Сбоку находился крошечный придел, где, к удивлению и радости Перса, над прикрепленной к Стене ракой теплилась красная лампада, указывая на то, что там хранится Святое Причастие. Около него Перс произнес короткую, но истовую молитву, прося Бога разыскать Анжелику и очистить его собственную душу от скверны (поскольку исчезновение девушки он истолковал как наказание за обуявшую его похоть). Чувствуя себя умиротворенным и защищенным небесными силами, Перс поднялся с колен. Ему подумалось, что и он мог бы оставить на зеленой доске свое прошение к Богу. Вырвав листок из маленького блокнота, Перс написал: «Милосердный Боже, позволь мне найти Анжелику». Ее имя он вынес в отдельную строку, повторив начертание своей снежной надписи в Раммидже. Если будет на то Господня воля, то Анжелика, вдруг оказавшись в часовне, узнает руку Перса, смилостивится и разыщет его.
Перс не сразу смог подойти к доске с записками — перед ней стояла молодая девушка, пытаясь прикрепить к зеленому сукну свое послание к Богу. Даже со спины она являла собой зрелище, неуместное для святого дома: ее черные как смоль кудри были тщательно уложены башенкой, на плечи наброшена короткая курточка из белого искусственного меха, брюки были ярко-красные и неимоверной ужины, а на ногах сверкали золотом босоножки на шпильках. Оставив на доске свою молитву, девушка с минуту постояла не двигаясь, а затем, достав из сумки шелковый платок, разрисованный игральными костями и рулеточными колесами, набросила его на голову. Когда она проходила, стуча каблучками, в часовню, Перс успел приметить ее бледное хорошенькое личико, показавшееся ему знакомым, — возможно, он встречал ее во время скитаний по Хитроу. Прикрепив к доске свою просьбу к Всевышнему, Перс не удержался и пробежал глазами письмецо на розовой визитке, которое оставила девушка:
Господи пожалуйста пусть мои мама и папа не беспокоятся обо мне и пусть они не знают чем я сейчас занимаюсь и пусть об этом не знают люди на ферме или девушки из гостиницы очень тебя прошу Господи
Отцепив большим пальцем карточку с доски, Перс перевернул ее и прочел текст, напечатанный на лицевой стороне:
ДЕВУШКИ БЕЗ ГРАНИЦ
Официантки Массажистки Танцовщицы Эскорт-услуги Международное агентство
Офис: Сохо-Сквер, Лондон. Тел. 012 42 68.
Прикрепив карточку на место, Перс вернулся в часовню. Девушка стояла на коленях, низко опустив голову и закрыв глаза с густо накрашенными ресницами. Перс сел в том же заднем ряду через проход и всмотрелся в ее профиль. Через минуту-другую девушка перекрестилась, поднялась и вышла в проход. Перс поспешил ей вслед и, догнав, спросил ее в спину:
— Вы Бернадетта МакГарригл?
Лишившись чувств, девушка упала ему в руки.
В то время, когда Моррис Цапп и Фульвия Моргана пролетали над Альпами, разбирая по косточкам последнюю книгу Ролана Барта и наслаждаясь второй порцией кофе, работники муниципальных служб Милана без предупреждения властей объявили забастовку в поддержку двух обвиненных в коррупции и уволенных чиновников налогового департамента (согласно руководству, они освободили свои семьи от поимущественного налога; согласно профсоюзу, они пострадали потому, что не освободили от того же самого налога собственное руководство). Поэтому самолет «Трайдент» авиакомпании «Бритиш эйруэйз», приземлившись, попал в самую гущу неразберихи и бестолковщины. Работники аэропорта отказались выполнять свои обязанности, и пассажирам пришлось самим добывать багаж из-под брюха самолета, а затем тащить по бетонной полосе к зданию аэровокзала. К стойкам паспортного контроля и таможенного досмотра выстроились длинные и плохо управляемые очереди.
— Как вы будете добираться до Белладжо? — спросила Фульвия Морриса, став вместе с ним в очередь.
— Мне сказали, что оттуда за мной придет машина. Это далеко?
— Не так уж. Вы непременно должны приехать к нам в Милан, пока вы здесь.
— С большим удовольствием, Фульвия. Ваш муж тоже занимается наукой?
— Да, он профессор, специалист по итальянскому Ренессансу, преподает в Риме.
Моррис на минуту задумался.
— Он работает в Риме, а вы — в Падуе. И при этом вы живете в Милане?
— У нас прекрасное сообщение. В течение дня есть несколько рейсов из Милана в Рим, а до Падуи построена автострада. Ведь настоящая столица Италии это Милан, а Рим — ленивый и сонный провинциальный город.
— А что же тогда Падуя?
Фульвия Моргана взглянула на Морриса, словно ожидая подвоха.
— А в Падуе вообще никто не живет, — небрежно бросила она.
Таможенный досмотр они прошли на удивление быстро. Видно, представительная внешность Фульвии, а возможно, ее бархатные бриджи неотразимо подействовали на таможенников, так что ученые коллеги в два счета выбрались из разгоряченной и нервной толпы пассажиров. По другую сторону паспортного контроля их поджидала разгоряченная и нервная толпа встречающих. Некоторые держали над головами плакаты с именами, однако имени Морриса Цаппа ни на одном из них не значилось.
— Не ждите меня, Фульвия, — недовольным тоном сказал Моррис — Если никто не появится, я поеду на автобусе.
— Водители автобусов тоже бастуют, — ответила Фульвия. — У вас есть телефон виллы?
Моррис протянул ей письмо с подтверждением, что его встретят.
— Но здесь же сказано, что вы должны были прилететь еще в прошлую субботу в Мальпенсу — а это другой аэропорт, — заметила она.
— Да, но я изменил свои планы, чтобы попасть на конференцию в Раммидж. Я написал им об этом.
— Скорее всего, они вашего письма не получили, — сказала Фульвия. — Наша почтовая служба — это национальный позор. Если мне надо отправить срочное письмо в Штаты, я сажусь в машину и еду в Швейцарию. Присмотрите-ка за сумками. — Она увидела свободную телефонную будку и коршуном бросилась к ней, заскочив туда под носом у разъяренного бизнесмена. Через минуту-другую Фульвия вернулась и подтвердила свое предположение. — Как я и сказала, они вашего письма не получали.
— Дьявол, — сказал Моррис. — Что же мне теперь делать?
— Я обо всем договорилась, — ответила Фульвия. — Вы переночуете у нас, а завтра с виллы прямо к нашему дому за вами придет машина.
— Я вам очень признателен, — сказал Моррис.
— Вы ждите на улице с вещами, — скомандовала Фульвия, — а я схожу за машиной.
Охраняя сумки и греясь в лучах по-весеннему теплого солнца, Моррис наметанным взглядом оценивал наиболее примечательные автомобили, которые подъезжали к аэровокзалу, чтобы выгрузить или посадить пассажиров. Его внимание привлек бронзовой окраски «мазерати», который доселе он видел лишь в журналах и который тянул на пятьдесят тысяч долларов, и лишь спустя мгновенье он сообразил, что за рулем машины сидит Фульвия Моргана и энергичными жестами приглашает его садиться. Покидая территорию аэропорта, Фульвия погрозила кулаком стоящим у ворот пикетчикам, а когда они в ответ заулыбались и тоже подняли вверх кулаки, Моррис догадался, что этот жест у забастовщиков используется в знак солидарности.
— Я кое-что хочу спросить у вас, Фульвия, — сказал Моррис Цапп, потягивая виски со льдом, которое в хрустальном графине на серебряном подносе было подано горничной, одетой в черную форму с белоснежным передником. Дело происходило в гостиной роскошного особняка восемнадцатого века неподалеку от виллы Наполеона, до которого они домчались с такой устрашающей быстротой, что улицы и бульвары Милана слились в памяти Морриса в сплошную серую массу. — Возможно, это прозвучит наивно и даже невежливо, но меня разбирает любопытство.
Фульвия удивленно подняла брови. Приехав домой, они передохнули, приняли душ и переоделись, Фульвия — в длинное просторное платье из тонкой белой шерсти, в котором еще более стала походить на римскую императрицу. Они сидели друг против друга, утопая в мягких глубоких креслах; между ними на вощеном паркетном полу лежал персидский ковер. Моррис обвел глазами просторную комнату, в которой коллекционный антиквариат элегантно сочетался с лучшими образцами современного итальянского мебельного дизайна, а по матовым белым стенам были развешаны оригинальные полотна Шагала, Ротко и Бэкона.
— Мне все-таки интересно, — сказал Моррис Цапп, — как вам удается совмещать столь роскошную жизнь с марксистскими взглядами?
Фульвия потрясла в воздухе сигаретой в мундштуке из слоновой кости:
— Очень американский вопрос, Моррис, если можно так выразиться. Разумеется, я не закрываю глаза на противоречия нашего образа жизни, но это и есть как раз те самые противоречия последней стадии империализма, которые неизбежно приведут к его краху. И лишат нас наших маленьких привилегий, — сказав это, Фульвия скромно развела руками, словно давая понять, что по уровню жизни они недалеко ушли от какой-нибудь пуэрториканской семьи, прозябающей на пособие в городских трущобах. — И мы ни в коей мере не должны ускорять этот процесс, который развивается по своим собственным законам и определяется действием человеческих масс, а не отдельных малозначащих личностей. Поскольку с точки зрения диалектического материализма для исторического процесса не важно, богаты или бедны мы с Эрнесто, то уж лучше мы с ним будем богаты, потому что мы достойно можем исполнить эту роль, в то время как достойно исполнить роль бедных, каковыми являются наши итальянские крестьяне, далеко не так просто — этому надо учиться из поколения в поколение, это надо впитывать с молоком матери. — Свою речь Фульвия произнесла быстро и без запинки, будто по памяти воспроизвела разговор, не раз возникавший у них с мужем. — Кроме того, — добавила она, — будучи богатыми, мы способны помогать тем, кто предпринимает более конструктивные действия.
