помахал членом перед служителями синагоги.
Мой жест, по всей видимости, их не удивил и не расстроил. Они даже не улыбнулись. Старший из них сказал с невозмутимым видом:
– У вас должна быть полностью удалена крайняя плоть. А это… Это просто медицинская процедура, ее нельзя назвать обрезанием. Оно у вас… частичное.
– И что мне делать? – надевая штаны, спросил я. Мне было не по себе: десять лет я ходил в уверенности, что у меня всё нормально с обрезанием и таким образом с принадлежностью, так сказать, к сынам Израилевым, а тут…
– Вам нужно сделать полное обрезание, по всем правилам. И не нужно так волноваться. Пройдите вон в ту комнату, сейчас мы всё сделаем и вы таки будете в порядке.
– Что, прямо сейчас?! – я было собрался попробовать увильнуть, протянуть время… Мне надо было собраться духом, по крайней мере. Но тут же я вспомнил, что у меня через десять дней суд, и сдался. – Хорошо, – говорю. – Давайте сделаем обрезание, как надо. Сюда проходить?
Меня попросили выбрать себе еврейское имя для обряда.
Я знал, что у настоящего, обрезанного еврея должно быть настоящее еврейское имя, даже если его при рождении назвали Иваном или Джоном, но вдруг растерялся и тупо переспросил:
– Имя? Вы мне предложите или я могу выбрать сам?
– Можете выбрать имена родственников, можете сами выбрать любое еврейское имя. Ну, как зовут вашего папу или как звали дедушку?
– Папу звали Давид, дедушку Авраам… Но я хотел бы взять другое имя. Моэль с раввином переглянулись:
– Какое?
– Моше. Можно мне взять имя Моше?
Раввин и моэль снова переглянулись, и раввин спросил меня, переходя на «ты»:
– А почему ты хочешь имя Моше? Оно что-то для тебя значит?
– Да… Или нет… Просто мне кажется, что мне нужно взять именно это имя… Мне с ним будет хорошо. А почему вы спрашиваете? Может быть, мне нельзя выбрать себе это имя?
Раввин улыбнулся и покачал головой.
– Нет, что ты, конечно, можно. Я расскажу тебе, почему мы были так удивлены твоим выбором именно этого еврейского имени. Сегодня непростой день – день рождения пророка Моше! И ты именно сегодня выбрал себе его имя, не зная об этом. Это удивительно. Да продлятся твои дни, Моше.
Раввин прочел молитву, моэль сделал мне укол прямо в член, потом ловко орудуя каким-то блестящим инструментом, скальпелем, наверное, – я не смотрел туда, мне было не по себе, – он сделал свое дело, обсыпал мне там всё каким-то белым порошком, забинтовал… Вот всё! Теперь я дважды обрезанный еврей, а так как второй раз по-настоящему, по всем правилам, то еврей я теперь настоящий и правильный. На душе у меня стало значительно спокойней. Нет, я не перестал волноваться по поводу суда, меня не оставили совсем воспоминания того рокового вечера, когда я сбил троих человек, я даже не забыл этот ужасный глухой стук человеческих тел об мою машину… Но между мной и миром появилось… Нет, не стена, но какое-то пространство, может быть, просто воздух, теплый чистый воздух. Это было похоже на обещание, что чего бы со мной не случилось, я не задохнусь от боли и ужаса, от страха и беспомощности, что у меня всегда будет вот этот глоток воздуха, который вокруг меня. Это ощущение возникло не сразу после обрезания, не сразу после того, как я вышел из синагоги, оно росло во мне, как росток – сначала маленький и неприметный, потом всё больше и крепче… Я даже не помню, когда заметил его – в этот же день или на следующий. Но я и сейчас чувствую вокруг себя этот слой чистого теплого воздуха. Не знаю, понятно ли я говорю. Может быть, меня смогут понять только те, кто испытал что-то подобное?
Через десять дней состоялся суд. Я надел свой лучший костюм, вообще-то для суда не очень подходящий – слишком красивый и стильный. Просто я решил надеяться на лучшее и планировал пойти вечером после заседания суда на день рождения друга. Со мной была моя жена, она тоже была одета достаточно строго, но и чуть празднично. Что ж, как там говорят? Хочешь рассмешить создателя, расскажи ему о своих планах. Мне-то было не до смеха, но вот планы на вечер я построил несбыточные. Адвокат чувствовал себя вполне уверенно – ведь даже прокурор запросил условный срок, но судья решил иначе. Защитник выступил с пламенной речью – привел данные следствия, что серьезных нарушений правил дорожного движения не было, а было стечение непреодолимых обстоятельств – гололед на небольшом участке дороги; что водитель (то есть я) был трезв и после ДТП сразу принялся оказывать помощь потерпевшим; что, в конце концов, у обвиняемого (у меня!) несовершеннолетний ребенок (двое несовершеннолетних детей, одному только 1 год). «Мы видим, что перед нами не преступник, а законопослушный гражданин, оказавшийся и сам жертвой обстоятельств…» Но судья имел свое мнение, и это мнение было закрыть меня за решетку. Судья опирался на проблемы (или пробелы), на которые указывало следствие: «девятку» с разнузданной молодежью никто не видел, и выходило так, что это я выдумал каких-то безбашенных юнцов на расхлябанных «жигулях», что я на самом деле обгонял кого-то на скользкой зимней дороге и не учел близости перекрестка с пешеходным переходом, что и повлекло за собой трагические последствия… В общем, как оказалось, судье было за что зацепиться в этом деле, которое, как говорил адвокат, выеденного яйца не стоит.
Два года лишения свободы. Меня взяли под стражу в зале суда и надели наручники. Я посмотрел на жену. Слёз не было, только шок и злость в глазах, удивленное лицо прокурора, просившего условный срок, круглые глаза адвоката… Меня, честно говоря, немного оглушило – реально придавило наступившей на несколько секунд тишиной после слов судьи, но – удивительно – ни на минуту меня не покинуло спокойствие, то самое, которое проросло во мне после посещения рабби Когана, синагоги на Образцова и обрезания. Может быть, потому, что такой вариант развития событий уже сидел у меня в голове. Ведь я на самом деле предполагал, что независимо от предложения прокурора дать условный срок (после которого редко судья дает срок реальный), независимо от аргументов адвоката, несмотря на то, что я надел праздничный костюм и собрался вечером на день рождения друга, – всё так просто может не закончится. Так и произошло. А может быть, причиной моего спокойствия было что-то другое – то обновление, которое произошло после обряда посвящения в иудейскую веру.
