Регину обследовали и нашли пару признаков, по которым она могла быть во время этого обследования… беременной. И на самом деле через некоторое время тесты показали положительный результат. В груди было даже молоко. Желание женщины иногда настолько сильно, что, говорят, даже есть такая штука, как ложная беременность. Но все-таки в этот раз мы надеялись на беременность настоящую.
Через несколько недель мы пришли на прием, и врач огорошила нас — на УЗИ что-то там показывало, что беременность, скорее всего, опять внематочная. Мы были мрачными, Регина подавлена, я тоже. «Какого хуя вообще опять мы пытались что-то сделать, — проносилось у меня в голове. — Чтобы опять увидеть ужасы казарменных больниц, чтобы опять Регина лежала в палате, отвернувшись к стене?»
Мы спустились вниз, там рядом был парк и беседка. Шел дождь, погода была типично осенней, серой и поганой. И тогда что-то во мне порвалось. Невероятно трудно было все время быть напряженным, невероятно трудно верить во что-то. В первый раз я прикладывал к животу жены иконку и молился. В этот раз я тоже молился. Ведь верить хоть во что-то надо же, верно?
Я начал рыдать. Причем так сильно, что внутри какой-то еще один я ужасался этому. Я начал кричать что-то вроде богохульств, посылая Его на три буквы, меня шатало и реально болела душа. Тогда этот еще один я подумал отстраненно: если что-то так болит — значит, это существует.
Регина очень испугалась. Понимаете, не должен мужчина так себя вести. С детства молотом в нас забивают то, что это позорно. Мы раздражительны, усталы, мы ненавидим свою жизнь потому, что никогда и никому не открываем правду о своих чувствах. Потому что все мужчины знают, что правда — это не спасение. Редко какая женщина может эту правду принять, она настолько сильна и глубока по уровню переживания, что даже извлечь ее наружу чревато большими последствиями. А вот в этот момент она выходила. Как гной из поганого чирья, как отчаяние из надежды, которая так и сбывается. Как безмолвный, классический вопрос — почему именно мы?
Потом я успокоился. Мы поехали домой, взяли что-то к чаю. Регина лежала, а я уже не помню, что делал. Поганое время, очень поганое.
Для окончательной проверки результата и если что — направления в больницу (а тот центр просто был консультативным), мы пришли еще через неделю. Врач долго осматривала Регину и в конце концов радостно заявила, что плодное яйцо закрепилось на самом-самом краю. Не спрашивайте меня, на краю чего там оно зацепилось, просто она сказала, что беременность протекает вполне нормально.
И мы снова были в шоке. Опять и очень нехило тряхнуло что-то изнутри, сердце металось между новой надеждой и каким-то усталым вопросом — что, снова ждать, бояться и верить? Моя жена очень «переживательный» человек. А глядя на нее, начинаю переживать и я. Потому что нет для меня более дорогого человека, чем она. Слишком близко к сердцу я воспринимаю все, что происходит с моими близкими.
Та самая главная врач направила нас к врачу рангом поменьше. Я, конечно, думал, что нас так и будет вести та самая главная, но, видимо, клиника на то и клиника, чтобы пациентов перенаправлять потом по специалистам.
О, специалист была дружелюбна. Она просила называть ее чуть ли не «мамой», постоянно улыбалась, и, честно говоря, мне не очень понравилась с самого начала. Вы же понимаете, что профессионалы крайне редко бывают дружелюбны — они самодостаточны, и им не нужно кому-то нравиться. Возможно, вежливы, но не более того. А когда «специалист» пытается всеми силами понравиться, то он просто чувствует свою неуверенность в своей области. Такой специалист не самодостаточен.
Но, впрочем, тогда с женой мы были в некоем полуэйфорическом состоянии. В принципе я почему-то был уверен, что в этот раз уж точно все получится. Главврач сказала волшебную фразу: «Бог любит троицу», — и она мне понравилась.
Интересно, что на тот момент жена принимала курантил (кроворазжижающее) и еще какие-то полезняшки для беременных. Новый врач курантил отменила. Почему? Я так до сих пор и не могу понять. Хотя наверняка она могла понимать, что у Регины плод уже погибал, и это могла быть гипоксия из-за густой крови.
Но мы были… счастливы. В принципе, не было каких-то особых опасений, я опять увидел ту самую милую, осторожную, сосредоточенную Регину, которая спускалась по лестнице, держась за перила, кушала фрукты. Была погружена в себя и к чему-то прислушивалась. Все это я видел в прошлый раз. Это было трогательно, больно и по-настоящему тревожно за жену.
Но я не показывал виду. Есть одно золотое правило — когда человек о чем-то сильно тревожится, то нельзя смотреть на него сочувственно и спрашивать, плохо ему или хорошо и о чем он думает. Нужно быть оптимистом в любой ситуации, калеными клещами выдирать из себя опасения и уверенность свою одним видом передавать этому человеку. Я так и поступал. И видел, что жене становится спокойнее. Мы улыбались, смотрели друг на друга, разговаривали с ребенком, и тепло было в наших сердцах.
Я просто физически не мог поверить в то, что может быть плохо. Ну представьте — третий раз, платная клиника, какая-то особая надежда.
Однажды мне надо было поехать к родным. Да, если не ошибаюсь, просто что-то отвезти. Сидел в автобусе на первом месте, слушал музыку. Что интересно, когда я закрывал дверь и оставлял жену дома, что-то неприятно заворочалось в груди. Я реально помню то предчувствие. Тогда у меня постоянно были разного рода тревоги, я вообще находился в каком-то диком взвешенном состоянии, поэтому привычно силой воли загнал эту бестию внутрь и поехал.
В автобусе все продолжалось, что-то подсказывало мне, что я зря еду. И тут раздался звонок. Скажите, чего вы боитесь услышать в трубке больше всего? Я боюсь услышать плач. Так вот, тогда я его и услышал. Жена плакала, у нее шла кровь, понятно откуда. Я сорвался, помню, как таксиста поймал, как поехал назад. И в голове стучала мысль — значит, все-таки и в этот раз.
Но основной посыл был такой — просто спасти жену. Я не думал о ребенке тогда, я смирился и четко осознавал, что его не будет.
Потом, в 22-й больнице, в этих стенах, где опять оказалась моя жена, ей сделали УЗИ и сказали, что плод уже пару недель мертв и даже уже распадается, некротизирует. То есть опять пятая неделя определила нам срок жизни ребенка.
Все это время я держал связь с нашим врачом из «Семьи», которая сначала обещала устроить нас в какой-то стационар какого-то центра, потом что-то еще говорила, но общее впечатление я тогда уловил — она была беспомощна. Она ничего не могла сделать. Конечно, я был зол на нее, на ее дружелюбие, на показную улыбчивость… и на отмену курантила Регина тогда сдала анализы, и буквально за неделю они изменились настолько сильно, что второй анализ был как будто анализом другого человека. Вязкость крови была сильно повышена.
Дальше был настоящий кошмар. Понять его может только такой же эмоциональный человек, как я. Тогда у меня не было здорового равнодушия или просто умения абстрагироваться. Я просто пропускал все через себя. Мало кто может понять такое состояние, но я был с женой как будто рядом, я чувствовал ее боль и рыдал от унижения, видя ее распластанной на хирургическом столе в процедуре выскабливания. Она говорила, что было невероятно больно. А у меня темнело в глазах, и я стонал от того, что ненавижу Бога.
Потом хирург принес мне плод в склянке. В крови плавало то, что успел увидеть только мельком. Это был мой нерожденный ребенок. Я завернул склянку в бахилы, чтобы просто не видеть, и положил себе во внутренний карман, справа. Она была теплой, крохотное тельце билось о стенки, создавая едва слышимый плеск.
Я ехал в такси, было жарковато, были пробки. Я разговаривал с таксистом, разжимая тиски спазмов горла. Я знал, что потом мне будет очень плохо, я не хотел ощущать того ада, который творился внутри меня. Я просто болтал с таксистом. Вряд ли я что-то видел, кроме марева вокруг себя, но я улыбался и даже смеялся его обычным таксистским шуточкам.
Плод обычно выносят, если ты хотел сдать на генетический анализ. Вот я и вез его генетикам. Мертвое тело ребенка может рассказать о причинах выкидыша, что же его вообще вызвало. Может быть, мужчина и женщина несовместимы, например, генетически, такое редко, но бывает.
Внешне я был абсолютно спокоен. И так-то я всегда держу себя под контролем, а тут вид был откровенно похуистический. Внутри что-то выгорало, состояние было крайне непонятным. Иногда цвета вокруг меняли свою интенсивность и то, что ранее было красным, почему-то становилось коричневым, но в целом все становилось более серым, что ли.
Девушка, немного нервничая, взяла у меня их рук нелепый шмоток бахил, сказала, что развернет сама, и попросила выйти из кабинета, пока она делает анализ. Я сел на скамейку в коридоре и почему-то вспомнил, как еду на лето к бабушке, ем там блины со сгущенкой, как пачкаю футболку и бабушка ругается. А потом был большой солнечный день, я бегал во дворе и нашел кучу купюр, на которые опять купил что-то сладкое.
