неудачных прошлых попытках. И все же стремление отдать за Миссис Уоллер если и не последнюю рубашку, то хотя бы полсоверена становилось тем сильнее, чем упорнее я пытался против него бороться. Возникла неприятная уверенность: если Миссис Уоллер выиграет, а я так на нее и не поставлю, то раскаяние и сожаление будут грызть душу до последнего дня.
Я стоял на противоположном конце ипподрома, и возвращаться на трибуну было некогда. Лошади уже строились на старте. В нескольких ярдах от меня из-под белого зонта истошно выкрикивал свои цены пришлый букмекер — крупный, располагающего вида человек с честным красным лицом.
— Какая ставка на Миссис Уоллер? — осведомился я.
— Четырнадцать к одному, — ответил он, — и удачи вам.
В обмен на полсоверена он выписал квитанцию. Я сунул бумажку в жилетный карман и поспешил к краю дорожки, чтобы лучше видеть заезд. Удивительно, но Миссис Уоллер и в самом деле пришла первой. Неведомое прежде ощущение победы так взволновало, что я совсем забыл о своих деньгах и только через час вспомнил, что отдал полсоверена.
Оставалось найти человека под белым зонтом. Я отправился в ту сторону, где, по воспоминаниям, его оставил, но белого зонта так и не обнаружил.
Утешая себя невеселыми размышлениями о том, что потеря научит не доверять посторонним букмекерам и прочим мошенникам, я повернулся и пошел к тому месту, откуда наблюдал за скачками, но за спиной внезапно раздался голос:
— Послушайте, сэр. Кажется, вам нужен Джек Барридж. Вот он, сэр.
Я оглянулся и действительно встретился взглядом с представительным человеком под белым зонтом.
— Я видел, как вы меня искали, сэр, — заговорил он, — но так и не смог докричаться. Вы зашли не с той стороны навеса.
Было приятно узнать, что честное лицо не обмануло.
— Как хорошо, — заметил я, — что вы меня позвали. Уже потерял всякую надежду на встречу. А заодно, — добавил я с улыбкой, — и на свои семь фунтов.
— Семь фунтов и половина соверена — десять шиллингов, — поправил он.
Он отдал деньги и вернулся к своему столу.
По пути в город я снова его встретил — там, где небольшая толпа задумчиво наблюдала, как бродяга избивает несчастного вида женщину.
Джек пробился вперед, мгновенно понял, что происходит, и безотлагательно скинул сюртук.
— А ну-ка, благородный английский джентльмен, — пропел он, — попробуйте для разнообразия сразиться со мной.
Бродяга выглядел весьма внушительным, а Джек оказался не лучшим из боксеров. Не успел он сообразить, что к чему, как противник нанес ему опасный удар в глаз и рассек губу. Но, несмотря на раны, букмекер не сдался, а как следует насел на противника и в итоге одержал убедительную победу.
В конце схватки, помогая сопернику подняться, он сочувственно прошептал:
— Ты слишком хорош, чтобы связываться с женщиной, парень. Едва меня не прибил. Должно быть, забылся.
Человек показался интересным, а потому я подождал, пока он приведет себя в порядок, и пошел рядом. Новый знакомый рассказал о своем доме недалеко от Майлз-Эндроуд, о старых отце и матери, о маленьких братьях и сестрах, о том, как он копит деньги, чтобы всем им помочь. Из каждой поры толстой кожи сочилась доброта.
Многие из встречных его узнавали и, завидев круглое красное лицо, бессознательно улыбались. На углу Хайстрит мимо прошмыгнула бледная худенькая девочка.
— Добрый вечер, мистер Барридж, — поздоровалась она.
Спутник мой сделал выпад и поймал ребенка за плечо.
— Как отец? — осведомился он.
— Плохо, мистер Барридж. Снова сидит без работы. Все мельницы закрыты, — серьезно ответила малышка.
— А мать?
— Никак не поправится, сэр.
— На что же вы все живете?
— Джимми кое-что зарабатывает, сэр, — пропищала девочка.
Джек вынул из кармана пару соверенов и вложил в грязную ладошку, прервав невнятное благодарное бормотание добродушным гудением:
— Не за что, милая, не за что. Если ничего не изменится, дай знать; ты ведь знаешь, где найти Джека Барриджа.
После ужина, прогуливаясь по вечерним улицам, я случайно прошел мимо той самой гостиницы, где он остановился. Окно таверны оказалось открытым, и в туманный сумрак, словно ветер, врывался густой, плотный, жизнерадостный голос. Раскаты старинной застольной песни омывали сердце волной беззаботного веселья. Джек Барридж восседал во главе стола в окружении закадычных дружков. Я остановился, чтобы немного понаблюдать за выразительной мизансценой. Живая картина окрашивала мир в теплые, яркие тона, и людское общество уже не выглядело столь мрачным местом обитания, каким представлялось порой.
Я твердо решил навестить Барриджа по возвращении в Лондон и однажды действительно отправился на поиски небольшой улочки неподалеку от Майлз-Энд-роуд, где он жил. Не успел я свернуть за угол, как удача улыбнулась и мой знакомый появился собственной персоной, да еще и в двухколесном экипаже. Рядом сидела аккуратная сухая старушка, которую он представил как свою матушку.
— Я ему говорю, чтобы почаще возил хорошеньких девушек, — заявила та, спускаясь на мостовую. — А старуха вроде меня только портит вид.
— Ничего, и ты сойдешь, — со смехом возразил Барридж, спрыгнул следом и бросил поводья поджидавшему мальчику. — Любую молодую за пояс заткнешь, мать. Я ведь обещал, что когда-нибудь буду возить тебя в собственном экипаже, разве не так? — Он посмотрел на меня.
— Так, так, — согласилась старушка и проворно поднялась по ступеням. — Ты хороший сын, Джек. Очень хороший.
Стоило ему войти в гостиную, как лица домашних озарились улыбками, а воздух огласил гармоничный хор приветствий. Жестокая действительность осталась за дверью, и перед глазами ожил волшебный мир Диккенса, в центре которого стоял массивный краснолицый человек с маленькими блестящими глазками и легкими не слабее кузнечных мехов. Большой, грузный домашний чародей. Из бездонных карманов посыпались гостинцы: табак для старого отца; огромная ветка тепличного винограда для больного соседского ребенка, который почему-то временно жил здесь; книга о путешествиях для шумного подростка, называвшего его дядей. Следом явилась бутылка портвейна для бледной пожилой женщины с распухшим лицом — как выяснилось позже, овдовевшей невестки. Финальным аккордом стали сладости для маленького ребенка (чьего, не знаю), которых хватило бы на неделю; и наконец, ноты для младшей из сестер.
— Хотим сделать из нее леди, — прогудел Джек, прижав милое личико девочки к кричаще-яркому жилету, и ласково провел по пышным кудрям большой грубой ладонью. — А когда вырастет, непременно выдадим замуж за жокея.
После ужина он приготовил отличный пунш с виски и настоял, чтобы старушка присоединилась к компании, что она в конце концов и сделала с шуточными протестами и громким кашлем. Но я отметил, что очень скоро в стакане ничего не осталось. Для детей хозяин дома соорудил чудесный напиток, который сам назвал «сонным эликсиром». Основными составляющими выступили горячий лимонад, имбирное вино, сахар, апельсины и малиновый уксус. Эффект не заставил себя ждать.
Я сидел долго, с удовольствием слушая бесконечные рассказы. Джек и сам то и дело от души смеялся вместе с нами, и от громовых раскатов сотрясались дешевые стеклянные фигурки на камине. Но время от времени какое-то неведомое воспоминание отбрасывало тень на жизнерадостное лицо и заставляло дрожать глубокий голос.
После пунша старики разговорились и принялись без меры хвалить сына, однако поток славословий был прерван грозным рычанием.
— Заткнись, мать! — бесцеремонно рявкнул Джек Барридж. — Все, что я делаю, делаю исключительно для собственного удовольствия. Хочу, чтобы людям вокруг было хорошо. Ведь если будет плохо им, то будет плохо и мне.
После этого мы не встречались почти два года. И вот одним темным октябрьским вечером, гуляя по Ист-Энду, я увидел давнего знакомого, когда он выходил из небольшой часовни на Бердетт-роуд. Человек настолько изменился, что узнать его было бы невозможно, если бы кто-то из прохожих не окликнул:
— Добрый вечер, мистер Барридж.
Кустистые бакенбарды, которых он прежде не носил, придавали красному лицу агрессивное и в то же время респектабельное выражение. Джек был одет в дурно сидящий черный костюм. В одной руке держал зонт, а другой сжимал книгу.
Странно, но сейчас он казался и ниже ростом, и худее, чем прежде. Почему-то пришло в голову, что сам Барридж, живой и настоящий, каким-то таинственным образом испарился, а осталась одна лишь сухая оболочка. Сочное человеческое начало то ли высохло, то ли было выжато.
— Неужели Джек Барридж? — воскликнул я, изумленно преграждая путь.
