Потерянная молодость
Сейчас Вася Плоткин волосы на себе рвет, кается, но потерянной молодости не вернешь. А начал Вася Плоткин растеривать, разбрасывать свою молодость потому, что его на войне ранили. Ранили, правда, не сильно. Головы ему не оторвало, живот не выпотрошило.
Такого с ним не могло случиться: он служил в глубоком тылу, в ординарцах у генерала.
Пороха ему не пришлось нюхать, но он честно выполнял свой солдатский долг. Драил генеральские сапоги, чистил зубным порошком золоченые пуговицы, привешивал новые ордена к генеральскому кителю и открывал бутылки с водкой.
Так его и ранило.
Кровь он пролил как-раз при взятии Берлина.
Праздновали за Волгой взятие немецкой столицы.
Хлопнул Вася по донышку, бутылка военного производства лопнула, стекло впилось в ладонь. Попробовал Вася пошевелить пальцами: не тут-то было: — инвалид Отечественной войны!
Это ранение так полоснуло по душе Васи Плоткина, что после демобилизации он нацепил все честно заработанные ордена и медали, прикупил на толкучке еще один орден «Красной Звезды» и начал промышлять нищенством. Но с двумя скрюченными пальцами заработок был малый. Публика подавала вяло, как-то даже растерянно, многие вообще впадали в филантропию, делали вид, что не замечают протянутой Васиной руки. Попадались и такие черствосердечные, что стыдили Васю, угощали водкой и уговаривали бросить валять дурака и поступить на работу грузчиком. Вася всегда был крепкого телосложения, почему его и оставили при генерале.
Вообще, вскоре Вася Плоткин плюнул на свои покалеченные пальцы и решил переквалифицироваться на безрукого.
На положении безрукого дело пошло веселее, но какая это была тяжелая работа! Рука, привязанная под гимнастеркой к туловищу, млеет. Свернуть закрутку — одно мученье. Зажечь спичку — и то приходилось ловчиться, ломать голову, как?
Подумал Вася, пораскинул мозгами, осмотрелся, и стал слепым. В материальном отношении дела пошли лучше. Обижаться не приходилось. Публика, она чуткая, она понимает, что слепой не может увидеть родимого лица, ему даже украсть тяжелее, чем зрячему. Подавали щедро. Но все же и работа слепого утомительная, вредная для здоровья. Особенно для глаз вредная. И страшно опасная. Ужасно, как опасная! Можно замечтаться, забыть и попереть через дорогу с закрытыми глазами — тут все может случиться. Инвалидом можно стать. А нищему-калеке без хорошего здоровья тяжеленько приходится.
Короче говоря, слепым Вася проработал всего с год, а потом перешел на припадочного.
Вот тут-то Вася Плоткин, наконец, открыл свой огромный талант. Большим и известным мастером стал!
Бывало, появится где-нибудь в парке, в пивной, на пляже, придет не выполнять свой долг, а с честным намерением отдохнуть, но публика не дает. Начинает толпиться, смотрят, ожидают, кругом разинутые рты. Некоторые нетерпеливые даже с вопросами подходили:
— Василий Иванович, если вы не собираетесь впасть в припадок, то так и скажите заранее. Мы тоже сдельно работаем. Каждая минута дорога.
И ничего не поделаешь, приходилось начинать припадок. Публику нельзя разочаровывать.
Закатит Вася глаза, пустит слюну, бульки разные, упадет и начнет движения всеми конечностями выделывать. Но это была только половина искусства. Вторая половина мастерства демонстрировалась после припадка, когда Вася Плоткин просил жертвовать. Здесь уже была и речь, и жест, и мимика.
— Граждане! Дорогие папаши-мамаши, любимые братцы и милосердные сестрицы! — выкрикивал Вася простуженным от частого лежания на сырой земле фальцетом. — Подайте на несчастное калецтво мое, кто сколько сможет! Не стесняйтесь, давайте, кто рубль, кто трешку, кто пятерку и больше — все будет на пользу болезни моей!..
И граждане охали, вздыхали, но подавали. А если среди зрителей встречался какой-нибудь ловкач, пытавшийся посмотреть даром, то Вася подходил к нему, выпучивал глаза, начинал алчно облизывать губы, пускать первые пузыри, глухо мычать, — и любитель дармовщинки путался. Приходилось и ему раскошеливаться, иначе публика на него обижалась, ругала его. Случалось, и в милицию грозили отвести за невнимание к здоровью припадочного.
Так и прожил Вася Плоткин припадочным более десяти лет. Потолстел. Отпустил животик. Собирался купить «Победу». В последнее время каждым летом на пару месяцев ездил в Крым, в Сочи, после чего, для того чтобы войти в рабочий вид, ему приходилось снимать разными кремами здоровый южный загар. Жизнь шла нормально.
И, вдруг, во время регулярного производственного припадка, к Васе Плоткину подошел милиционер и начал его тревожить. Начал мешать нормально обслуживать публику припадочным зрелищем.
Вася, конечно, лежит на земле, бьется в судорогах, приоткрыл один глаз и шепчет милиционеру:
— Товарищ Филимонов, зачем безобразничать? Если хотите еще на поллитра, так в чем вопрос?..
Но тут случилось совсем непредвиденное. Настолько дикое, что Вася Плоткин подумал — не произошла ли смена родной советской власти? Милиционер потащил его, и притом довольно грубо, прямиком в милицию.
В милиции Вася Плоткин, конечно, дал волю своему возмущению.
— Что же это, — говорит, — за безобразие наблюдается? Почему, — говорит, — спокойно не даете заниматься созидательным трудом инвалиду Отечественной войны?
А дежурный по милиции, знакомый Плоткину капитан, даже, кажется, его кум, вдруг говорит:
— Василий Иванович, вы бросьте мне тут шарики крутить, ломать Ваньку!.. Сейчас кампания по вылавливанию нищих. Всесоюзная кампания!.. Газеты, Василий Иванович, надо было читать! Политикой надо было интересоваться!
Побледнел от такого политического своего невежества Вася Плоткин и просит:
— Братцы милиционеры, отпустите по старой дружбе!
— Нельзя! — вздыхает знакомый капитан, и даже, кажется, кум. — Сам понимаешь, невозможно! Если бы до начала всесоюзной кампании, или через неделю после окончания, — тогда нищенствуй, сколько хочешь! Проси хоть у министра юстиции. А теперь мы должны передать дело прокурору. Раз у нас кампания, так во время кампании строго. Потом все можно…
В общем, ничего не помогло Васе Плоткину. Его судили и, как антиобщественный элемент, направили в Сибирь в ссылку. И работал Вася Плоткин в ссылке на шахте, под землей. И так перепугался он, что в первый раз в жизни с неделю честно поработал — делал вид, что чего-то там носит или складывает.
Через неделю подходит к Васе некий ответственный работник и говорит:
— Молодой человек, я вижу, что вы способны к самоотверженности. Можете ли вы организовать на этом участке среди других гавриков социалистическое соревнование?
Вася Плоткин сразу же ухватился за это предложение, как голодный краб за тюльку.
Подошел он вначале к одному бывшему безрукому и говорит, мол, давай перевыполним план и вызови на социалистическое соревнование безногого Федьку-футболиста. Бывший безрукий разводит этак беспомощно руками и говорит:
— Не могу, не привык вкалывать!..
Ну тут, конечно, Вася Плоткин тряхнул старым искусством. Выпучил глаза, начал алчно облизывать губы, пускать первые пузыри, глухо мычать, и бывший безрукий сдался. Плюнул и говорит:
— На что хочешь, дегенерат ты, соглашаюсь, только уйди!.. Мутит меня от твоего вида!..
Взял с него Вася соцобязательство и пошел к другому, потом к третьему, четвертому.
А через месяц Вася Плоткин превратился из антиобщественного элемента в большого и полезного общественного деятеля. Стал он крупным профсоюзным работником, организатором трудовых достижений и грандиозных социалистических соревнований. Но потерянной молодости все же не вернешь.
Макар Петрович Телятников был человеком на редкость скромным и тихим. Когда в конторе «Заготсолома» свивала змеиное гнездо очередная интрига, и бухгалтер Базилевский, слоняясь между столов, сколачивал оплот против Мещанского, или Мещанский, премило улыбнувшись Базилевскому, тут же в двух шагах от него мобилизовал сотрудников на решительный бой, Макар Петрович Телятников всегда оставался в стороне. Не принимал он участия в интригах и когда Базилевский с Мещанским, поклявшись Бог его знает в какой раз в нерушимой дружбе, общими силами тихо старались сжить со света Самцова. Или когда Самцов вдруг из смертельного врага превращался в закадычного приятеля Базилевского и Мещанского, и они втроем плели козни против самого товарища Пападеева, директора конторы «Заготсолома». И даже когда сам товарищ Попадеев, вначале руками Базилевского, Мещанского и Самцова, а потом лично, начинал громко и уверенно добивать кого-нибудь из сотрудников, а весь аппарат конторы поспешно и демонстративно гадил обреченному, Макар Петрович Телятников был единственным, при виде которого жертва могла в самоуспокоение себе сказать, что не все еще на свете подлецы.
