Начнем с момента рождения: можно родиться в выиграшной точке, а можно в проигрышной. Это не только и не столько разделение на семьи нищих и миллионеров, сколько другое — если согласиться, что мир вообще причинно обусловлен и из состояния А по законам переходит только в состояние В: так вот, если принять эту очевидность, то точка рождения Бонапарта на Корсике является выиграшной, а точке рождения Николая Второго проигрышна. Потому что если допустить детерминизм, — а его нельзя не допустить, если мы считаем мир закрытой системой, ведь открытой системой он не может быть по определению даже с наличием высших сил, — то вся жизнь зависит только от точки рождения. Есть удачные и неудачные точки, а больше в жизни человека ничего влияющего нет, посколько сцепления причин и следствий всецело и наперед задаются в точке появления на свет. Пришел на свет там-то, стал из ничего императором. Пришел немного не там, гильотинировали с позором. И все. Нет разделения на внешнее, которое подсовывает мир и внутреннее, которое якобы зависит от человека. Все внутренние зависит от вчерашних подсовываний, то есть опять от мировой рулетки, и вопрос реализации жизни, таким образом, тоже, а мировая рулетка крутится действительно один раз для одного человека, определяя ему точку рождения. Все остальное уже определяют взаимосвязи причин, отталкиваясь от точки. То есть действительно уместен законченный фатализм, но не в житейско-профанированном, конечно, смысле, потому что в нем он — то самое отрицательное смирение, которое мы выставили за дверь. Неслучайного вообще нет, поэтому правильные люди всего-навсего те, которым вовремя повезло.
Что со справедливостью? Ничего, поскольку она в этом и заключается, если мир устроен именно так. Априори мы условились, что мир справедлив. Оказалось, что мир устроен так-то и так-то. Ну значит, в этом и заключается справедливость. Отрицание ее в изначальном устройстве мира и поиск в чем-то другом, обвинения и приговаривания реальности — суть антисистемного мышления, которое уже описано. А фраза «мир дерьмо» единственная концепция, на которую оно опирается, а на ней строили свою мысль Маркс, Толстой, Сартр — совершенно разные люди, на первый взгляд несопоставимые. А на второй взгляд все они едины в главном, а главным для них было исходить из того, что мир дерьмо. Они пришли к разным мировоззрениям, потому что жили среди разных людей в различные времена и в совершенно непохожих странах, но мирооощущение в истоке лежало одно, именно то самое: мир дерьмо и в таком качестве не имеет право на существование. Надо бы изменить.
Они отказывались считать справедливыми те законы мира, по которым он жил, их тошнило — всех троих — от необходимости жить по этим законам. Они, вероятно, считали себя правильнее Вселенной, природы, мира… Мир зол, например. Или мир случаен. Значит, он справедлив во зле и в случайности, он правилен, невзирая ни на что, потому есть только то, что есть — это системное мышление. Да нет, тошнит меня — это антисистемный взгляд. Разница не пролегает через доводы и сознательную плоскость, раздел идет по мироощущению. И если кого-то тошнит от несправедливости мира, то дело, как ни трудно понять, вовсе не в мире, потому что меня, допустим, не тошнит, и других людей тоже. А их тошнит, потому что они другие. Если больные, то заразные. И как философов их тогда надо изолировать, заразные ведь. Я назвал сейчас Толстого, Маркса и Сартра, а могу еще сотни две имен добавить, очень известных. Насилие, конечно, изолировать философа. Но ведь и заразных больных изолировать тоже насилие, однако интересы незаразных требуют.
Итак, мир случаен и в случайности справедлив. А правилен тот, кому повезло. И он остается правильным, пока ему везет. А такие вещи решаются лишь однажды, в точке рождения. Решаются сразу и на всю жизнь. В разности точек рождения и лежит то, что можно назвать холодной жестокостью. Справедливой жестокостью. Случайной жестокостью. И, разумеется, холодной, потому что мир равнодушен, кому что дать, ему плевать на каждого из нас, он крутит рулетку, а наше дело принять выигрыш или проигрыш с равным смирением.
И давайте закруглять на этом. Названо десять признаков, из чего следует, что число произвольно: просто мы живем в десятичной системе счета и я насчитал их десять. Мог, конечно, насчитать пять или пятнадцать. Мог насчитать сто. Или тысячу. Поверьте, что это можно, хотя и совершенно неинтересно, там уже нет творчества. Но за деньги, например, можно насчитать тысячу признаков. А мог насчитать только какой-то один. Их только формально десять. Я надеюсь, понятно, что в каждых десяти пунктах речь шла об одном? Что соответствующий только одному пункту соответствует сразу всем десяти, сотне или тысяче? Закон такой, что не может не соответствовать. Прошел по одному пункту, значит, прошел по всем. И если не проходить, то тоже по всем. Хотя, разумеется, нет такой ясной черты: вот здесь правильные люди живут, а по другую сторону пасутся какие-то не такие. Обычно сильно правильных видно сразу, и явно неправильные заметны, а остальные между полюсами, один выше, другой ниже, каждый на своем уровне, очень многих трудно классифицировать. Но определенные принципы у нас есть. Нельзя же совсем без принципов в единственно важном вопросе. А деление на правильных и неправильных людей единственно важный вопрос философии, потому что единственно актуальный. Скорее даже, не вопрос, а грань вопроса, та форма, в которой он задан. Потому что то же самоне можно сформулировать по другому.
Например, такие истасканности: что делать? В чем смысл жизни? Умные люди здесь иногда смеются, но не над вопросами, надеюсь, а над истасканностью. Слишком много слабых умов принималось за ответ, слишком часто эти вопросы побывали в грязных руках, оттого и стали такими засаленнными и запыленными. Но актуальными быть не перестали, и наше презрения достойны только некоторые ответы, но отнюдь не сами вопросы. В ответах да, за редким исключением превалирует глупость. У попов глупость, у чернышевских, психологов, политиков, фрейдов и российских писателей как типа. А можно о том же спросить так: как устроен мир? Из понимания мира следует и ответ на то, кто есть человек и что ему, верховному примату, делать. Поэтому можно спросить то же самое: кто есть человек? Или якобы простой вариант: как правильно поступать, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы? Все вопросы в принципе об одном, и не бывает так, что ответом на один из них мы не ответили бы на все. Имеется ввиду, конечно, исчерпывающий ответ на хотя бы на одно актуальное вопрошание. Отвечаем на одно и шаг за шагом раскручиваем мир. А когда раскрутим, то убеждаемся, что нет разделение на онтологию и мораль: второе обусловлено первым. Можно вообще сказать, что это одно и тоже, и не ошибиться. В общем смысле знание не классифицируется, это человек классифицирует оттого, что не воспринимает сразу — а Бог, допустим, видит все сразу.
Заметьте, слово Бог употребляется в странном смысле, не вполне нормальном, скажем так. Какой-то особый Бог, в христианство ни на пядь не вступавший. Вместо Бога можно поставить и другие слова. Но я выбрал слово Бог, потому что оно красивое, веское и при этом короткое — всего три буквы.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, В КОТОРОМ ШОПЕНГАУЭР ИСЧЕЗАЕТ
Сколько пером не вози, а бумагу не изведешь. Сколько на Бога не лай, с неба не харкнет. Сколько не причитай, а вокруг все такое же поросячье хлебало… Вот такая, братишки, истина. Ее бы в рукав забить да помелом по свету развеять. И возрадуются тогда овцы белые. И возлюбят свет. А без без света нам смурень через две недели. Вот и бегают коммунары нагишом, ждут Спасителя. А на хрен все! Мир и так прекрасен лучше отрадного.
…Короче, не вышло.
Подкосили Железова супостаты. Причем его же отвязным методом. Ну вот, бывало, выпьет он водяры стакан, а конкурент его — целое ведрище! Народ, ясно дело, за конкурента, ибо ведрище-то куда по-народнее будет. Или, скажем, попрыгает Железов с молодежью, а конкурент его тем временем в деревеньку двинет — и ну с пенсионерами русский народный танец загибать! Ясно дело, за кого электорат будет. А уж о деньгах и говорить боязно: где Железов штуку дает, супостаты десять штук вбухивают. Железов лимон зеленью достает, а враги уж наготове миллиард держат. Железов пару банков поднапряг, а нехристи — дюжину. Тем и уломали бедолажного.
А уж о технологиях и говорить нечего. Все имиджмейкеры видные на врага пахали, а Вторнику казали большую фигу. У них, окаянных, даже правило было: кто Вторнику советом поможет, того из имиджмейкеров вон. Так их мудрый профсоюз решил. Чуяли ведь, что если Железова на власть поставить, то наступит в Хартлэнде полнейший стабилизец (в отношении демократии). И все выборы отложатся на неопределенное время до смерти верховного диктатора-президента. И будут доблестные господа имиджмейкеры с голодухи травинку грызть. А кому ж с «мерседеса» на самокат хочется? Вот и нелюбили его политические технологи…
