— Да, правильно, и денег тоже не подарил. Ну, а за что, если строго-то разобраться? Ничего же ведь не было?
— Как то есть за что? А за беспокойство и за стриптиз хотя бы! Ну, а то, что ничего не было, так это же не ее вина.
— Логично, — вздыхает он, — ну, а сколько, ты думаешь, надо было бы предложить?
— Не знаю, но не меньше четвертного, я полагаю.
— Так ты твердо убежден, что не придет больше?
— Твердо, абсолютно твердо. Вот увидите.
И оказался прав. Она не пришла. Нет на земле бескорыстной любви! Увы, увы…
С тем же Н. И. спустя две недели после истории с медсестрой из кардиологического санатория произошел еще один прелюбопытный и не очень, может быть, типичный случай. А точнее, произошел-то он не с ним, но он был, так сказать, живым свидетелем и даже в какой-то степени участником событий. А дело было так. Подходит ко мне в коридоре Н. И. и спрашивает:
— Послушай, Эдуард, а ты не знаешь, какую штуковину учинил вчера наш зарубежный гость из Монголии?
Я отвечаю:
— Нет, конечно, не знаю.
Но прежде чем я приведу его рассказ, необходимо пояснить, кто этот монгольский друг. Приехал в наш Дом творчества не то поэт, не то прозаик из Монголии, я подчеркиваю, не из нашей Бурятии, а из Улан-Батора. Небольшого роста коренастый здоровяк. Так сказать, потомственный сын степей. Жил он тихо и мирно, но начала одолевать его дума о женщине. Парень, повторяю, здоровенный, кровь с молоком, а вернее, с кумысом. И с каждым днем он все более и более наливается страстями и буреет от взгляда любой дамы и даже просто уборщицы, подметающей комнаты. Ну, а так как красотой он никакой не блещет: лицо круглое, как луна, глазки-щелочки, интеллект в лице не присутствует, то его фигура никаким образом прекрасный пол не волнует. А если добавить ко всему этому еще и очень плохой русский язык с большим монгольским акцентом и тяжелое сопение при взгляде на женщин, то и вообще разговор о каком-либо успехе моментально отпадал. Так вот, этот "сын степей" ходил по Дому творчества и маялся от неосуществленных вожделений. Теперь слово Н. И.
— Так вот что, Эдуард, случилось у нас вчера на первом этаже. Какая-то писательница, кажется драматургиня, восстав утром от сна, решила одновременно и проветрить комнату, и заправить свою постель. Для этого она открыла разом и окно, и дверь в коридор. Утро было теплое, а она худобой не отличалась, так что приятный ветерок лишь слегка холодил тело. А была она, надо сказать тебе, милый Эдуард, всего-то лишь в одной ночной рубашечке, да и та не была слишком длинной. Ну так вот: стоит эта самая дама склонившись и заправляет кровать. Ну а в это самое время, как нарочно, бог прислал ей тяжкое испытание в лице этого самого "сына степей". Ну, а ты знаешь, о чем он думал и днем и ночью. И вот идет он по коридору и вдруг видит через распахнутую дверь совершенно поразительную картину: пышнотелая дама в ночной всего лишь сорочке, нагнувшись над кроватью, взбивает подушку. Вся кровь, какая была, бросилась в шею степного орла. Ни секунды не раздумывая, а может быть, полагая, что дама таким способом пытается его искусить, он кидается с львиным рычанием к этой даме и начинает ее обнимать. Дама пытается выпрямиться, но не тут-то было. Он скрипит от страсти зубами и… сам понимаешь что творит. Тогда дама, понимая, что освободиться ей не дадут, начинает громко вопить. "Сын степей" на это не реагирует абсолютно, до крика ли ему сейчас! Но тут на крик прибегаю я, как говорится, собственной персоной, ну и еще подскочил Елизар Мальцев, мы видим эту экзотическую картину и бросаемся даме на помощь. Если бы она, к примеру, молчала, то мы могли бы в крайнем случае подумать, что тут страсти взаимные. Но дама вопит: "Помогите! Спасите!!!" Мы с Елизаром подскакиваем, хватаем этого быка за плечи и за бедра и пытаемся оттащить от вопящей жертвы. Не тут-то было! Он такой здоровущий, ей-богу, тут надо было оттаскивать его только трактором! А Елизар еще лупит его по спине и кричит:
— Дорогой друг, так у нас не полагается! Прекрати безобразие! Перестань!
Но "сын степей" его даже не слышит.
А когда он отпустил свою жертву, та повернулась к нему лицом. И тут он увидел, что перед ним старуха лет семидесяти, не меньше, морщинистая и седая. А он-то, стоя с обратной стороны, видимо, воображал себе невесть какой клад! Посмотрел этот монгол на плачущую бабку и даже сплюнул от злости:
— Тьфу, яман! — Кажется, так у них черт называется.
Что теперь будет, просто не знаю. Международный скандал, не иначе.
Но международного скандала не произошло. Не знаю как, но дело потихоньку замяли. Все ходили успокаивать оскорбленную даму, степной насильник приходил к ней неоднократно просить прощения, и все наконец разрешилось ко всеобщему примирению. Как говорится, "стороны пожали друг другу руки". Вот такие нелепые истории рассказал мне добрый и веселый писатель из Самары Н. И.
Эгоизм, жизнь, или бульдозерист — муж Зины
6 декабря 1975 года.
У меня за стенкой в 37-й комнате живет грузинский писатель А. М. Когда он один, то сосед он вполне приличный. Но стоит в его комнате появиться женщине (а это бывает не так уж и редко), как жить с ним бок о бок становится уже своеобразным подвижничеством. Ночное время для него перестает существовать, впрочем, как и покой его соседей тоже. Женский щебет в его комнате непрерывно заглушается рокочущим баритоном хозяина, который то опускается до дьявольского шепота, то взлетает до громовых аккордов… Звякает посуда, громыхает мебель, рычит и воет водопровод, и вообще целый оркестр звуков катится концентрическими кругами по ночному Дому творчества. Соседи морщатся и тихо ненавидяще стонут. Особенно ближайшие. Иногда какая-нибудь из потерявших терпение жертв начинает стучать ему в стенку, в глубинах сознания надеясь пробудить и затронуть в темпераментной душе А. М. добрые и благородные чувства. И действительно, на какое-то время шум в 37-й комнате стихает. Нет сомнений, что в душе А. М. происходит борьба. Борьба между любовью к самому себе и любовью к своему ближнему. Честность требует, однако, сказать, что борьба эта бывает недолгой. И не было еще случая, чтобы любовь к ближнему своему в сложной душе А. М. одержала победу. Всякий раз после такого стука шум в его комнате возобновляется с удвоенной силой, и теперь уже никакие просьбы и стенания не могут ничего изменить. Решение было принято, и гостья может воочию убедиться, что перед ней бесстрашный и неколебимый человек с железными нервами. Однако жизнь показала уже многократно, что и у героев есть ахиллесова пята. Бодрствуя по ночам, А. М. никак не может пробудиться к утреннему завтраку. И необычайно чутко и гневно реагирует на всякие утренние шумы. Вчера дежурная Нюра стала расчищать деревянной лопатой снег под окнами нашего дома. Тут оказалось, что стойкая душа А. М. не так уж и глуха к окружающему миру. Он вскочил и начал бешено стучать по подоконнику и раме окна, требуя, чтобы Нюра немедленно испарилась и не мешала грузинским сновидениям лелеять Александра Васильевича. Деликатная Нюра дрогнула. Махнула лопатой и ушла. Сегодня дежурила маленькая, толстенькая и шустрая Зина. Все повторилось, как вчера. Скребки лопаты и вслед за этим страшный грохот по подоконнику и раме! Видимо, он сопровождался и соответствующими жестами. Полетел стул, со звоном покатились бутылки. Но Зина — не Нюра. Она ушла, а через двадцать минут вместо нее приехал громадный бульдозер и стал со страшным ревом расчищать под окнами А. М. снег. Ревел бульдозер, выл в ярости А. М., но сделать ничего было нельзя. И бульдозерист и бульдозер были железнее, чем душа А. М.! Так был наказан эгоизм!
* * *
Слава — пожалуй, самая таинственная и строгая дама на земле. Чем больше человек ее жаждет и утверждает себя, тем меньше успехов он, как правило, достигает. И наоборот. Сегодня услышал по радио забавный эпизод.
Американский драматург Юджин О’Нил ехал на пароходе. Ему очень понравился капитанский мостик, и он поднялся туда. Но капитан сказал ему:
— Тут находиться посторонним нельзя!
— А вы знаете, с кем имеете дело? — вызывающе спросил О’Нил.
— Нет, не знаю.
— Ну так вот: перед вами, сэр, самый знаменитый драматург современности!
— И все-таки, господин Бернард Шоу, — ответил капитан, — вам придется сойти на палубу, тут находиться нельзя!
29 декабря 1975 года
За столом у нас подобралась сейчас славная компания — студенты-однокашники. Увы, бывшие, конечно: я, Вася Федоров, Володя Солоухин и Сеня Шуртаков. Сегодня утром Вася пришел мрачный. Спрашиваю:
— Что, детинушка, невесел?
— А как ты думаешь, Эдя, если на улице дождь в декабре, плюс три градуса, а в комнате топят так, что от жары ни лежать, ни сидеть невозможно. Я уж ночью на диван пробовал перебираться. Все равно жарко.
