– Что ты городишь? – сказал он. – Кто тебя уволил?
– Любовь Михална, завпочтой.
– И за что?
– За Ваньку. За связь с врагом народа.
– С врагом народа? – удивился Филиппов. – А кто же ей сказал, что Чонкин враг народа? Он просто дезертир.
– Видать, не просто, – возразила Нюра.
– Странно, – сказал Филиппов. – Очень странно. Ты вот что. Завтра к десяти часам приходи, и мы во всем разберемся.
– Завтра? – обрадовалась Нюра. Это был уже совсем не тот разговор. – И передачу можно взять?
– Возьми.
Оставив ошеломленную Нюру, он пошел дальше и стал думать над тем, что же все-таки происходит. Кто разрешал заведующей почтой объявлять врагом народа обыкновенного дезертира? А может быть, она знает что-то такое, чего он не знает?
Дома взволнованная тетя Поля сказала лейтенанту, что его ищут, прибегал посыльный, передал, что приехал подполковник Лужин с каким-то майором, они ждут Филиппова у него в кабинете.
Лужина он застал за своим столом. При свете настольной лампы голова Романа Гавриловича выглядела более уродливой, чем обычно.
Незнакомый майор, сцепив на колене руки, сидел у стены. Оба внимательно смотрели на вошедшего. Потом Лужин встал и медленными шагами приблизился.
– Ну здравствуй, Курт, – сказал он и, подпрыгнув, залепил Филиппову такую оплеуху, от которой тот рухнул на пол.
Уже к вечеру следующего дня бывший лейтенант Филиппов, похудевший и обросший бородой (известно, что у покойников и арестантов борода растет очень быстро), давал нужные показания…
ИЗ ПОКАЗАНИЙ БЫВШЕГО ЛЕЙТЕНАНТА ФИЛИППОВА
…полностью раскаявшись в совершенных мною преступлениях и желая помочь следствию, чистосердечно признаю, что, будучи штатным агентом германской военной разведки под кличкой Курт, я систематически собирал и передавал адмиралу Канарису лично или через руководителя отдела «Абвер-1» полковника Пиккенброка сведения военного, политического и экономического характера, составляющие военную и государственную тайну СССР.
Действуя в интересах государства, находящегося с Союзом ССР в состоянии войны, всячески стремился к дезорганизации производства, подрыву экономики путем саботажа и иных предательских действий, способствовал распространению панических слухов, искал и поощрял к активной деятельности скрытых врагов советской власти из числа бывших кулаков, подкулачников и замаскировавшихся сторонников так называемой троцкистско-зиновьевской оппозиции, в числе которых оказались и лица, занимавшие ключевые посты в районном руководстве.
Осуществлял прямую связь между германским верховным командованием и ставленником белоэмигрантских кругов так называемым князем Чонкиным-Голицыным, который параллельно со мной вел подрывную работу в деревне Красное.
Узнав, что Чонкину-Голицыну грозит арест, а затем неизбежное разоблачение, я, возглавив группу захвата, обставил дело так, что не мы взяли Чонкина-Голицына, а он нас, при этом ордер с санкцией прокурора был умышленно поврежден.
После того как в поставленную ловушку был захвачен капитан Миляга, деятельность органов на территории Долговского района фактически была полностью парализована, что, в свою очередь, вызвало активизацию сил, направленных против советского строя. Все это привело к тому, что командование Красной Армии было вынуждено, ослабив линию фронта, бросить часть своих сил на подавление так называемой банды Чонкина-Голицына. После разгрома я, предъявив поврежденный, а потому недействительный ордер, изъял преступника у военных властей и впоследствии, временно захватив пост начальника райотдела НКВД, намеренно завел следствие в тупик, чтобы спасти от заслуженного наказания князя Чонкина-Голицына, поскольку германское верховное командование в будущем рассчитывало использовать его в качестве вдохновителя и организатора выступлений против советской власти.
Настоящие показания даны мною добровольно и записаны с моих слов правильно.
СПРАВКА
Дана настоящая з/к Филиппову Курту в том, что он медосмотр прошел. Вшей, венерических, кожных и инфекционных заболеваний не обнаружено. Противопоказаний к содержанию в общей камере нет.
Военфельдшер СЕМЕНОВА
Чонкин спал на полу у дверей, привалившись щекою к параше, когда его растолкали, поставили на ноги. Он потряс головой, пришел в себя и удивился. В камере одновременно толклись человек шесть вертухаев и во главе их сам начальник тюрьмы старший лейтенант Курятников, маленький, коренастый, с бабьим рябым лицом. Все они, в том числе и Курятников, были чем-то как будто взволнованы, смотрели на Чонкина с любопытством, но в то же время и с робостью.
На нарах народ заворочался, кто-то спросил, что происходит.
– Чонкина уводят, – сказал Штык с некоторым удивлением.
– А для чего столько народу?
– А кто его знает?
Тут послышался голос Манюни:
– Раз за одним столько народу прислали, значит, на расстрел.
– Как же на расстрел? – сказал Штык. – Ведь суда-то не было.
– А никакого суда и не нужно, – рассуждал Манюня. – Закон военного времени.
Чонкина от этих слов передернуло, хотя он и не мог представить себе, что вот сейчас прямо его и расстреляют. Да и вертухаи во главе с начальником тюрьмы выглядели совсем обыденно. Начальник тюрьмы лично поднял шинель, отряхнул и, развернув, подал Чонкину, как подают швейцары.
– А сколько время? – спросил Чонкин, тыча и не попадая рукою в рукав.
Ему не ответили. Курятников, отступив назад, осмотрел Чонкина придирчивым оком.
– Конечно, побрить его надо бы, – сказал он озабоченно, – да ладно.
– Слыхал, Манюня? – крикнул Штык. – Побрить, говорит, надо. А ты – на расстрел.
– А как же, – отозвался Манюня. – Как же небритого-то расстреливать? Не положено. Если больной, вылечат, если небритый, побреют.
– Молчать! – взвизгнул Курятников. – Еще одно слово услышу и…
Тут из-за параши поднялся профессор Цинубель и, подойдя к Чонкину, протянул руку.
– Прощайте, Чонкин, – сказал он сердечно. – Не робейте. Учитесь выдержке у Ильича. Помните…
Что именно помнить, Чонкин выслушать не успел, его вывели из камеры.
Тесной толпой прошли по коридору, затем через двор, к проходной. Возле тумбочки с наганом на боку стоял дежурный.
– Машина не пришла? – спросил начальник тюрьмы.
– Сломалась, – ответил дежурный.
– Ладно, пойдем так.
Начальник расписался в какой-то лежавшей на тумбочке книге, после чего Чонкина вывели за ворота и повели через площадь. Было темно, холодно, шел мелкий дождь.
– Сколько время? – опять спросил Чонкин, и ему опять не ответили.
Подошли к какой-то глухой двери, позвонили, она распахнулась, и стоявший за нею человек прижался к стенке, пропуская пришедших.
Вскоре очутились в знакомой Чонкину приемной лейтенанта Филиппова.
– Подождите, – сказал Курятников и, робко постучавшись, сунул голову в дверь. – Разрешите ввести?
– Введите, – донесся ответ.
В комнате, которую Чонкин знал как кабинет лейтенанта Филиппова, горела яркая лампочка. Но за столом был не Филиппов, а незнакомый майор в новенькой гимнастерке, перекрещенной сверкающими ремнями. Другой незнакомец, с большой бритой головой и в очках с толстыми стеклами, сидел на стуле у стены. Шинель с меховым воротником (таких шинелей Чонкин прежде не видывал) была расстегнута, руки сцеплены на животе, ноги болтались, не доставая до пола. На соседнем стуле лежала фуражка с высокой тульей и брошенные поверх нее белые перчатки.
Курятников строевым шагом приблизился к бритоголовому, поднес руку к виску и визгливо закричал:
– Товарищ полковник, подследственный Чонкин по вашему приказанию доставлен!
«Ишь ты! – подумал Чонкин. – Полковник!»
– Выйдите и подождите за дверью, – не меняя позы, приказал полковник.
Курятников и конвойные вышли.
Полковник и майор, каждый со своего места, внимательно разглядывали Чонкина, а он стоял посреди комнаты, не зная, куда деть руки.
Вдруг полковник спрыгнул со стула и стал быстро бегать вокруг Чонкина, наклоняясь при этом, как мотоцикл.
– Вы, – мелькая перед глазами, бормотал полковник, – ожидали увидеть не нас, а Курта. Но его нет. Увы. Он чудовищно занят. Он дает показания. Весьма ценные между тем. И вам я тоже. Настоятельно рекомендую. Тем более что нам. Все, все известно.
Он прекратил кружение так же неожиданно, как начал, вернулся к своему стулу, сел и принял прежнюю позу.
Заговорил майор. Он говорил медленно и бесстрастно:
– Ну вот что, милейший. Как вы только что слышали, Курт арестован, дает показания, и нам уже многое известно. Но необходимо кое-что уточнить. Своих противников мы умеем уважать. Вы долго и ловко водили нас за нос, играя роль Иванушки-дурачка. Ну что ж, играли великолепно, ничего не скажешь, но теперь, как умный человек, вы должны признать, что игра окончена.
