– Не такая уж это утка…
– Простите, сударь, но она крякает! До такой чуши способен додуматься – прошу прощения – разве что какой-нибудь безграмотный дилетант. На Цуиджи я был в августе, и если до декабря двинусь оттуда в направлении Фарерских островов, тогда течением меня отнесет прямиком к айсбергам, которые нахлынут с полюса, точно как по расписанию.
Мистер Тео долго не спускал с Густава Барра испытующего взгляда. Кому из двоих ученых прикажете верить?
– У вас было судно малой вместимости, – процитировал он сэра Максвелла. – Если вы покинули Цуиджи, держась островов Тонга, вам пришлось бы довериться течению и дрейфовать до Фарерских островов, чтобы на Самби-Сумби пополнить запасы провианта и топлива.
– Теперь и вы клюнули на эту удочку? – расхохотался ученый. – Поверили, будто я нахожусь на Самби-Сумби!.. Уверяю вас, сударь, это такой же абсурд, как если бы…
– Боже правый!.. Что это?
Густав Барр проследил за взглядом мистера Тео, и у него подкосились ноги.
У окошка каюты болталась подвешенная на веревочке губная гармоника в костяной оправе и в сопровождении записки.
«Присоединюсь к экспедиции на Островах Четверга. До тех пор сообщите всем на борту, что получена радиограмма: слух о смерти госпожи Барр оказался ложным. Прошу простить каракули, но я вынуждена писать эту записку в тесноте и лежа в крайне неудобном положении. А вы ужасный человек: плечи у меня до сих пор в синяках.
Г-жа Барр».Таково было содержание записки.
– Ну-ка, покажите! – заинтересовался ученый.
Этого еще не хватало! «Плечи у меня до сих пор в синяках»! Приятная будет жизнь с ревнивым мужем в шкафу!
Тео скомкал записку и небрежно сунул в карман, тем самым пресекая дальнейшие расспросы.
Обстановка на борту стала чуть поспокойнее. Тео расположился на корме. Вокруг – хорошо освещенное открытое палубное пространство. Существенная деталь с точки зрения дальнейших событий.
В отдалении супруга футбольного судьи оживленно беседовала с прозектором. Их семья, рассказывала дама, жила возле стадиона и арендовала буфет. С мужем своим она познакомилась во время матча на первенство по футболу. В тот день пятнадцать тысяч зрителей позаботились о том, чтобы представить его должным образом. «Осел», «дурак», «мошенник», «лопух»… – каких только аттестаций ему не давали! И конечно же кричали: «Судью на мыло!» Но ее будущий супруг пропускал всю эту чушь мимо ушей. Назначил штрафной удар, и, когда в результате был забит гол, она влюбилась в несгибаемого судью и послала ему цветок – один-единственный, но со смыслом. А вечером этот темпераментный спортсмен забрался через окно к ней в темную спальню! Ну это ли не безумец? Она страшно перепугалась и заявила судье, что, если он скомпрометирует ее и не женится на ней, отец его непременно застрелит. Влюбленный судья прямо там, в потемках, тотчас же попросил ее руки.
– Вот такая романтическая история, – завершила свое повествование дама. – У нас, можно сказать, получился спортивный брак.
– Да-а, – кивнул прозектор. – Футбол опасный вид спорта.
– А я люблю спортсменов. Вы знаете, какое у них сердце?
– Мне ли не знать! – пренебрежительно отмахнулся прозектор. – Деформированное аритмией, с гипертрофией митрального клапана. Был у меня знакомый футболист по фамилии Витман, он за моей племянницей ухаживал. Так у него к двадцати годам аорта была расширена вдвое. Очень примечательное сердце! Оно где-то хранится у меня дома.
Словом, вечер выдался прекрасный. Как всегда, в преддверии какого-нибудь ужасного события.
Офелия Пепита, потупив головку, стояла подле слесаря-водопроводчика.
– Говорят… стоит задумать желание… – шепнула она, – и взглянуть на счастливую звезду, и задуманное исполнится. Вы верите в это?
– Каких только чудес на свете не бывает! Как-то раз среди ночи грохнулся со стены дедушкин портрет, а через месяц я в пух и прах проигрался на бирже. Как после этого не верить в совпадения!.. – Он придвинулся поближе к артистке. – Давайте выберем себе звезду.
– Я уже выбрала, – опустив глаза долу, прошептала Офелия, и рука ее случайно коснулась руки господина Боргеса.
И вдруг все мигом изменилось.
Тео выронил гармонику. Он нагнулся было за ней, и на секунду перевел взгляд на палубу. Затем рука его потянулась за гармоникой, но… она исчезла!
Вокруг освещенное ровное пространство, народу ни души, а инструмента нет как не бывало.
Через пять минут на корабле опять поднялась истерическая суета.
Где-то на другом конце судна послышались тихие, беспорядочные звуки гармоники, затем они переместились в центральную часть, и все началось по новой…
– Не иначе как мы отправились в плавание под несчастливой звездой! – воскликнул Васич.
Побледневшие матросы испуганно переглядывались.
– Грязнуля Фред наперед упреждал… – пробормотал кто-то из них.
Тео, как безумный, метался по судну, из трюма в камбуз, по коридорам и каютам в поисках вздорной дамочки. Проведя полночи в этом бесплодном занятии, он споткнулся обо что-то в межпалубном пространстве, и по спине у него пробежал холод.
У ног его лежал матрос, гориллообразный Борк. Заколотый ножом!
Должно быть, откуда-то из заоблачной выси «Стенли» казался маленьким и жалким: отчаянно, на всех парах, стремительно несся он к полярному течению, а по пятам за ним гналась смерть! Зеленая Рожа набирает силу, тянет к кораблю свои костлявые пальцы, и не уйти от него, не вырваться. Каждый матрос, каждый пассажир на судне чувствует у себя на горле его смертельную хватку.
На подступах к Островам Четверга было получено сообщение, что мадам Барр жива-здорова и самолетом добралась до этих самых островов. Однако всех невольно охватывала дрожь, когда то тут, то там раздавались тихие, слабые звуки губной гармоники.
Команда, похоже, распалась на два лагеря: компания, которую Джимми От-Уха-До-Уха сколотил в Гонолулу, и матросы, нанятые Вильсоном в Сан-Франциско. И те, и другие, что называется, норовили не поворачиваться друг к другу спиной и на ночь выставляли отдельную стражу. Енэ Кривую Рожу сменил Филипп Язык-Без-Костей, а в три часа ночи на вахту заступил Вихлястый Скелет.
Странно также, что Рыжий Васич и Джимми От-Уха-До-Уха совершали обход на пару: они постоянно прикрывали и подстраховывали один другого. Мистер Тео чуял: за его спиной творится нечто неладное, что-то затевается, и все об этом знают, кроме него. Но ведь он для них чужак, лицо постороннее, «сухопутная крыса».
Где же Лилиан?… Тео вновь обшарил весь корабль. В темном закоулке он споткнулся обо что-то и растянулся во весь рост. При ближайшем рассмотрении «что-то» оказалось господином Вагнером, который после кораблекрушения малость поутих, почти перестал петь и даже не выглядел пьяным, поскольку вливал в себя столько спиртного, что терял способность двигаться и шевелить языком. Как говорил сам господин Вагнер, он топил пьянство в алкоголе… Лилиан нигде не было!
Утро началось с неожиданностей. У Колючки Ванека физиономия вспухла и обогатилась синяками. Пропал матрос, некий Хуберт. Несколько человек уверяли, что своими глазами видели, как он свалился за борт. Очевидцами выступали Енэ Кривая Рожа, астматик Петерс и Рыжий Васич. Матросы Вильсона мрачно помалкивали.
При таких обстоятельствах «Стенли» подошел к живописной столице затерянных в океане Островов Четверга, которая возвысилась среди прочих малозначительных островных поселений до уровня главного города благодаря своему удачному местоположению и застроенности. Кто именно выстроил ту будку, которая служила жильем начальнику порта, неважно. Суть в том, что будка эта символизировала главный город, а посему заслужила висящий на ней фонарь, одновременно служивший и маяком. Наши путники прибыли вечером, и ацетиленовый фонарь на азбуке Морзе предупредил, что вход в гавань временно воспрещен.
Правда, час спустя фонарь снова замигал, сообщая, что путь свободен.
Начальник порта на пути к причалу дважды свалился с ног, однако заверил матросов, что все в порядке, пусть, мол, не беспокоятся. С корабля крикнули, чтобы начальник поделился питьевой водой, если у него таковая имеется.
Тот ответил, что всегда готов доставить радость ближнему, и разразился маршем из «Аиды», и тут только до матросов дошло, что спектакль на берегу устраивает господин Вагнер, и удивлению их не было предела. К счастью, оперное попурри не слишком затянулось, но тем не менее слушатели успели узнать, что Паяццо смеется, сердце красавицы склонно к измене и тореадора ждет на арене не разъяренный бык, а любовь.
Каким же образом господин Вагнер очутился на острове? Разгадка чрезвычайно проста. Пока судно стояло на якоре, он спустился по канату в шлюпку, ту самую, в которой он в "Гонолулу добрался до «Стенли» и которая с тех пор, привязанная к корме парохода, повсюду следовала за ним. Словом, пока «Стенли» простаивал, господин Вагнер отлучился на берег, а теперь надумал вернуться обратно. Колыхнулось пламя свечи, пришпиленной к шляпе, тишину нарушили громогласные восклицания: господин Вагнер прощался с начальником порта.
