Администратора это не смутило. Он быстренько сочинил очередной опус, на этот раз объявление, в котором жителям рая сообщалось, что Лига композиторов объявляет прием гениальных музыкантов с высшим образованием. Предпочтение отдавалось лицам, уже прошедшим проверку Вселенским департаментом расследований и признанным лояльными.
НОВЫЕ ВЕЯНИЯ В РАЮ произвели глубокое впечатление и не членов Общества почитателей демократии. В это привилегированное общество принимались немногие избранные, заслужившие высокую честь выдающейся деятельностью на Земле. Среди его членов значились такие всемирно известные имена, как Франко, Салазар, Муссолини, Батиста, Трухильо, Реза Пехлеви, Нго Динь Дьем и многие другие, не менее прославленные лица.
Общее собрание общества направило в адрес Вселенского департамента расследований письмо с просьбой пересмотреть дело виднейшего демократа XX века Адольфа Шикльгрубера (партийная кличка — Гитлер), коему по вине бывшего директора департамента и председателя постоянной комиссии по делам иммигрантов апостола Петра было безосновательно отказано в райской визе. Чтобы напомнить о редкостном моральном облике пострадавшего, в письме приводилось высказывание А. Шикльгрубера о соотношении политики и морали, полностью соответствующее руководящим указаниям синьора Макиавелли: «Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и «кодексе чести». В политике я не признаю никаких законов. Политика — это такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков».
Письмо содержало ценное рационализаторское предложение: дабы избежать бюрократической волокиты и путаницы при выдаче виз, зарезервировать заранее места для опробированных демократов — друзей и единомышленников членов общества, продолжающих их святое дело на Земле,
СЕРЬЕЗНЫЕ ВОЛНЕНИЯ происходили в Кружке американских президентов. До последнего времени здесь царило трогательное двухпартийное единодушие по всем внутрирайским и вселенским вопросам.
Вызов Линкольна в департамент расследований и лишение его постоянной визы взорвали кастовый мир и благодушие, окружавшие три дюжины президентов, Теперь каждый видел в своем вчерашнем друге злейшего врага и потенциального доносчика.
Первой жертвой подозрительности стал председатель кружка, а в прошлом первый президент США Джордж Вашингтон. Ему припомнили, что еще в годы войны за независимость он отпустил своих черных рабов на свободу, проявив недопустимый либерализм и политическую близорукость. Большинством голосов заклеймили как революционное и антиамериканское кредо Вашингтона, изложенное им за год до прибытия в рай: «Я желаю благополучия всем нациям и всем людям. Я верю, что каждый народ имеет право устанавливать ту форму правления, которая, по его убеждению, обеспечивает ему наибольшее счастье и не создает угрозы правам других, что ни одно правительство не имеет права вмешиваться во внутренние дела другого…» Это высказывание расценили как грубое и непристойное осуждение политики США в отношении тех народов и государств, которые почему-то не желают жить по американским образцам, и как слегка закамуфлированную поддержку Канады, нахально отказавшейся от слияния с могущественными Штатами.
Покидая пост председателя Кружка американских президентов, Вашингтон оставил письмо на имя Джефферсона, рассчитывая, по-видимому, на заступничество создателя Декларации независимости. «Меня обвиняют в том, — говорилось в письме, — что я являюсь врагом Америки и нахожусь под влиянием иностранной державы, и каждый мой шаг искажается в таких преувеличенных и неприличных выражениях, которые вряд ли можно было бы употребить по отношению к Нерону, общеизвестному банкроту, или даже к обыкновенному карманному вору».
Томас Джефферсон не успел помочь Вашингтону, на него самого состряпали пухлое дело и отправили со спецкурьером в канцелярию Макслотера.
Вслед за Вашингтоном и Джефферсоном из кружка были изгнаны известный обожатель негров Джон Кеннеди и пособник коммунистов Франклин Рузвельт. Последнего объявили тайным участником просоветского движения в защиту мира — главным образом за фразу в его речи, написанной накануне переезда в мир иной: «Чтобы цивилизация смогла выжить, мы должны развивать науку человеческих взаимоотношений — способность всех народов мирно жить в одном мире».
После этого лояльные жители рая — бывшие американские президенты с небывалым единодушием избрали почетным председателем кружка достойнейшего из американцев, лишь из-за интриг коммунистов не ставшего президентом, — Генри Макслотера.
Новые руководители Кружка американских президентов организовали семинар антикоммунизма, на котором обменивались богатым опытом. Теодор Рузвельт поведал о некоторых подробностях захвата Кубы и зоны Панамского канала. Он напомнил коллегам, что именно его посредничество при заключении русско-японского мирного договора 1905 года позволило Японии отторгнуть от России Южный Сахалин.
Вудро Вильсон рассказал о том, как его правительство запретило Коммунистическую партию США после ее возникновения, как американские войска по его указанию оккупировали часть территории Мексики, с гордостью похвалялся тем, что был одним из организаторов военной интервенции против Советской России и автором плана удушения и расчленения молодой Советской Республики.
Калвин Кулидж тоже хвалился своими заслугами в борьбе против большевистской опасности. «Я казнил Сакко и Ванцетти! — кричал он. — Я помогал возрождению оплота антикоммунизма — германского милитаризма!»
Не отставал от других и Гарри Трумэн. Он гордился тем, что уже в конце второй мировой войны, нежданно-негаданно став президентом, сумел повернуть государственный корабль Америки на путь антисоветизма и, чтобы застращать русских, не поколебался сбросить на жителей Японии атомные бомбы.
— Хотим мы этого или не хотим, — вещал Трумэн под одобрительный гул коллег, — мы обязаны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром.
Так в Кружке американских президентов возродился дух солидарности и единства…
«В ЭТОМ РАЙСКОМ САДУ сам черт ногу сломит», — пробормотал Макслотер, усаживаясь (в который раз!) на председательское место. И в самом деле, расследование, начатое им, длилось уже две недели, а конца заседаниям не было видно. Работы у членов комиссии ничуть не убавилось. Напротив, гора дел, подготовленных к слушанию, непрерывно росла. Во Вселенский департамент расследований поступали десятки, сотни, тысячи заявлений от иммигрантов, стремившихся спасти свою шкуру, а точнее — визу на постоянное пребывание в раю, путем разоблачения своих ближних и дальних, знакомых и незнакомых, политических противников и друзей.
Сегодня опять предстоял тяжелый, бесконечно долгий день.
Первым в списке иммигрантов, вызванных на заседание постоянной комиссии, значился Козьма Прутков. Макслотер долго не решался трогать известного острослова. В душе он боялся, что проиграет словесную дуэль язвительному русскому. А что может быть страшнее для всесильного директора департамента, чем быть высмеянным рядовым иммигрантом?
Чтобы не попасть впросак, Макслотер велел разыскать сочинения Пруткова и обнаружил в них немало здравых мыслей. Теперь, научно подготовившись к допросу, он готов был «прощупать» ершистого Козьму.
— Рад познакомиться с вами, мистер Прутков, — начал председатель издалека. — Надеюсь, вы не в претензии к нам за то, что мы подняли вас с постели так рано, как говорится, с петухами.
Козьма Прутков и в самом дела выглядел невыспавшимся.
— Петух пробуждается рано, — подтвердил он, — но злодей еще раньше.
Такое начало не сулило приятного продолжения. Но председательствующий решил действовать крайне осторожно и пропускать мимо ушей некоторые колкости, ведь они — всего лишь профессиональная черта сатирика.
— Вы, очевидно, знаете, — вкрадчиво говорил Макслотер, — что возглавляемый мною Вселенский департамент расследований поставил своей целью пересмотреть личные дела всех иммигрантов.
— Возобновленная рана много хуже против новой, — прокомментировал Прутков. — Но есть ли на свете человек, который мог бы объять необъятное?
— Да, есть! — Макслотер, видимо, был абсолютно убежден в этом. — И такой человек я.
— Самолюбие и славолюбие суть лучшие удостоверения бессмертия души человеческой. Что скажут о тебe другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?
Козьма Прутков сказал это с иронией, но она не дошла до Макслотера, обрадовавшегося неожиданной поддержке со стороны иммигранта.
